Господь говорит: Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф.6:21). И да не смущается сердце ваше... (Ин.14:1).
Преподобный Макарий Великий пишет: «Сердце правит всем организмом, и когда благодать займет все отделения сердца, то господствует над всеми помыслами и членами, ибо там ум и все помыслы душевные».
Если Господь посещает человека, то опять-таки сердце является Его вместилищем.
Преподобный Ефрем Сириянин: «Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем. Сокровенный от огнезрачных Ангелов обретается в сердце. Земля не выносит стопы Его, а чистое сердце носит Его в себе».
Поэтому преподобный Нил Синайский сказал: «Сердце каждого человека из нас есть домашняя церковь».
Физическое сердце человека, точнее, нервный узел сердца, является тем местом, где душа человека таинственно соприкасается с его телом.
Так произошло понятие о «душевном сердце» как центре всех внешних психических проявлений души. И только сердце характеризует состояние души человека, определяет его ценность, его духовную высоту или его низкое состояние.
Господь говорит: Из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетелъства, хуления (Мф.15:19).
К чему привязано сердце человека и к чему влечет его пожелание, то и бывает для него Богом.
«Разум (ум) – слуга сердца», – говорит мудрый пастырь Иоанн С.
Таким образом, не ум, а сердце является истинным господином в человеке.
Мы часто не желаем греха только по рассуждению, то есть по уму. Но чувства наши в иных случаях побуждаются ко греху, и тогда мы бываем сильно боримы греховными помыслами. Поэтому одно рассуждение не сильно победить в нас страсти.
Чистое сердце есть сосуд Духа Святаго, это божество на земле, это свет, счастье и радость для окружающих его, хотя бы с этим сердцем сочеталось образование простолюдина. После ублажения сердца человека и ум его будет склонен к тем пожеланиям, которые ему пробуют привить.
Чувство очищенного сердца есть более верный показатель истины, чем заключение ума. Так, Лука и Клеопа, шедшие в Еммаус, не могли умом распознать Христа, но сердце их не обмануло и горело во время встречи с Господом.
Чтобы понять человека, надо прежде всего распознать его сердце. Однако не так легко это сделать. Апостол Павел пишет: Чувства (сердца) навыком приучены к различению добра и зла (Евр.5:14).
Подлинная христианская жизнь течет там, в глубоком сердце, сокрытом не только от посторонних взоров, но и (в полноте) от самого носителя этого сердца.
«Войди в себя, пребывай в сердце своем, ибо там Бог», – говорит преподобный Ефрем Сириянин.
Когда ум соединяется с сердцем, тогда человек исполняется неизреченной сладости и веселия.
Чувство милосердия, любовь к правде, нищета духа, кротость сердца – все это переносится за гроб бессмертной душой для вечности. Это тот «елей мудрых дев», которого не хватило их нерадивым подругам.
Гнездящиеся в сердце земные страсти и пристрастия – это тот «пассив», который не дает возможности приобщиться святости. «Не войдет в него (Царство Небесное) ничто нечистое».
Достижения же ума здесь безразличны. Двери Царства Небесного широко раскроются перед простецом с чистым сердцем, но они могут оказаться плотно закрытыми для ученого с мировым именем.
При чистоте сердца может получить развитие благодатный разум веры. Ум, по мере очищения от страстей, становится более сильным в борьбе с помыслами и более устойчивым в молитве и богомыслии. Сердце же, освобождаясь от страстей, все духовное начинает видеть чище, яснее – до убедительной ощутимости.
Итак, сердце является истинным господином души и его значение для вечной жизни несравненно выше значения ума. Лишь в сердце зарождается и живет любовь Христова.
Знание надмевает, а любовь назидает; ...кто любит Бога, тому дано знание от Него (1Кор.8:1 и 3).
