Restricting Civil Rights Led to War
Russia has become a threat to international security and prosperity. Over the past year the Ukrainians, with their valor and commitment to their land and values, have done more than seemed humanly possible to reduce the level of this threat here and now. But it is important not only to deal with the consequences, but also to understand the causes. Politicians and journalists around the world have already made many assessments of the Kremlin’s and the Russians’ motives for going to war, but one topic has remained out of sight: human rights. Systemic and prolonged violation of civil rights in Russia is a condition without which a full-scale war would simply not be possible.
Russia has become a threat to international security and prosperity. Over the past year the Ukrainians, with their valor and commitment to their land and values, have done more than seemed humanly possible to reduce the level of this threat here and now. But it is important not only to deal with the consequences, but also to understand the causes. Politicians and journalists around the world have already made many assessments of the Kremlin’s and the Russians’ motives for going to war, but one topic has remained out of sight: human rights. Systemic and prolonged violation of civil rights in Russia is a condition without which a full-scale war would simply not be possible.
Медуза опубликовала мою (написанную не без помощи коллег) большую статью про двадцатилетний процесс сползания России в авторитаризм и связь этого процесса с войнами. Есть там немного и про то, что это не только наша особенность и не только наша проблема:
Процесс сползания России в авторитаризм шел не в вакууме. По оценке шведского исследовательского центра V-Dem, в 2012 году в автократиях жило 46% населения Земли, а в 2022 году — уже 72%. Согласно исследованию, доля жителей планеты, живущих в условиях полноценной демократии или в минимально демократических системах, в прошлом году сократилась до уровня 1986 года. В 2002 году 43 страны двигались к демократизации, и лишь 13 — в обратном направлении. Двадцать лет спустя режимы 42 стран стали более авторитарными, чем раньше, и только в 14 государствах — они демократизируются. Что важно, антидемократическая тенденция не знает ни геополитических, ни военных, ни экономических границ: демократия и гражданские права страдают как в странах с низким, так и высоким доходом, как за пределами Европейского Союза и НАТО, так и внутри этих альянсов (Венгрия и Турция).
Соответствующие замеры V-Dem строятся на ряде индикаторов — в том числе, на анализе электоральных процессов, принципов разделения властей и гражданских свобод. Исследователи делят все страны на четыре категории: либеральные (самые развитые) демократии, электоральные демократии, электоральные автократии, закрытые (самые жесткие) автократии В 2022 году, по оценкам V-Dem, 90 стран относились к демократическим (32 к либеральным демократиям и 58 к электоральным) и 89 к авторитарным (56 к электоральным автократиям и 33 к закрытым). Естественно, это означает и серьезное наступление на гражданские права — в 2022 году ситуация со свободой выражения мнений ухудшилась в 35 странах (десятью годами ранее — только в семи), уровень цензуры ужесточился в 47, репрессии против гражданского общества усилились в 37, а качество электорального процесса ухудшилось в 30 государствах.
Почему это происходит? В истории и политике не бывает однозначных и верных для всех времен и обществ причинно-следственных законов. Но есть паттерны и корреляции. Например, упадок демократии в государстве, являющимся крупным региональным экономическим и политическим центром, приводит к тем же тенденциям во всем регионе, утверждают исследователи из V-Dem. Сложно найти лучший пример, чем Россия и Беларусь — едва ли без экономической и силовой поддержки Кремля режим Лукашенко сохранился бы до сегодняшнего дня. Двигалась ли Россия последние 20 лет в том же направлении, что и весь мир, или наоборот, часть мира становилась более авторитарной вследствие и на фоне российских процессов — вопрос открытый. Но корреляция — налицо.
Есть и другой ответ. Как и в случае с Россией, где рост уровня репрессий всегда был реактивной политикой Кремля (ответом на растущий запрос граждан добиться своих прав и участвовать в политике), так и в мире авторитарная тенденция шла рука об руку с растущим спросом на демократию. В докладе «World Protests. A Study of Key Protest Issues in the 21st Century» анализируются протесты по всему миру с начала века; согласно собранным данным, их количество начало постепенно расти с 2006 года и к 2010-му «потрясло мир».
Несмотря на то, что в разных странах и в разных регионах протесты могут очень отличаться и по форме, и по тематике, и по политическим идеологиям, исследователи выделяют в них нечто общее — они связаны с «провалами демократии, экономического и социального развития и подогреваются недовольством и недоверием к официальным политическим процессам». В собранном исследователями дата-сете протесты в 2010-2020 годах поделены на четыре крупных группы: 1503 протеста тематически касались «политического представительства и провала политической системы»; 1484 протеста были про «экономическую справедливость»; 1360 протестов — в защиту «гражданских прав»; 897 протестов требовали «справедливости в целом».
