Не смог удержаться, оскоромился, грешен, хотя когда еще, если не в последний день Масленицы?
Не смог, в общем, пройти мимо истории с Ксенией Лариной и блинами. Опять же, вспомнил, что был ведь, кажется, какой-то роман в стихах про семейство Лариных. Вроде бы, его отменили за колониальную оптику. Ну, если нет пока, то отменят.
В общем, сложил четверостишие:

Теперь хранить совсем не мило
Привычки милой старины:
Проклятьем время заклеймило
Милитаристские блины.

В твиттере подкинули еще красивую фразу: «Первый блин – Вашингтонским обкомом».

(Впрочем, себе в укор: разрыв между поехавшими и оставшимися, конечно, будет усугубляться, но, вообще-то, мы друг другу не враги. Или даже так: не мы друг другу враги. Лучше штопать ткань бытия, чем рвать. Рвать и без нас много желающих.)

И пользуясь случаем: простите меня. Есть за что.

Московские тайны выпечки блинов из середины 19 века!

Лучшие московские блины, или Практические наставления, как печь блины и оладьи, состоящие из 24 правил. — Москва : тип. А. Семена, 1854. — 32, III с.; 16.

Скачать книгу на сайте ОРПК

Глеб Олегович в больнице маленький такой был. Как ребенок. Тяжелая болезнь любого превращает в ребенка.
Говорили, но ему было трудно, он устал быстро. Оживился, только когда я стал вспоминать наши посиделки в «Фаланстере» (болтали там, бывало, в узком кругу после закрытия, среди стеллажей), - так до последнего и остался человеком книги.
И еще когда ягоды увидел, тоже обрадовался, – просил ягод, принес ему малины.
Все внезапно, и совсем обычная русская история, - врачей избегал, лег в конце концов на плановое обследование, и вдруг навалилось все сразу…
Непростой был человек, много всего разного за ним, но как же сложно и красиво он умел думать.

(И уж отнеситесь с пониманием – если вам вдруг хочется наговорить каких-то гадостей здесь, я вас забаню. Пляшите на костях где-нибудь еще.)

Осенью еще был разговор, он хотел почитать перед публикацией, послали, ответил – «через неделю выпишусь, сразу же посмотрю». Спросили, все ли в порядке, - да, планово, пустяки, не о чем говорить.
А потом оказалось, что все не так. А теперь все совсем не так.
https://polit.ru/article/2023/02/27/pavlovsky/

Сказать сегодня совершенно нечего. Такой день.
И вместо слов – утешительная фотография.
Лучший утешитель, кстати, даже ведь и не знает, что он утешитель. Он просто утешает, да и все.
Еще он откликается на имя Петр.

Недоработки нашей правозащиты: "Глава СПЧ отметил, что пока нет возможности наказать жителей других стран за проявление русофобии". Нравится мне это "пока".

Просто день защиты прав какой-то.
Вот еще любопытная инициатива:
«Сегодня вместе с коллегами внесли на рассмотрение в Государственную Думу поправки в Уголовный кодекс и КоАП об ответственности за дискредитацию участников специальной военной операции.
Эта законодательная инициатива защитит всех, кто сегодня, рискуя своей жизнью, обеспечивает безопасность страны и наших граждан.
Любое публичное распространение заведомо ложной информации, а также публичные действия, направленные на дискредитацию Вооруженных сил Российской Федерации, добровольческих формирований, организаций и лиц, которые содействуют в выполнении возложенных на ВС РФ задач, недопустимы.
Наказание нарушителям грозит строгое: штрафы до пяти миллионов рублей либо в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до пяти лет, либо исправительные или принудительные работы до пяти лет, либо лишение свободы сроком до пятнадцати лет».
Это Вячеслав Викторович Володин пишет, спикер ГД. Хотя слово «спикер» тоже, кажется, запретили. Началось все с обращения к спикеру знаменитого Пригожина и довольно быстро превратилось в закон. На следующей неделе обещают принять.