#схиигумен_Савва_Остапенко
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Заметным явлением в русской патрологической науке стало появление книги ректора Казанской Духовной Академии епископа Алексия (Дородницына) о византийских церковных мистиках XIV в. Эта работа знаменует собой большой шаг вперёд в изучении богословия св. Григория Паламы в том плане, что миросозерцание святителя рассматривается в едином контексте поздневизантийского исихазма, представленного, помимо самого Паламы, еще двумя великими духовными писателями – преп. Григорием Синаитом и Николаем Кавасилой. По характеристике епископа Алексия, «учение св. Григория Синаита легло в основу всего средневекового направления восточного монашества вообще и изучаемой нами мистики 14 в. в частности... Утверждать, что св. Палама был лично учеником св. Григория Синаита нельзя за недостатком данных. Но что он был учеником его по духу, это стоит вне всякого сомнения и безусловно подтверждается сравнением учения их, так что, даже несмотря на отсутствие всяких данных, можно было бы признать св. Паламу личным учеником св. Синаита». Впрочем, «Палама, следуя вполне учению Синаита, освоил в его духе те места его учения, какие недостаточно подробно были изъяснены им самим. Вместе с этим Палама умеряет строго монашескую точку зрения Синаита: он не чуждается совершенно мира и признает за монашеством только более удобств при достижении человеком спасения. Более решительно в этом отношении учение Кавасилы: оно совсем не говорит о монашестве и его преимуществах и полагает, что и всякому мирянину, какими бы делами он не занимался, всегда возможно исполнить свой долг в отношении к Богу. Учение Кавасилы, в общем согласное с учением Синаита и Паламы, рассматривает предмет опять с новых сторон. Он подробно раскрывает почти незатронутое остальными двумя учение о таинствах, сообщающих человеку благодать, необходимую для жизни во Христе, и, далее, оставляя в стороне частные действия на душу подвигов и благодати, указывает общие психические признаки усовершенствования человека, в числе которых (признаков) главное место занимает усвоение человеком любви к Богу». В то же время, епископ Алексий указывает и на сущностное единство мировоззрения трёх великих византийских богословов: «Общая всем трем нашим мистикам и самая характерная черта заключается в том, что они учили и доказывали самою жизнью, что не путем рассудочных философских умозаключений, но постоянным очищением души, совершенным безмолвием чувств и помыслов, непрестанным упражнением в богомыслии и умной молитве, или иначе «умным деланием», человек может достигнуть озарения свыше. Это проявление Божества обыкновенно открывается покоющимся в образе света, который можно видеть даже телесными очами, подобно тому, как это было на Фаворе. Они учили далее, что для подавления страстей, нечистых чувств, нужно все помыслы ума сосредотачивать в глубине сердца, постоянно наблюдая за ними и не позволяя им развлекаться ничем другим, но всегда мыслить о Боге и любовью стремиться к Нему». Эти выводы епископа Алексия наметили новые и весьма плодотворные перспективы для православного изучения творчества и миросозерцания св. Григория Паламы, поскольку адекватное понимание богословия святителя возможно лишь в контексте всего святоотеческого Предания, и, в первую очередь, в контексте Предания поздневизантийских отцов Церкви. Развивая положения, высказанные епископом Алексием, А. И. Яцимирский в одной из своих работ замечает, что победой над Варлаамом и другими противниками исихастов Православие «обязано было, конечно, Паламе, но Григорий Синаит, это «вместилище всех доблестей», «вершина добродетели» и геронт «не от мира сего», – бесспорно должен считаться родоначальником славяно-византийской «исихии», до сих пор еще живой и деятельной у нас – в подвижничестве безвестных оптинских старцев».
#архимандрит_Киприан_Керн
#архимандрит_Киприан_Керн
Мы должны понимать, что старчество – это следствие умного делания или то, что обязательно ему сопутствует. Даже если подвижник не имеет старца, но молится Иисусовой молитвой, то он приобретает опыт. Пусть у него нет особенного рассуждения, но своим опытом он может помочь другим людям, еще только приступающим к умному деланию. А как приобрести опыт тому, кто не молится и не имеет в своей душе света, который просветил бы его и позволил увидеть свои грехи? Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что первое приобретение человека, который начинает спасаться, – это видение своих грехов. Но если мы не молимся, то и не умеем смотреть внутрь себя.
#схиархимандрит_Авраам_Рейдман
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Итак, повторю: люди, рассуждающие о старчестве, обычно делают две очень серьезные ошибки. Во-первых, они либо недооценивают важность умного делания – занятия Иисусовой молитвой, либо просто не говорят о нем, может быть по недоразумению; во-вторых – преувеличивают те требования, которые должны быть предъявлены к старцам. Таким образом, старчество превращается в абстракцию, которую никак нельзя применить к жизни. В современной духовной литературе вопрос о старчестве, я бы сказал, выводится за рамки здравого смысла. В результате многие люди, читающие подобную литературу, начинают смотреть на вещи неправильно: у них создается представление, что старчество возможно без усиленного занятия Иисусовой молитвой и что наставником может быть только богоносный старец. Таким образом, человек охладевает к своему руководителю, перестает доверять этому брату (или сестре), пусть такому же страстному, как и он, но более опытному в духовной жизни. Он соблазняется, видя действительные или мнимые недостатки своего наставника, а эти недостатки в монастыре, конечно, утаить трудно, поскольку мы живем одной семьей. И когда более опытная монахиня дает своей послушнице советы (разумные настолько, что при здравом рассуждении человек мог бы и сам понять, что поступать нужно именно так), то послушница, вместо того чтобы прислушаться к ним, пренебрегает ими, требуя от наставницы особенного бесстрастия, прозорливости и едва ли не чудотворения. Например, сестре говорят: «Когда молишься Иисусовой молитвой, не вступай в собеседование с помыслами, потому что от этого у тебя страсть усилится», а она удивляется, как старица смеет давать ей такие советы, если сама не бесстрастна. Но разве бесстрастный человек дал бы ей другой совет? От преувеличенных требований возникает недоверие к руководителю. Такой «ревнитель православия» из-за своего недоверия, своеволия, самонадеянности лишается реальной возможности получать пользу от духовного руководства. Он очень затрудняет свою духовную жизнь и свое спасение, отказываясь от той скромной помощи, которую ему предоставил Промысл Божий.
