Мы работаем в ставках на спорт более 2 лет, присоединяйтесь к нам в канал и будем вместе разорять букмекеров. @ANALITIK_PROO
Бегут по небу кошки — на шерстке дождь несут.
Стоит внизу сторожка в реликтовом лесу.
Сквозь щели ветер свищет, горит в окошках тьма —
Сто лет иль целых тыщу здесь жил какой-то маг.
Он был, конечно, темный — никак не светлый, нет.
Из черной толщи дерна взывал явиться смерть.
И смерть ползла к коленям в обличии лисы,
В обличии оленя, как нерожденный сын,
Летела будто ворон из преисподних врат —
Спешила юркнуть в ворот, забраться в рукава,
Прижаться к тонким ребрам, лизнуть хозяев нос.
Не знала смерть, что мертвой была уже давно,
Не знала смерть о смерти — зачем ей это знать?
Ведь в ней мерцают метки опасности и сна,
Ведь в ней горят, как пламень, угли немых сердец.
У смерти нету мамы, но был теперь отец.
И маг ее лелеял, и маг ее любил:
Спасая смерть от тлена, мотал на лапы бинт,
Сшивал покрепче кожу, когда она рвалась,
Скреплял железом рожки, вправлял на место пасть.
Наверно, глупо было — спасать от смерти смерть,
Но маг лечил от пыли ее сто сотен лет,
Лечил ее от яда, боясь вздохнуть на миг.
А смерть дремала рядом — и был в ней спрятан мир,
И были в нем квазары, планеты и ручьи,
И был в нем холод с жаром, и список всех причин,
Вздымались, опадая, остатки королевств,
И выл в нем голод стаи,
И рос в нем вечный лес.
Но вьются тени ставен — глазницы прошлых ран.
Моргнешь, и вот ты — старец, а вместо утра — мрак.
Сказала смерть сквозь слезы: в гостях мне хорошо.
Но станут даже звезды однажды порошком,
Всё вниз уходит снова, в прохладный, жирный дерн.
И смерть сказала слово — сказала смерть: пойдем.
И маг, вздохнув прощально, ушел во мрак за ней.
Сметает в торт иль шапку на крыше белый снег.
Буянит шторм кантатой, горит в окошках тьма.
Здесь смерть жила когда-то.
Здесь жил когда-то маг.
Стоит внизу сторожка в реликтовом лесу.
Сквозь щели ветер свищет, горит в окошках тьма —
Сто лет иль целых тыщу здесь жил какой-то маг.
Он был, конечно, темный — никак не светлый, нет.
Из черной толщи дерна взывал явиться смерть.
И смерть ползла к коленям в обличии лисы,
В обличии оленя, как нерожденный сын,
Летела будто ворон из преисподних врат —
Спешила юркнуть в ворот, забраться в рукава,
Прижаться к тонким ребрам, лизнуть хозяев нос.
Не знала смерть, что мертвой была уже давно,
Не знала смерть о смерти — зачем ей это знать?
Ведь в ней мерцают метки опасности и сна,
Ведь в ней горят, как пламень, угли немых сердец.
У смерти нету мамы, но был теперь отец.
И маг ее лелеял, и маг ее любил:
Спасая смерть от тлена, мотал на лапы бинт,
Сшивал покрепче кожу, когда она рвалась,
Скреплял железом рожки, вправлял на место пасть.
Наверно, глупо было — спасать от смерти смерть,
Но маг лечил от пыли ее сто сотен лет,
Лечил ее от яда, боясь вздохнуть на миг.
А смерть дремала рядом — и был в ней спрятан мир,
И были в нем квазары, планеты и ручьи,
И был в нем холод с жаром, и список всех причин,
Вздымались, опадая, остатки королевств,
И выл в нем голод стаи,
И рос в нем вечный лес.
Но вьются тени ставен — глазницы прошлых ран.
Моргнешь, и вот ты — старец, а вместо утра — мрак.
Сказала смерть сквозь слезы: в гостях мне хорошо.
Но станут даже звезды однажды порошком,
Всё вниз уходит снова, в прохладный, жирный дерн.
И смерть сказала слово — сказала смерть: пойдем.
И маг, вздохнув прощально, ушел во мрак за ней.
Сметает в торт иль шапку на крыше белый снег.
Буянит шторм кантатой, горит в окошках тьма.
Здесь смерть жила когда-то.
Здесь жил когда-то маг.
Сказка о слепом художнике | Русудан Алмазова
К сорока он почти перестал различать цвета.
Пил таблетки и капли – напрасно, не стало лучше.
Доктора разводили руками: тяжёлый случай.
Мир чернел по краям и стремительно выцветал.
В сорок два он смирился. Распродал свои холсты,
сжёг засохшие кисти и запил, не зная меры:
нелегко выбирать между ядом и револьвером,
легче горькой залить ощущение пустоты.
Он отвадил друзей, что устали давать взаймы.
Разругался с женой, стал неряшлив и неприятен.
Всё, что видел теперь, – мельтешение серых пятен,
на полтона светлее сжимающей кольца тьмы.