Приходите, кстати, завтра, кто не уехал. Не уверен, что будет особенно весело, но постараюсь, чтобы было интересно. Попробую в качестве ведущего разговорить Льва Семеновича. https://polit.ru/article/2023/02/27/rubenstein/

В России, говорят, День кошки, может быть, в связи с этим весь день на моем столе – старший соавтор Анатолий. Никого не пускает, пытается воевать с мышкой (кот есть кот).

Давал сегодня комментарий о делах давних, доболотных, девушке из одного дружественного издания.
- Честно, - признался, - помню мало, боюсь, не смогу быть вам особенно полезным.
- Ну, у меня вопросы такие, не особо умные, так что, думаю, вы сможете ответить, - утешила собеседница.

БЛЯХА

Занемог? – так ступай домой,
Прими стекломой,
С женой утешься родной или даже с чужой вдовой,
Но не стой, будто уд срамной,
На Луну не вой:
Мы же русские, с нами городовой.

Живой, не мертвый, не раненый,
Сам на себя похожий.
В бляхе его надраенной
Мир отразился божий.

В бляхе его надраенной –
То, что зовется родиной:

Лезет, лезет черт из подклета
И ракетой к Луне на взлет.
Едет некто из зимы в лето
Или наоборот, из лета да в лед.

Туда, куда солнце не лазило,
Где ждут самоедов становища
Воскрешения Лазаря
Моисеевича Кагановича,
Туда, где кончается даже горе,
Где скалы стали в ряд нелюдимы.
Где последнее море
Лижет белые льдины.

Дали ездоку надоели,
Вот бы крикнуть времени: «Не теки!»
Давно завалили ездока на дуэли,
Но все равно ведь надо писать стихи.

Что он видит, земли отцов
Взглядом окинув,
Самый нежный из мертвецов,
Самый важный среди здешних акынов?

Вот село по склону холма сползло,
Вот в низине дремлет река.
Как живут здесь? Сами себе назло,
Разменяв на мелочь века.

Вот и дом, и парк заросший при нем.
Небосвод так трепетен, так раним.
Время года – похмелье, иных времен
Не бывает у жителей этих равнин.

Вот и город, вот о пяти головах собор,
Где святые спят в своих серебряных раках.
По крестам рассевшись, ведут бесконечный спор
Ворон с вороном – оба по моде, оба во фраках.

Там внутри, наверное, росписи – то ли ангелов рать,
То ли бесы из ада идут погулять-потопать.
Все равно сквозь копоть не разобрать.
Не разобрать сквозь копоть.

Вот купчиха, забывши про стыд,
Будто новая Ева,
Грудью на подоконник и яблочком райским хрустит.
Бог простит.
Он нас всех непременно простит.
Он нас всех уведет от разверстого адского зева.

И, конечно, кабак.
Ветерану всех войн
Подливает вина
Всех героев вдова
И какие-то шепчет слова,
И звенят ордена.
Дальше вой.
Дальше только стена.
Дальше, в общем, никак.

Все плетут и плетут свою нить нерадивые пряхи,
И мертвый поэт забывает заветное слово.
И это вот все – представляешь себе – отражается в бляхе
Городового.