#схиархимандрит_Авраам_Рейдман
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
В свое время рядом с прп. Паисием Святогорцем не было старца, которому можно было бы оказывать послушание, отсекать перед ним свою волю. Отец Паисий часто спрашивал кого-то из ребят: «Как ты думаешь, сынок, делать мне это, или нет?» – и следовал тому, что говорили дети.
Однажды преподобный спросил паренька: «Который сейчас час?» Тот взглянул на часы, увидел, что они остановились, и неожиданно дерзко ответил: «Откуда мне знать, дурачина? Часы-то не ходят!»
Отцу Паисию стало больно от такой наглости и неблагодарности, и он решил больше у него ничего не спрашивать – ведь из-за этого ребёнок начал задаваться и дерзить.
Но когда на следующий день преподобному надо было принять какое-то решение, а посоветоваться опять было не с кем, он снова спросил того же мальчика и получил разумный ответ.
«После этого я понял, – рассказывал впоследствии преподобный, – что мы не должны принимать решения самостоятельно. Мы должны спрашивать совета. Даже если мы обратимся за советом к ребёнку, Бог, видя наше расположение и наше смирение, просветит его, и он даст нам правильный ответ».
#прп_Паисий_Святогорец
Однажды преподобный спросил паренька: «Который сейчас час?» Тот взглянул на часы, увидел, что они остановились, и неожиданно дерзко ответил: «Откуда мне знать, дурачина? Часы-то не ходят!»
Отцу Паисию стало больно от такой наглости и неблагодарности, и он решил больше у него ничего не спрашивать – ведь из-за этого ребёнок начал задаваться и дерзить.
Но когда на следующий день преподобному надо было принять какое-то решение, а посоветоваться опять было не с кем, он снова спросил того же мальчика и получил разумный ответ.
«После этого я понял, – рассказывал впоследствии преподобный, – что мы не должны принимать решения самостоятельно. Мы должны спрашивать совета. Даже если мы обратимся за советом к ребёнку, Бог, видя наше расположение и наше смирение, просветит его, и он даст нам правильный ответ».
#прп_Паисий_Святогорец
Благоговейное расположение духа не надевают во время молитвы, как платье. Это дар Божий, и о его ниспослании мы должны молиться.
#Клайв_Льюис
#Клайв_Льюис
➖1️⃣ ➖
☺️ о-первых, молитва есть предстояние перед Богом. Тут же заметим, насколько широко трактует это предстояние св. Феофан. Молитва для него не сводится к молитвословию; более того, слова, в определенном смысле, не нужны, ибо зачастую молчаливое предстояние оказывается глубже и действенней велеречивых прошений. Но в чем бы ни выражалась наша молитва – в словах, в символических жестах, в таинствах или молчании, в основе ее всегда предстояние перед Богом.
«Стать пред Господом». А, значит, молитва – это встреча, общение двух личностей. Смысл ее не в том, чтобы вызвать соответствующие религиозные переживания или должным образом расположить наше сердце, но она подводит к личной – лицом к Лицу – встрече с сущим в Пресвятой Троице Богом. «Ибо беседуя с Богом, как друг беседует с другом, – пишет преп. Симеон Новый Богослов, – он [молящийся] дерзновенно предстоит пред лицом Того, Кто живет в неприступном свете (1Тим 6, 16). Преподобный Симеон очерчивает два полюса христианской молитвы, показывает две противоположные стороны этих отношений: Бог «сущий во свете неприступном», и все же человек дерзает приходить к Нему и беседовать с Ним, «как друг с другом». Бог превыше всякого бытия, бесконечно далекий, недосягаемый, «Всецело Другой», misterium tremendum et fascinans. Он абсолютно трансцендентен – и в то же время всегда рядом, близкий, любящий, пребывающий с нами и в нас, «везде сый и вся исполняяй». В момент предстояния нам открывается милость и суд Божий, Его благость и строгость (Пс 100 (101), 1; Рим 11, 22). До самой последней минуты мы всегда – между упованием и трепетом, «между страхом и надеждой» (св. Амвросий Оптинский). Отчетливее всего это двойное чувство прослеживается в православной Литургии, где неразрывно соединяются тайна и сердечная близость. Всякий раз, обращаясь к литургическим текстам христианского Востока, мы видим, как органично сплетается в них, казалось бы, несочетаемое: надежда и страх, упование и трепет. Святые Дары именуются: «жизнеподательной и страшной тайной». Священник, призывая верных подойти к Чаше, возглашает: «Со страхом Божиим, верою и любовью приступите». В молитве ко св. Причастию, которую по традиции приписывают св. Симеону Новому Богослову, читаем:
«... радуясь вкупе и трепеща,
огневи причащаюся трава сый,
и странно чудо, орошаем
неопально, якоже убо купина
древле неопально горящи».