Процесс сползания России в авторитаризм шел не в вакууме. По оценке шведского исследовательского центра V-Dem, в 2012 году в автократиях жило 46% населения Земли, а в 2022 году — уже 72%. Согласно исследованию, доля жителей планеты, живущих в условиях полноценной демократии или в минимально демократических системах, в прошлом году сократилась до уровня 1986 года. В 2002 году 43 страны двигались к демократизации, и лишь 13 — в обратном направлении. Двадцать лет спустя режимы 42 стран стали более авторитарными, чем раньше, и только в 14 государствах — они демократизируются. Что важно, антидемократическая тенденция не знает ни геополитических, ни военных, ни экономических границ: демократия и гражданские права страдают как в странах с низким, так и высоким доходом, как за пределами Европейского Союза и НАТО, так и внутри этих альянсов (Венгрия и Турция).
Соответствующие замеры V-Dem строятся на ряде индикаторов — в том числе, на анализе электоральных процессов, принципов разделения властей и гражданских свобод. Исследователи делят все страны на четыре категории: либеральные (самые развитые) демократии, электоральные демократии, электоральные автократии, закрытые (самые жесткие) автократии В 2022 году, по оценкам V-Dem, 90 стран относились к демократическим (32 к либеральным демократиям и 58 к электоральным) и 89 к авторитарным (56 к электоральным автократиям и 33 к закрытым). Естественно, это означает и серьезное наступление на гражданские права — в 2022 году ситуация со свободой выражения мнений ухудшилась в 35 странах (десятью годами ранее — только в семи), уровень цензуры ужесточился в 47, репрессии против гражданского общества усилились в 37, а качество электорального процесса ухудшилось в 30 государствах.
Почему это происходит? В истории и политике не бывает однозначных и верных для всех времен и обществ причинно-следственных законов. Но есть паттерны и корреляции. Например, упадок демократии в государстве, являющимся крупным региональным экономическим и политическим центром, приводит к тем же тенденциям во всем регионе, утверждают исследователи из V-Dem. Сложно найти лучший пример, чем Россия и Беларусь — едва ли без экономической и силовой поддержки Кремля режим Лукашенко сохранился бы до сегодняшнего дня. Двигалась ли Россия последние 20 лет в том же направлении, что и весь мир, или наоборот, часть мира становилась более авторитарной вследствие и на фоне российских процессов — вопрос открытый. Но корреляция — налицо.
Есть и другой ответ. Как и в случае с Россией, где рост уровня репрессий всегда был реактивной политикой Кремля (ответом на растущий запрос граждан добиться своих прав и участвовать в политике), так и в мире авторитарная тенденция шла рука об руку с растущим спросом на демократию. В докладе «World Protests. A Study of Key Protest Issues in the 21st Century» анализируются протесты по всему миру с начала века; согласно собранным данным, их количество начало постепенно расти с 2006 года и к 2010-му «потрясло мир».
Несмотря на то, что в разных странах и в разных регионах протесты могут очень отличаться и по форме, и по тематике, и по политическим идеологиям, исследователи выделяют в них нечто общее — они связаны с «провалами демократии, экономического и социального развития и подогреваются недовольством и недоверием к официальным политическим процессам». В собранном исследователями дата-сете протесты в 2010-2020 годах поделены на четыре крупных группы: 1503 протеста тематически касались «политического представительства и провала политической системы»; 1484 протеста были про «экономическую справедливость»; 1360 протестов — в защиту «гражданских прав»; 897 протестов требовали «справедливости в целом».
Доносы и доносчики - модная нынче тема. Оно и понятно: феномен доносов крепко сидит в коллективной памяти. Тем более хочется вставить в коллективное бессознательное чуть сознательного, ментальный предохранитель. Не все то, что помнится - действительно существовало, коллективная память - не истина, а конструкт.
"Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?" - знаменитая фраза Довлатова не только отражает коллективное бессознательное, но и создает и тиражирует тот самый конструкт. Он был сознательно создан советской властью для того, чтобы снять с себя ответственность за большой террор и перенести ее на общество. А люди тут ни при чем - большой террор вещь рукотворная, ответственность за него несут конкретные люди и организации: Сталин, ВКП(б), НКВД.