В Манеже большая выставка «ДК СССР», организованная РОСИЗО к столетию Советского Союза. Замысел, насколько я его понял, в том, чтобы зарифмовать историю домов культуры как особого феномена с историей советского (массового) искусства.
Богато, с размахом, чего только нет – вплоть до привезенных из Дубны мозаик Нади Ходасевич-Леже, которую привечали в Советском Союзе (да, она жена Фернана Леже, нет, она не имеет никакого отношения к нашему Ходасевичу).
Доводилось читать, что это нехитрая манипуляция – косметологи поработали над трупом, Союз выглядит куда лучше, чем при жизни: за живопись отвечают Малевич с Филоновым (и даже Булатов), за музыку – джазмены, Шостакович с сумбуром и рокеры-подпольщики. Ну и тд. Представлен, кстати, загадочный музыкальный инструмент рокеров-подпольщиков – утюгон: табуретка, к которой привешены на струнах чугунные утюги, гантель и еще какие-то железяки. И на нем можно играть. Я поиграл, звучит приятно.
Все так, манипуляция, но. Ладно, про «но» – чуть ниже.
Большой зал посвящен проектам Дворца Советов. Все узнаваемо, все это я уже видел, причем видел в масштабных фантастических фильмах из Голливуда. Не читал про это ничего специально, не знаю, действительно ли те, кто придумывал города для всевозможных звездных войн и прочих эквилибриумов, находились под обаянием сталинской эстетики, или это просто совпадение. Но общность в глаза бросается.
Внутри этого зала – маленький закуток, там проекты Мавзолея Ленина, которые трудящиеся присылали на всероссийский конкурс. Невероятное безумие, неописуемое. Гигантские пародии на храмы и пирамиды, сложное какое-то строение, напоминающее царский дворец из детских книжек, где на каждом балкончике Ленин стоит и руками машет, и что-то вроде – опять же – космической станции из боевика средней руки, а в центре – гигантская башня («маяк из хрустальных кирпичей», поясняет автор). Такие видел в компьютерных стратегиях, из них обычно молния во врага бьет. Или там внутри боевых магов выращивают. Жалко, в общем, что выбрали в итоге унылый вариант Щусева.
Среди скульптур (скульптур немного, может быть, потому, что сейчас в Новом Манеже – выставка советской скульптуры с заманчивым названием «17/37», до которой я пока не добрался) сразу как-то обращаешь внимание на работу «Физкультурница». Вернее, на эффектный круглый зад абсолютно голой физкультурницы. Рядом – Павлик Морозов, тоже бронзовый, физкультурница к нему спиной, однако целомудренный пионер демонстративно смотрит в другую сторону.
А теперь – «но». Есть ведь еще и контекст. Есть путинский проект, который часто и ошибочно называют реставрационным. Путинский проект, конечно, не советский, он нео-советский, с кучей отличий. И как раз вот эта (невероятно интересная и не очень честная) выставка показывает, насколько даже СССР был живее нынешней официозной мертвечины. Именно так и читается, хотя кураторы, возможно, хотели, чтобы читалось по-другому.
А ниже будет иллюстрация, из раздела про советскую фотографию – «Поэт Долматовский с бронзовой головой Гитлера, Берлин, 1945».

К предыдущей записи: «Поэт Долматовский с бронзовой головой Гитлера, Берлин, 1945».

Я пытаюсь работать. Ничего не получается.
Стол перед окном. На подоконнике – довольно тучный кот Тихон и малолетний, но почти шарообразный кот Петр Пуговица.
Тихон смотрит в окно и размышляет о чем-то. Петр, издавая утробные звуки, жует хвост Тихона.
Тихон не обращает на Петра никакого внимания.

РИА к юбилею радует колонкой:
«Самым популярным сравнением-уравнением сейчас являются "Сталин — Гитлер" и "Сталин — Путин". Первое использует Запад и наши космополиты с ярыми антисоветчиками: исчадие ада, убийца, виновник войны, захвативший пол-Европы. Второе популярно и на Западе, и у нас, но если наши противники используют его как продолжение уподобления Гитлеру, чтобы в итоге получить "Путин — Гитлер", то у нас в стране сравнение со Сталиным идет как комплимент Путину или упрек в том, что он еще "недостаточно Сталин". Как и в любой войне смыслов, реальный Сталин тут не слишком важен — важен образ и миф.
То есть получается, что между собой бьются два Сталина: с нашей стороны — это победитель, строитель мощной справедливой державы и нового миропорядка, а с западной — тиран собственного народа и угнетатель народов Европы. И от того, какой Сталин победит, зависит не только судьба России, но и будущее Европы и остального мира. Почему же он так значим? И почему Россия не может отказаться от Сталина, хотя бы в этой битве мифов?»
Понятно, что для нынешней России воссоздание персонального культа людоеда – вопрос времени. Впрочем, оно давно идет, но пока все-таки не без некоторой стыдливости.

Запрещенная соцсеть напомнила картинку из 2015 года. Впрочем, неустаревающую.