«Возрадуйтесь и вострепещите» – собственно, это и требуется от нас, когда мы предстоим перед Богом. Благоговение и трепет – «страшно впасть в руки Бога живого» – должны соединяться в нашей молитве с переживанием собственной «бездомности» и трогательным простосердечием, ибо живой Бог непостижимым образом становится нашим братом и другом. Мы – негодные рабы, припадающие к престолу Царя небес, и вместе с тем – дети, с радостью возвращающиеся в дом Отца. Слезы, которые появляются у нас, когда мы идем ко св. Причастию – это не только покаянный плач от осознания собственного недостоинства: «Я – прах», но и слезное умиление от того, что мы стоим лицом к лицу с милующим и прощающим Богом. «Вкусившие дары Духа, – пишет св. Макарий, – испытывают, с одной стороны, радость и утешение, а с другой – трепет, страх и скорбь». Всякий раз, когда мы должным образом предстоим перед Божественным Присутствием, нам ведомы все эти чувства.
#митрополит_Каллист_Уэр
«Стать пред Господом». А, значит, молитва – это встреча, общение двух личностей. Смысл ее не в том, чтобы вызвать соответствующие религиозные переживания или должным образом расположить наше сердце, но она подводит к личной – лицом к Лицу – встрече с сущим в Пресвятой Троице Богом. «Ибо беседуя с Богом, как друг беседует с другом, – пишет преп. Симеон Новый Богослов, – он [молящийся] дерзновенно предстоит пред лицом Того, Кто живет в неприступном свете (1Тим 6, 16). Преподобный Симеон очерчивает два полюса христианской молитвы, показывает две противоположные стороны этих отношений: Бог «сущий во свете неприступном», и все же человек дерзает приходить к Нему и беседовать с Ним, «как друг с другом». Бог превыше всякого бытия, бесконечно далекий, недосягаемый, «Всецело Другой», misterium tremendum et fascinans. Он абсолютно трансцендентен – и в то же время всегда рядом, близкий, любящий, пребывающий с нами и в нас, «везде сый и вся исполняяй». В момент предстояния нам открывается милость и суд Божий, Его благость и строгость (Пс 100 (101), 1; Рим 11, 22). До самой последней минуты мы всегда – между упованием и трепетом, «между страхом и надеждой» (св. Амвросий Оптинский). Отчетливее всего это двойное чувство прослеживается в православной Литургии, где неразрывно соединяются тайна и сердечная близость. Всякий раз, обращаясь к литургическим текстам христианского Востока, мы видим, как органично сплетается в них, казалось бы, несочетаемое: надежда и страх, упование и трепет. Святые Дары именуются: «жизнеподательной и страшной тайной». Священник, призывая верных подойти к Чаше, возглашает: «Со страхом Божиим, верою и любовью приступите». В молитве ко св. Причастию, которую по традиции приписывают св. Симеону Новому Богослову, читаем:
«... радуясь вкупе и трепеща,
огневи причащаюся трава сый,
и странно чудо, орошаем
неопально, якоже убо купина
древле неопально горящи».
«Возрадуйтесь и вострепещите» – собственно, это и требуется от нас, когда мы предстоим перед Богом. Благоговение и трепет – «страшно впасть в руки Бога живого» – должны соединяться в нашей молитве с переживанием собственной «бездомности» и трогательным простосердечием, ибо живой Бог непостижимым образом становится нашим братом и другом. Мы – негодные рабы, припадающие к престолу Царя небес, и вместе с тем – дети, с радостью возвращающиеся в дом Отца. Слезы, которые появляются у нас, когда мы идем ко св. Причастию – это не только покаянный плач от осознания собственного недостоинства: «Я – прах», но и слезное умиление от того, что мы стоим лицом к лицу с милующим и прощающим Богом. «Вкусившие дары Духа, – пишет св. Макарий, – испытывают, с одной стороны, радость и утешение, а с другой – трепет, страх и скорбь». Всякий раз, когда мы должным образом предстоим перед Божественным Присутствием, нам ведомы все эти чувства.
#митрополит_Каллист_Уэр
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
➖2️⃣ ➖
☺️ о-вторых, молиться и поклоняться означает стать перед Богом «с умом в сердце». Здесь, однако, понадобится оговорка. Когда св. Феофан и православная традиция в целом говорит об «уме и сердце», они имеют в виду нечто совершенно отличное от того, что привыкли понимать под этими словами мы. «Ум» или «интеллект» (по-гречески nous) для нее – это не только и не столько способный к логическим построениям «разум», но также и прежде всего – способность в созерцании прозревать и постигать истины веры. Но не стоит видеть здесь отрицание разума или попытку отказаться от него; способность к разумному суждению дана Богом, но все же это не главнейшая и не самая важная из наших способностей, и в молитве мы зачастую прорываемся туда, где разум бессилен.
