Дорогие братья и сестры. В каком формате лучше просматривать длинные посты?

1-й вариант https://t.me/filokalia/2266

2-й вариант
https://t.me/filokalia/2310

Опрос ниже 🔽

Глубоко спускаюсь в сердце свое, чтобы увидеть, кто обитает в нем, кроме меня и Тебя, Господи Вечный.

И со страхом нахожу странников многих, воюющих за раздел сердца моего. Все они, что от Адама наполняют души людские, нашли себе пристанище в моем сердце.

И понял я, отчего изнемогло оно и не может ни Тебя, ни меня принять в келью свою, но теснит нас, владельцев, к самому краю, на задворки имения своего.

Прежде чем выйти мне из утробы матери, мир с его желаниями вселился в меня.

Дорого, слишком дорого платил я миру за ласки его, всякий раз отрывая и отдавая ему частицу сердца, пока не предал ему все сердце свое и пока ласки его не исполнились горечи.

Жалуются старцы на лета свои, говоря: от многих лет состарились сердца наши.

Воистину, старцы, не от лет многих состарились сердца ваши, а от желаний многих.

И в уединении советую я сердцу своему: отойди от дня вчерашнего, ибо он уже отошёл от тебя. Все предметы желаний вчерашних не увидели дня сегодняшнего: одни изменились, другие изуродованы болезнями, третьи мертвы. Так же как не существует и предмета завтрашних желаний твоих. Бичом своим время хлещет стадо свое, и от ударов истекает оно потом и кровью. А образы дня сегодняшнего искушают тебя, сердце мое, переполненное тенями умерших и новыми желаниями, которые завтра тоже в тени обратятся.

Не буди былых чувств, ибо они столько раз привяжут тебя к столбу времени, сколько раз ты разбудишь их, сердце мое. И станешь рабом времени и состаришься и умрешь прежде смерти.

Руби скорее узлы страстей, затянувшихся крепко от спутанных и привычных желаний и чувств. Нити желаний рубить легче, чем крепкие узлы страстей. Но и узлы должен ты разрубить, и, даже если кровь хлынет, должен, если хочешь нового младенчества и отрочества нового, более прекрасных и вечных, чем минувшие.

Изгони из себя мир, сердце мое, и, когда изгонишь, увидишь немощь его. И затем посмотри на себя и увидишь в себе силу несокрушимую. Мир кажется нам могущественным до тех пор, пока остаемся рабами его.

И станешь безграничным, как вечность, и вечность вселится в тебя.

Триединый Господи, имеющий Сердце, тьмой необъятое и свободное от мира, очисти сердце мое от незваных пришельцев, тьмой его испятнавших. Пусть сердце мое станет светлым, и тьма, беспомощно кружа вокруг него, не овладеет им.

Пусть сердце мое станет сердцем сына и господина, а не сердцем раба и вора.

Дай мне сердце Иисуса, вокруг Которого тьма напрасно ходила и войти не смогла.

О Царице красоты небесной, огради сердце мое заботой материнской!

Душе Святый Всемогущий, оплодотвори сердце мое небесной любовью. Чтобы все, что родится и возрастет, было не от плоти и крови, но от Тебя, Душе Святый и Господь мой.

#свт_Николай_Сербский

Раньше усердно молился, сердцем молился. Тогда не заснешь. А как перестанешь сердцем молиться, так засыпаешь. Как св. Иоанн Кронштадтский говорил: «возьми сердце свое как рукой и держи». И я так устроился. Лежу на спине и держу сердце умом как рукой, держу и не отпускаю. Всю ночь так лежу. А потом утром встаю, иду и причащаюсь, так сильно шла молитва. Но это только три раза у меня так было. А то лягу, и не могу удержать сердце. А тогда: лежу и не шевелюсь даже, не поворачиваюсь, как замерз.
 
– Мне кажется трудным сосредоточиться когда стоишь или, тем более, когда ходишь. Трудно удержать внимание.
 
Можно стоя. Стоять надо так: не шевелиться, живот втянуть, пояс подтянуть, грудь поднять, плечи развернуть. Это моя прибавка.
 
Учиться молиться можно только по ночам. Полчасика. Определи себе время: каждую ночь, или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так, чтоб не подпустить ни одного помысла. Раздельно надо: «Господи»... «Иисусе»... «Христе»... «помилуй»... «мя»... Тогда помыслу негде проникнуть, потому что идет слово за словом. Только скажешь «Господи», а внимание уже встречает следующее слово «Иисусе»...
 
– А образы?
 
Молиться в груди надо, а картинки-то в голове, в воображении. Держи внимание в груди и не будет картинок. У нас воображение во лбу, а память в затылке. Св. Иоанн Дамаскин об этом пишет. Если молишься в голове, то у нас ведь полна голова помыслов. Внимание надо спустить. В самую глубину сердца мы не можем, сердце глубоко, а вот в гортань надо. Где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять. Когда опустишься в это место, тогда помыслы прекращаются! В гортани держи! И ма-а-а-ленькие паузы между словами, вот так... И хорошо это с дыханием! Исихий говорит: «Молитву соедини с дыханием», то есть когда тянешь его к себе, как в художественной молитве: ' «Господи... Иисусе... Христе...» к себе тянешь, а «помилуй мя...» – из себя. И вот все время так. Это хороший способ удерживаться от помыслов.