Дошли руки до книжки Гузель Немировой «Разговоры с мужем».
Сел читать, и читал, пока не кончилась, и жалел, что кончилась. Мирослав Маратович Немиров – большой, не до конца пока понятый и оцененный русский поэт, - живой там. И ни надрыва, ни пафоса – просто жизнь. Буквально – разговоры запросто.
Если найдете – купите и прочтите (хотя там тираж сто экземпляров, не знаю, где ее теперь искать).
Ближе к концу даже я упомянут, попал в историю, в общем.
И для разнообразия – одно из любимых моих стихотворений Мирослава Маратовича:

Люблю я все-таки, признаюсь, целлофан!
Есть этот у меня порок.
Я целлофана, прям почти, можно сказать, Аристофан.
А может даже быть, Ван-Гог - Магог.

Я, например, люблю его за то,
какой холодный он, какой он скользкий, гладкий,
как он трещит, ломается на складках,
напоминая молодой ледок;

Я, например, за то люблю его,
что он таинственный, что весь стрекозоперепонча-
то он какой-то крылый; розы, символы порока, ежели в него
люблю за то его, что коль завернуты - они еще порочней!

За то люблю, какой стерильный весь, хрустальный!
За то, что просто аж бонбон-помпон-тромбон!
Напоминает заграницу, в общем, он:
иную жизнь и берег дальный.

Как я стал мужчиной

Шел вчера по маленькому подмосковному городку. Пробирался, вернее, по узкой тропке от железной дороги к домам. И вспомнил, как я стал мужчиной.
Ночь, такая же вот тропинка, вытоптанная в сугробах. Окраина Москвы правда. Злые фонари (зимой они всегда какие-то злые). Впереди – две масштабные женщины, кажется, навеселе слегка. Шумно обсуждают некоего Петьку.
Петька, судя по обрывкам разговора, - сволочь.
Времена давние, и я почти строен. Можно даже сказать – поджар. И вот хрумкаю за ними по снегу. А они вдруг останавливаются, и одна другой говорит:
- Слышишь, идет за нами кто-то. Давно уже. Наверное, маньяк.
Вторая лениво оборачивается. Оглядывает меня, изучает:
- Нет, это не маньяк. Это просто мужчина.
Вот так я и стал мужчиной.

Бывает, спрашивают:
- Куда ты хотел бы уехать?
Я отвечаю:
- В Кустодиева.
Настоящая ведь утопия, узнаваемое «нигде». Яркое, веселое и толстое, истекающее жизнью. Не имеющее отношения к реальной России, конечно. Вернее – имеющее, но опосредованное. Все – откуда-то изнутри меня, и все - невозможное.
- И что бы там делал?
- Да сидел бы на лавочке, толстый такой. Бессмысленно и радостно. И чтобы кот рядом. А лучше два. Три. Четыре. Чай, баранки, кресты, купола. Ничего. Что можно делать в «нигде»?
Был как-то на выставке в одной подмосковной усадьбе. «Русь. Русские типы». Есть у него такая серия акварелей и книжка со вступительным словом Замятина. 1923-й, кажется. Когда ни Руси уже, ни типов. Ветер, ветер на всем божьем свете.
Маленький домик, бывшая кучерская. Дама в летах, и с ней – совсем старушка. Ходит с трудом, слышит с трудом. И та, что в летах, орет во весь голос: «А вот смотрите! Матрос с барышней! Монахиня! Извозчик!»
И тут еще билетершу, тоже не юную, пробило. Тоже кричит, что-то про уникальность издания, про то, что подлинные акварели показывают раз в сто лет примерно, и что как раз такой момент настал. И что можно приобрести открытки и магнитики.
А хочется в тишине смотреться в эти цветные пятна. В этот небывалый бывший мир.
- Что вам купить? – вопиет та, что помоложе.
- Татарина, - шепчет совсем старенькая.
- Купчиху берите, купчиха последняя! – надрывается билетерша.
И не получается разозлиться, и внутри его картинок тоже ведь, наверное, было не тихо.
145 лет сегодня со дня рождения.
Автопортрет у него есть, поздний, предел самоиронии. Когда ходить уже не мог и доживал. Круглый, пузатый, топлесс, как нынче бы сказали. См. следующую запись и простите за качество изображения.