Та же осторожность требуется и в обращении со словом «сердце». Св. Феофан, равно как и вся православная духовная традиция, употребляют это слово в семитском или библейском смысле: «сердцем» они именуют не только влечения и чувства, но, в первую очередь, средоточие всей личности. «Сердце» – это наше сокровенное «я», «престол мудрости и разумения», источник всех наших нравственных решений и поступков, «внутренняя храмина», где действует Божья благодать и пребывает Пресвятая Троица.
Коль скоро у человека есть «ум» и «сердце», значит, он «духовное существо», созданное по образу и подобию Божию.
А значит, когда св. Феофан предписывает «стать пред Господом с умом в сердце», он имеет в виду, что мы призваны поклоняться Богу всем нашим существом. Мыслительная способность при этом нисколько не умаляется; мы – разумные творения или, как пишет св. Климент Александрийский, «мысленные агнцы», следовательно, наше поклонение тоже должно быть «разумным» (Рим 12, 1). Не «изгоняются» и чувства: они тоже часть нашего естества. Напротив, наша молитва должна быть одухотворена эросом, жгучей, неутолимой тоской по Божественному; только так она сможет стать тем, по слову Максима Исповедника, «переживанием любовного экстаза». Более того, logos и eras, разум, эмоции, влечения, сливаются в молитве со всеми сторонами нашей личности и образуют живое единство там, где гнездится наше сокровенное «я», то есть в сердце.
В молитве участвует совершенно все, в том числе и наш физический «состав», то есть тело. «Плоть тоже преображается, – пишет св. Григорий Палама. – Она возносится вкупе с душой, вместе с ней соединяется с Божественным, и так становится владением и вместилище Бога».
Но как достигается «безраздельное поклонение»? Наша молитва состоит, прежде всего, из слов; каждое из них несет доступный уму прямой смысл. Однако к прямым значениям слов молитва не сводится. Помимо и вне них каждое слово, каждая фраза таит в себе множество ассоциаций и подтекстов, обладает собственной скрытой силой и поэтическим «строем». Поэтому молитвенное слово – это не только истина, но и красота; поэтическая образность молитвенного текста, даже если это ритмическая проза, а не стихотворная строфа, позволяет всякий раз открывать в привычных словах новые пласты смыслов. Более того, поклонение выражается не только в словах, но и множеством других способов – песнопениями, великолепием священнических облачений, линиями и красками святых икон, особой красотой наиболее священной части храма, символическими жестами – крестным знамением, каждением, возжиганием свечей, наконец, тем, какую роль в нашем богослужении играют великие «архетипы», первоэлементы человеческой жизни – огонь, вода, вино, хлеб и елей.
Что же касается православного христианина, ему в наши дни важнее всего помнить о том, что богослужение призвано напоминать о радости и красоте Небесного Царства. Стоит забыть об эстетическом измерении – и наша молитва уже не будет поклонением в полном смысле этого слова, не будет «молитвой ума в сердце». Радость и красоту Царства не докажешь и не выведешь посредством умозаключений. В ней нельзя убедить; ее можно только пережить и выразить.
Та же осторожность требуется и в обращении со словом «сердце». Св. Феофан, равно как и вся православная духовная традиция, употребляют это слово в семитском или библейском смысле: «сердцем» они именуют не только влечения и чувства, но, в первую очередь, средоточие всей личности. «Сердце» – это наше сокровенное «я», «престол мудрости и разумения», источник всех наших нравственных решений и поступков, «внутренняя храмина», где действует Божья благодать и пребывает Пресвятая Троица.
Коль скоро у человека есть «ум» и «сердце», значит, он «духовное существо», созданное по образу и подобию Божию.
А значит, когда св. Феофан предписывает «стать пред Господом с умом в сердце», он имеет в виду, что мы призваны поклоняться Богу всем нашим существом. Мыслительная способность при этом нисколько не умаляется; мы – разумные творения или, как пишет св. Климент Александрийский, «мысленные агнцы», следовательно, наше поклонение тоже должно быть «разумным» (Рим 12, 1). Не «изгоняются» и чувства: они тоже часть нашего естества. Напротив, наша молитва должна быть одухотворена эросом, жгучей, неутолимой тоской по Божественному; только так она сможет стать тем, по слову Максима Исповедника, «переживанием любовного экстаза». Более того, logos и eras, разум, эмоции, влечения, сливаются в молитве со всеми сторонами нашей личности и образуют живое единство там, где гнездится наше сокровенное «я», то есть в сердце.
В молитве участвует совершенно все, в том числе и наш физический «состав», то есть тело. «Плоть тоже преображается, – пишет св. Григорий Палама. – Она возносится вкупе с душой, вместе с ней соединяется с Божественным, и так становится владением и вместилище Бога».