Доносы, конечно, были. Их не могло не быть, потому что Сталин хотел, чтобы они были (вероятно, с той же целью - вовлечь в террор массы). Но есть нюансы. Настоящих доносов было не так много - их фальсифицировали чекисты, потому что Сталин хотел, чтобы доносы были. А в реальных делах - арестах и расстрелах - чека руководствовалось совсем иными критериями. И еще маленький нюанс - та самая жилплощадь, ради которой якобы и доносили, отходила в жилфонд НКВД, а вовсе не доносчику. Все это мне рассказывал Арсений Рогинский, который изучал большой террор с документами в руках всю свою жизнь. На вопрос, почему же он не рассказывает это все громко и на каждом углу, он отвечал: "А смысл?". В смысле, что люди все равно не слышат то, что слышать не хотят. Возможно, в рассказе Рогинского я помню не все верно (но вот тут примерно тоже самое он рассказывает), возможно, и феномен был устроен сложней - но как ментальный предохранитель рассказ этот вещь полезная, чуть более полезная, чем привлекательная, но глупая фраза Довлатова.
"Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?" - знаменитая фраза Довлатова не только отражает коллективное бессознательное, но и создает и тиражирует тот самый конструкт. Он был сознательно создан советской властью для того, чтобы снять с себя ответственность за большой террор и перенести ее на общество. А люди тут ни при чем - большой террор вещь рукотворная, ответственность за него несут конкретные люди и организации: Сталин, ВКП(б), НКВД.
Доносы, конечно, были. Их не могло не быть, потому что Сталин хотел, чтобы они были (вероятно, с той же целью - вовлечь в террор массы). Но есть нюансы. Настоящих доносов было не так много - их фальсифицировали чекисты, потому что Сталин хотел, чтобы доносы были. А в реальных делах - арестах и расстрелах - чека руководствовалось совсем иными критериями. И еще маленький нюанс - та самая жилплощадь, ради которой якобы и доносили, отходила в жилфонд НКВД, а вовсе не доносчику. Все это мне рассказывал Арсений Рогинский, который изучал большой террор с документами в руках всю свою жизнь. На вопрос, почему же он не рассказывает это все громко и на каждом углу, он отвечал: "А смысл?". В смысле, что люди все равно не слышат то, что слышать не хотят. Возможно, в рассказе Рогинского я помню не все верно (но вот тут примерно тоже самое он рассказывает), возможно, и феномен был устроен сложней - но как ментальный предохранитель рассказ этот вещь полезная, чуть более полезная, чем привлекательная, но глупая фраза Довлатова.
Forwarded from Events and texts
Коммуникативный тупик?
Многочисленные в последнее время в русскоязычной среде кампании взаимного обличения, хейтерства, разборки и скандалы между противниками войны и диктатуры можно объяснить и через разницу между бондинговым и бриджинговым социальным капиталом (https://guru.nes.ru/ekonomicheskij-slovar/soczialnyij-kapital-kak-ego-opredelit,-izmerit-i-ispolzovat.html).
В нормальной ситуации доверие «своим» есть как базовый, минимальный уровень: от «своего» (сосед, родственник, коллега и тд) подставы не ждёшь. Доверие за пределами своих социальных групп требует более сложной механики отношений и позволяет обществу, по Патнэму, не только выживать, но и развиваться. Третий срез - доверие к институтам (от суда и выборов до полиции и научной и журналистской репутации) делает общество комфортным или некомфортным для жизни.
У россиян и выходцев из РФ из-за советских и постсоветских травм это все работает в обратную сторону. Доверия нет ни к институтам, ни к «чужим» (бриджинговый), ни к своим (бондинговый соцкапитал).
В отношении институтов - давно отчаялись и противники, и сторонники войны и диктатуры. Чужих мы по большей части опасаемся, а то и ненавидим. Сторонникам и противникам войны и режима говорить друг с другом не о чем.
Из-за разногласий могут убить, уволить, посадить и тд. Ничто не может быть тупее попытки устроить политический дебат между Навальным и Путиным, между Ходоровским и Патрушевым и тд. Разговоры тут возможны только между тяжелой артиллерией.
Поскольку переубедить «чужих» невозможно (все слишком далеко зашло, и не в 2022, а как минимум с 2011-2012), остаются только разговоры со «своими», т.е. единомышленниками в главном - с противниками войны и диктатуры. Но и они получаются все хуже - в фейсбук заходить чем дальше, тем страшнее.