Тьма грозила вот-вот превратиться в густой мазут.
Но не зря говорится, что клин вышибают клином:
он нашёл на пороге мешок превосходной глины
и почувствовал в пальцах давно позабытый зуд.
Неизвестный даритель являлся потом не раз,
оставляя мешки и отчётливый запах серы.
В еле видимом мире, погасшем, загробно-сером,
вся надежда на пальцы, прозревшие вместо глаз.
Он замешивал глину – и глина была живой.
Он шептал ей, смеялся, а то принимался плакать,
и, сминая в ладонях упруго-сырую мякоть,
был до одури нежен, каким не бывал с женой.
А когда обессилел – внезапно, в один момент,
и усталость упала на грудь, как могильный камень,
то сама темнота завладела его руками,
превращая его из создателя в инструмент...
Он очнулся от жара: по дому гулял огонь.
Поздно было бежать – оставалось расправить плечи.
Галатея из глины шагнула ему навстречу,
и паркет затрещал под тяжёлой её ногой.
Пламя плавило тьму, словно грязный весенний снег:
он увидел её. Замер в ужасе и блаженстве.
Безупречный гротеск, инфернальное совершенство
потянулось к нему, как в кошмарном, но сладком сне.
Безнадёжно податлива глине живая плоть...
Приникая к шедевру в прощальном порыве страсти,
он успел изумиться, как жарко целуют пасти,
как прочна обожжённая глина – не расколоть.
К сорока он почти перестал различать цвета.
Пил таблетки и капли – напрасно, не стало лучше.
Доктора разводили руками: тяжёлый случай.
Мир чернел по краям и стремительно выцветал.
В сорок два он смирился. Распродал свои холсты,
сжёг засохшие кисти и запил, не зная меры:
нелегко выбирать между ядом и револьвером,
легче горькой залить ощущение пустоты.
Он отвадил друзей, что устали давать взаймы.
Разругался с женой, стал неряшлив и неприятен.
Всё, что видел теперь, – мельтешение серых пятен,
на полтона светлее сжимающей кольца тьмы.
Тьма грозила вот-вот превратиться в густой мазут.
Но не зря говорится, что клин вышибают клином:
он нашёл на пороге мешок превосходной глины
и почувствовал в пальцах давно позабытый зуд.
Неизвестный даритель являлся потом не раз,
оставляя мешки и отчётливый запах серы.
В еле видимом мире, погасшем, загробно-сером,
вся надежда на пальцы, прозревшие вместо глаз.
Он замешивал глину – и глина была живой.
Он шептал ей, смеялся, а то принимался плакать,
и, сминая в ладонях упруго-сырую мякоть,
был до одури нежен, каким не бывал с женой.
А когда обессилел – внезапно, в один момент,
и усталость упала на грудь, как могильный камень,
то сама темнота завладела его руками,
превращая его из создателя в инструмент...
Он очнулся от жара: по дому гулял огонь.
Поздно было бежать – оставалось расправить плечи.
Галатея из глины шагнула ему навстречу,
и паркет затрещал под тяжёлой её ногой.
Пламя плавило тьму, словно грязный весенний снег:
он увидел её. Замер в ужасе и блаженстве.
Безупречный гротеск, инфернальное совершенство
потянулось к нему, как в кошмарном, но сладком сне.
Безнадёжно податлива глине живая плоть...
Приникая к шедевру в прощальном порыве страсти,
он успел изумиться, как жарко целуют пасти,
как прочна обожжённая глина – не расколоть.
Не знаю, насколько это хардкор, но я сейчас смотрела видео в местном паблике, где четверо малолеток избили девушку-таксистку, нормально так избили, по лицу попипинали, читала комменты и вспомнила, как в 90-х их бы наказали. Я из Сиба, с Первомайки, кстати, девушку избили в том же районе. Так вот, когда я была подростком, мы там жили и никогда ничего не боялись, могли гулять хоть всю ночь, нас родители не контролировали, и мать не переживала за меня никогда, что со мной случится что-то подобное. А все потому что, даже в то время это считалось беспределом, были понятия и жили по ним. Конечно, черти были всегда и творили такое всегда, а рассказать хочу, как у нас их наказывали (на мой взгляд, лучше чем по УК). Однажды поздним вечером толпа таких чмошников избила местного парня, тоже хорошо его попинали, поломали. Он еле как дополз до дома. Старшие тут же упали по тачкам, по одному этих чертей выловили, одного даже из постели уже вытащили и в багажниках по одному привозили в лес на старое кладбище, на Матвеевке, пока не собрали всех тварей в кучу, дали им лопаты и заставили копать себе могилы. А сами стояли с каменными лицами и обрезами в руках. Эти черти, пока копали, реально на коленях умоляли их простить, плакали, ссали себе в штаны, один даже обосрался. Сие наказание длилось всего часа 3-4, но уроком им стало на всю их жалкую жизнь, они потом на районе рта боялись открыть.
The account of the user that owns this channel has been inactive for the last 11 months. If it remains inactive in the next 29 days, that account will self-destruct and this channel may no longer have an owner.