Но как достигается «безраздельное поклонение»? Наша молитва состоит, прежде всего, из слов; каждое из них несет доступный уму прямой смысл. Однако к прямым значениям слов молитва не сводится. Помимо и вне них каждое слово, каждая фраза таит в себе множество ассоциаций и подтекстов, обладает собственной скрытой силой и поэтическим «строем». Поэтому молитвенное слово – это не только истина, но и красота; поэтическая образность молитвенного текста, даже если это ритмическая проза, а не стихотворная строфа, позволяет всякий раз открывать в привычных словах новые пласты смыслов. Более того, поклонение выражается не только в словах, но и множеством других способов – песнопениями, великолепием священнических облачений, линиями и красками святых икон, особой красотой наиболее священной части храма, символическими жестами – крестным знамением, каждением, возжиганием свечей, наконец, тем, какую роль в нашем богослужении играют великие «архетипы», первоэлементы человеческой жизни – огонь, вода, вино, хлеб и елей.
Что же касается православного христианина, ему в наши дни важнее всего помнить о том, что богослужение призвано напоминать о радости и красоте Небесного Царства. Стоит забыть об эстетическом измерении – и наша молитва уже не будет поклонением в полном смысле этого слова, не будет «молитвой ума в сердце». Радость и красоту Царства не докажешь и не выведешь посредством умозаключений. В ней нельзя убедить; ее можно только пережить и выразить.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
И только благодаря символам и ритуальным действиям – будь то воскурение ладана, зажигание свечей или лампад перед иконой – мы можем хотя бы отчасти приблизиться к реальности «небес на земле». Простые жесты лучше многих слов способны выразить благоговение перед Богом и любовь к Нему. Без них наша молитва бы невероятно оскудела.
«Красота спасет мир». Главная цель всякого богослужения и молитвы состоит в том, чтобы явить миру спасительную силу красоты. Прибывших в Константинополь «испытывать веры» посланников князя Владимира убедили не слова об истинности православия, а великолепие Божественной литургии. «Не можем мы забыть красоты той», – рассказывали они по возвращении. Это и есть поклонение. Молиться, поклоняться – значит прозревать духовную красоту небесного Царства, пытаться выразить ее словами, образами, линиями, красками, символическими действиями, наконец, всей своей жизнью – и так, умножая присутствие красоты в мире, переменять и преобразовывать падшее творение.
#митрополит_Каллист_Уэр
«Красота спасет мир». Главная цель всякого богослужения и молитвы состоит в том, чтобы явить миру спасительную силу красоты. Прибывших в Константинополь «испытывать веры» посланников князя Владимира убедили не слова об истинности православия, а великолепие Божественной литургии. «Не можем мы забыть красоты той», – рассказывали они по возвращении. Это и есть поклонение. Молиться, поклоняться – значит прозревать духовную красоту небесного Царства, пытаться выразить ее словами, образами, линиями, красками, символическими действиями, наконец, всей своей жизнью – и так, умножая присутствие красоты в мире, переменять и преобразовывать падшее творение.
#митрополит_Каллист_Уэр
http://t.me/svprostota
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
#иеромонах_Серафим_Роуз
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Продолжаем читать книгу "Призови имя Мое" о теории и практике Иисусовой молитвы. Книга издана в 1938 году на Валааме.
https://youtube.com/playlist?list=PLgqvE-n2wcs69JXbbHy9q6mcTR442VU0e&si=u6EM7JL6EtdBCSqy
https://youtube.com/playlist?list=PLgqvE-n2wcs69JXbbHy9q6mcTR442VU0e&si=u6EM7JL6EtdBCSqy
YouTube
Призови имя Моё
Уникальный духовный труд о молитве Иисусовой, впервые изданный Валаамским монастырем в 1938 году в виде диалога старца и ученика, ставший хрестоматией для вс...
Преподобный Паисий Святогорец говорил: "Читайте отцов, хотя бы одну-две строчки в день. Это витамины, весьма укрепляющие."
Сегодня хочу вас познакомить с каналом Со смыслом, на котором вы можете найти не только изречения святых отцов, но и мудрые притчи и цитаты из книг.
Также, на канале есть интересная рубрика #за_чашкой_чая, в которой вы узнаете рецепты вкусного чая и познакомитесь со стихотворениями известных поэтов, которые вы, возможно, никогда не слышали.
Ещё, автор блога, Анна Федорова, любит фотографировать и сочиняет стихи. С фотографиями и стихами автора можно познакомиться на канале.
➡️🕊Со Смыслом
Сегодня хочу вас познакомить с каналом Со смыслом, на котором вы можете найти не только изречения святых отцов, но и мудрые притчи и цитаты из книг.
Также, на канале есть интересная рубрика #за_чашкой_чая, в которой вы узнаете рецепты вкусного чая и познакомитесь со стихотворениями известных поэтов, которые вы, возможно, никогда не слышали.