Это, конечно, компенсация. Не имея возможности предьявить хотя бы минимальных требований к институтам (они все выполняют противоположную своему назначению функцию: от академии до профсоюзов, от мундепов до опеки) и не научившись разговаривать с «чужими» (теми, кто думает совсем не так, как мы), мы предъявляем гигантские требования к «своим». Больше ведь не к кому. Отсюда все эти «он неправильно чувствует», «она недостаточно поддерживает» и тд.
Это все будет ужасно затруднять социальную трансформацию после того, как война закончится, а диктатуру постигнет крах. Особенно на фоне не изжитых даже близко не только у сторонников войны и диктатуры, но и у их противников гендерных, имперских, национальных и прочих комплексов, на фоне взаимных обид и ресентимента с разных сторон. И на фоне большого желания всех соседей отгородиться от «этой токсичной России». Возможен ли выход из этого коммуникативного тупика?
Многочисленные в последнее время в русскоязычной среде кампании взаимного обличения, хейтерства, разборки и скандалы между противниками войны и диктатуры можно объяснить и через разницу между бондинговым и бриджинговым социальным капиталом (https://guru.nes.ru/ekonomicheskij-slovar/soczialnyij-kapital-kak-ego-opredelit,-izmerit-i-ispolzovat.html).
В нормальной ситуации доверие «своим» есть как базовый, минимальный уровень: от «своего» (сосед, родственник, коллега и тд) подставы не ждёшь. Доверие за пределами своих социальных групп требует более сложной механики отношений и позволяет обществу, по Патнэму, не только выживать, но и развиваться. Третий срез - доверие к институтам (от суда и выборов до полиции и научной и журналистской репутации) делает общество комфортным или некомфортным для жизни.
У россиян и выходцев из РФ из-за советских и постсоветских травм это все работает в обратную сторону. Доверия нет ни к институтам, ни к «чужим» (бриджинговый), ни к своим (бондинговый соцкапитал).
В отношении институтов - давно отчаялись и противники, и сторонники войны и диктатуры. Чужих мы по большей части опасаемся, а то и ненавидим. Сторонникам и противникам войны и режима говорить друг с другом не о чем.
Из-за разногласий могут убить, уволить, посадить и тд. Ничто не может быть тупее попытки устроить политический дебат между Навальным и Путиным, между Ходоровским и Патрушевым и тд. Разговоры тут возможны только между тяжелой артиллерией.
Поскольку переубедить «чужих» невозможно (все слишком далеко зашло, и не в 2022, а как минимум с 2011-2012), остаются только разговоры со «своими», т.е. единомышленниками в главном - с противниками войны и диктатуры. Но и они получаются все хуже - в фейсбук заходить чем дальше, тем страшнее.
Это, конечно, компенсация. Не имея возможности предьявить хотя бы минимальных требований к институтам (они все выполняют противоположную своему назначению функцию: от академии до профсоюзов, от мундепов до опеки) и не научившись разговаривать с «чужими» (теми, кто думает совсем не так, как мы), мы предъявляем гигантские требования к «своим». Больше ведь не к кому. Отсюда все эти «он неправильно чувствует», «она недостаточно поддерживает» и тд.
Это все будет ужасно затруднять социальную трансформацию после того, как война закончится, а диктатуру постигнет крах. Особенно на фоне не изжитых даже близко не только у сторонников войны и диктатуры, но и у их противников гендерных, имперских, национальных и прочих комплексов, на фоне взаимных обид и ресентимента с разных сторон. И на фоне большого желания всех соседей отгородиться от «этой токсичной России». Возможен ли выход из этого коммуникативного тупика?
guru.nes.ru
Социальный капитал: как его определить, измерить и использовать
Репрессии внутри ведут к экспорту насилия. Медуза перевела мою статью на английский (спасибо)❤️️
After more than a decade of observing protest dynamics in the country, Okhotin is convinced that depriving citizens of basic rights threatens not only the country’s well-being but also the safety and prosperity of the outside world. In an essay for Meduza, Okhotin reflects on more than two decades of Putin’s policies and explains how the consistent erosion of the Russians’ political rights ultimately resulted in the invasion of Russia’s closest neighbor, Ukraine.
After more than a decade of observing protest dynamics in the country, Okhotin is convinced that depriving citizens of basic rights threatens not only the country’s well-being but also the safety and prosperity of the outside world. In an essay for Meduza, Okhotin reflects on more than two decades of Putin’s policies and explains how the consistent erosion of the Russians’ political rights ultimately resulted in the invasion of Russia’s closest neighbor, Ukraine.