Ещё, автор блога, Анна Федорова, любит фотографировать и сочиняет стихи. С фотографиями и стихами автора можно познакомиться на канале.
➡️🕊Со Смыслом
Forwarded from Добротолюбие 📜
... началась долгожданная уединенная жизнь в отшельничестве. Достигнув, наконец, безмолвия, каждый из братьев занялся понуждением себя к приобретению непрестанной Иисусовой молитвы. Это основное делание каждого инока требует прежде всего неустанной, денно-нощной бдительности без малейшего потворства своим даже малозначительным душевным слабостям. Подобного трудничества сейчас почти не найти среди монастырского братства. Оно обусловлено принципом неослабного усердия каждого из подвизающихся. Вся суть именно в усердии, ибо Господь дает молитву молящемуся по мере его ревности. Некоторые получают этот навык за сравнительно короткий срок. Но в большинстве случаев он приобретается в течение долгого времени. Однако степень усердия в деятельном подвижничестве у каждого своя. Поэтому различны и меры преуспеяния.
Припоминается один удивительный случай крайне редкого успеха в умном делании. Однажды летом в пустынь к вышеупомянутым братьям пришел монах-отшельник из соседнего междугорья. У братьев завязалась с ним продолжительная беседа о типичных искушениях, через которые проходят все, живущие в уединении. Говорили в основном о полуночных бодрствованиях, когда чаще всего возникают внезапные диавольские наваждения в виде устрашающих помыслов, сопровождающихся какими-то внешними звуками, едва уловимыми ухом. Из-за этого ум, попадая как бы в сатанинский плен, расслабляется. Парализуется воля, нарушается молитва. Подвижник практически остается безоружным.
Отшельник, по-видимому, еще не сталкивался с подобными явлениями и поэтому не смог высказать никаких собственных соображений. Но он рассказал об интересном искушении своего соседа-пустынножителя, подвизавшегося на заброшенной колхозной пасеке.
В первое время, когда сосед только поселился в пустующей хижине, его ничто не беспокоило. Но вот однажды, глухой темной ночью, сквозь сон он почувствовал, как затряслась и заскрипела вся хижина. Проснулся и чувствует, что она движется, очень ясно чувствует, что ее кто-то возит из конца в конец по всей поляне, потряхивая на кочках.
Неописуемый страх объял отшельника при мысли, что хижина сейчас рухнет и он погибнет под ее обломками. Парализованного страхом подвижника вместе с его хижиной трясли всю ночь, до утра. Перед рассветом хижину привезли на прежнее место и оставили. Когда стало светать, он решился выйти наружу. Хижина стояла так же, как и всегда, ни на сантиметр не сдвинувшись со своего места. Осмотр поляны тоже не дал никаких результатов. Даже трава и кустарники не были примяты. Только тогда стало понятно, что все это — бесовские козни. Успокоившись, отшельник совершил молитвенное правило и принялся за обычные дела.
Вечером, закончив келейное правило, он улегся на топчан и быстро уснул. Ни в эту ночь, ни в следующую ничего подобного не повторялось. Спокойно прошло несколько суток.
Но вот снова в одну из ночей, как и прежде, хижина заскрипела, задергалась и начала двигаться. Стоило бы ему только выйти наружу, и кончилось бы это сатанинское наваждение. Но, скованный нечеловеческим страхом, он не мог даже подняться с топчана. Только подумал: «Если такое начало, каким же будет конец?!» Едва дождавшись рассвета, незадачливый отшельник собрал все свои вещи и ушел к монахам соседней пустыни.
Беседуя с гостем, братья, к своему удивлению, заметили, что в течение почти трех часов, он ни на минуту не оставлял непрестанной молитвы. В те минуты, когда кто-либо из них говорил, гость внимательно слушал, а губы его едва заметно шевелились: он сокровенно творил молитву. Когда же сам собирался что-то сказать, то медлил две-три секунды, мысленно заканчивая молитву, и только потом вступал в беседу. Но как только подвижник замолкал, его губы вновь выдавали, что он продолжает свое молитвенное делание.
Этот монах гостил у братьев двое суток и все это время не оставлял молитвенного бодрствования ни на минуту.
Припоминается один удивительный случай крайне редкого успеха в умном делании. Однажды летом в пустынь к вышеупомянутым братьям пришел монах-отшельник из соседнего междугорья. У братьев завязалась с ним продолжительная беседа о типичных искушениях, через которые проходят все, живущие в уединении. Говорили в основном о полуночных бодрствованиях, когда чаще всего возникают внезапные диавольские наваждения в виде устрашающих помыслов, сопровождающихся какими-то внешними звуками, едва уловимыми ухом. Из-за этого ум, попадая как бы в сатанинский плен, расслабляется. Парализуется воля, нарушается молитва. Подвижник практически остается безоружным.
Отшельник, по-видимому, еще не сталкивался с подобными явлениями и поэтому не смог высказать никаких собственных соображений. Но он рассказал об интересном искушении своего соседа-пустынножителя, подвизавшегося на заброшенной колхозной пасеке.
В первое время, когда сосед только поселился в пустующей хижине, его ничто не беспокоило. Но вот однажды, глухой темной ночью, сквозь сон он почувствовал, как затряслась и заскрипела вся хижина. Проснулся и чувствует, что она движется, очень ясно чувствует, что ее кто-то возит из конца в конец по всей поляне, потряхивая на кочках.
Неописуемый страх объял отшельника при мысли, что хижина сейчас рухнет и он погибнет под ее обломками. Парализованного страхом подвижника вместе с его хижиной трясли всю ночь, до утра. Перед рассветом хижину привезли на прежнее место и оставили. Когда стало светать, он решился выйти наружу. Хижина стояла так же, как и всегда, ни на сантиметр не сдвинувшись со своего места. Осмотр поляны тоже не дал никаких результатов. Даже трава и кустарники не были примяты. Только тогда стало понятно, что все это — бесовские козни. Успокоившись, отшельник совершил молитвенное правило и принялся за обычные дела.
Вечером, закончив келейное правило, он улегся на топчан и быстро уснул. Ни в эту ночь, ни в следующую ничего подобного не повторялось. Спокойно прошло несколько суток.
Но вот снова в одну из ночей, как и прежде, хижина заскрипела, задергалась и начала двигаться. Стоило бы ему только выйти наружу, и кончилось бы это сатанинское наваждение. Но, скованный нечеловеческим страхом, он не мог даже подняться с топчана. Только подумал: «Если такое начало, каким же будет конец?!» Едва дождавшись рассвета, незадачливый отшельник собрал все свои вещи и ушел к монахам соседней пустыни.
Беседуя с гостем, братья, к своему удивлению, заметили, что в течение почти трех часов, он ни на минуту не оставлял непрестанной молитвы. В те минуты, когда кто-либо из них говорил, гость внимательно слушал, а губы его едва заметно шевелились: он сокровенно творил молитву. Когда же сам собирался что-то сказать, то медлил две-три секунды, мысленно заканчивая молитву, и только потом вступал в беседу. Но как только подвижник замолкал, его губы вновь выдавали, что он продолжает свое молитвенное делание.
Этот монах гостил у братьев двое суток и все это время не оставлял молитвенного бодрствования ни на минуту.
Forwarded from Добротолюбие 📜
Неизвестно, совершалось ли у него действие молитвы во время сна, — об этом братья не решились его спросить, зная, что он уклонится от ответа, по заповеди прежде живших отцов, которые говорили: «Как скрываешь свои грехи, так скрывай и добродетели свои».
Со времени той встречи прошло много лет, но они часто вспоминали об этом примере, свидетельствовавшем о высокой мере преуспеяния в молитвенном делании. Увы нам! Мы и поныне не можем прийти в ту меру, какой он достиг, за краткое время, подвизаясь в пустыне всего лишь пять лет.
Через семь лет братья вновь повстречались с ним, но на этот раз уже не заметили в нем внешних признаков молитвенного действия. Он был так же сосредоточен, как и во время их первой беседы, но его молитвенное бодрствование было уже потаенным, скрытым от взоров в глубине внутреннего человека.
Любой мог бы подивиться столь редкостному преуспеянию, какого достиг этот смиренный раб Божий. Он находился на послушании у одного престарелого монаха-отшельника, который провел сорок лет своей жизни в абсолютном уединении, вдали от суетного мира. Сей богомудрый аскет, видимо, и обучил послушника непосредственно из своего опыта этому сокровенному деланию. Ученик благоговейно и живо воспринял его, как неоценимое богатство, и приумножил в невидимой брани с силами тьмы, восстающими на всякого, кто ревностно простирается вперед.
#В_горах_Кавказа
Со времени той встречи прошло много лет, но они часто вспоминали об этом примере, свидетельствовавшем о высокой мере преуспеяния в молитвенном делании. Увы нам! Мы и поныне не можем прийти в ту меру, какой он достиг, за краткое время, подвизаясь в пустыне всего лишь пять лет.
Через семь лет братья вновь повстречались с ним, но на этот раз уже не заметили в нем внешних признаков молитвенного действия. Он был так же сосредоточен, как и во время их первой беседы, но его молитвенное бодрствование было уже потаенным, скрытым от взоров в глубине внутреннего человека.
Любой мог бы подивиться столь редкостному преуспеянию, какого достиг этот смиренный раб Божий. Он находился на послушании у одного престарелого монаха-отшельника, который провел сорок лет своей жизни в абсолютном уединении, вдали от суетного мира. Сей богомудрый аскет, видимо, и обучил послушника непосредственно из своего опыта этому сокровенному деланию. Ученик благоговейно и живо воспринял его, как неоценимое богатство, и приумножил в невидимой брани с силами тьмы, восстающими на всякого, кто ревностно простирается вперед.
#В_горах_Кавказа