#схимонах_Никодим_Карульский

Если не хочется молиться, надо понуждать себя. Святые отцы говорят,
что молитва с понуждением выше произвольной молитвы. Не хочется, но понуждай себя: Царство Небесное силою берется (Мф. 11, 12)

#прп_Амвросий_Оптинский

4. От ухода из Киева до прибытия в Любечский монастырь
Размышляя об этом, я нашёл одного школьника, сына некоего священника из Новгорода-Северского, который собирался возвратиться к своему отцу в Новгород-Северский черезЧернигов. Наняв одного старика, чтоб он отвёз нас в Чернигов по реке, и закупив всё нужное для путешествия, мы сели в его ладью. Потом, призвав Бога на помощь, отчалили от берега и, проплыв Днепр, вошли в реку Десну, на которой и стоит Чернигов. Плывя по этой реке вверх по течению с огромным трудом, через десять дней мы приплыли к небольшому городку, называемомуОстёр.
И кто может описать скорби наши, мои особенно, которые претерпели мы в этом путешествии?! Во-первых, от холода, ибо был октябрь месяц, и было тогда очень холодно. Мои спутники были хорошо одеты и не испытывали трудностей, а я всё оставил в Киеве, взяв из одежды лишь немногое. Всю дорогу я трясся от холода, особенно когда шёл дождь со снегом, и я насквозь промокал. А если ночью, оттащив ладью подальше от берега и разведя большой костер (повсюду было множество дров), я даже немного и согревался, то не полностью. Ибо грелся только со дной стороны, а другая мёрзла. И так всю ночь явертелся у огня и едва ненадолго мог уснуть. А мои тепло одетые спутники спали спокойно. Во-вторых, я страдал от тяжкой гребли, ибо на плывущей вверх потечению ладье надо было постоянно работать вёслами. Мои попутчики были несравненно сильнее меня и этот труд давался им легко, а я, от природы слабый телом и самого рождения никогда не трудившийся, напрягался сверх сил, так что от гребли тело моё неимоверно болело, словно от сильного избиения, особенно же руки и ноги. В-третьих, меня мучило множество вшей, от которых страдал только я, спутников же моих покрывал от них Бог. Всё моё тело было покрыто вшами и каждую ночь, в то время как мои спутники крепко спали, я тряс свою одежду над огнём. Но, избавляясь от них таким способом, я получал облегчение лишь на малое время. Четвёртая же и наибольшая скорбь — страх утонуть, ибо та ладья, в которой мы плыли, была столь мала, что едва могла удержать нас троих, лишь на три и личетыре пальца возвышаясь над водой. Когда же на реке бывало волнение, то в неё вливалось множество воды, и мы спасались от потопления, только усердно вычёрпывая её.
А однажды мы наскочили на мель посреди реки, да так, что наша ладья со всем содержимым едва не опрокинулась. Выскочив из лодки на мель в одежде и стоя на песке по колени вводе, мы пытались удержать наше судно и вылить из него воду. А в это время быстрым потоком воды песок вымывался из-под наших ног и толкал нас вниз по течению. Бросив туда взгляд, мы сразу увидели чуть ниже огромный омут, к которому нас неудержимо несло из-за зыбкости вымываемого из-под наших ног песка. Ужас и трепет напали на меня и попутчиков в ожидании, что в тот же миг водная пучина поглотит нас, и от сильного испуга мы едва не сошли с ума. Богже благодатью Своей призрел на нас, и, немного осмелев, мы стали криками подбадривать друг друга, [побуждая] идти по отмели вверх против течения. И так, величайшиими усилиями преодолевая течение, мы едва смогли отступить вверх от той пропасти, влача горé с собою и ладью. В конце же концов, выерпав из неё воду, мы с трудом забрались в неё, избежав таким образом по милости Божией неминуемого потопления.
Во время нашего приближения к Остру одинх ристолюбец, по имени Данила и по прозвищу Шатило, стоял на берегу и видел, как наша ладья едва не погружается в воду. А когда мы сошли на берег, он начал выговаривать вышедшему с нами из ладьи старику:
— Как ты, человек, не побоявшись Бога, взялся везти сих юношей на столь утлой ладье в столь далёкий путь?! Ты уже стар и, пожив в мiре сём многие годы, не боишься смерти. Но разве не грех утопить этих юношей, когда они ещё так молоды?! Поэтому ты не только не достоин мзды за свой труд, но по правому суду достоин ещё и жестокого наказания как человекоубийца!#автобиография_прп_Паисия,

Сказав ему эти и подобные им слова, он ввёл нас в свой стоящий близ реки дом и всячески ухаживал за нами несколько дней. Итак, провожатого нашего мы отпустили с миром, спутник мой отдал ему половину платы, так как мы прошли с ним только полпути, а я отдал всё полностью, но тайно от товарища своего — да не скорбит он, отдав столько же .
А Данила Шатило нашёл некие большие дубы , направляющиеся в Чернигов, и, заплатив за меня и товарища моего, упросил плывущих на дубах взять с собою и нас, и те, радуясь, взяли нас с собой. Поблагодарив этого христолюбца за его милосердие, мы взошли на дуб и поплыли в Чернигов в полном покое, ибо везущие нас, будучи христолюбцами, не требовали от нас никакой помощи и давали нам еду и отдых. Но и на этом пути едва не настигла нас внезапная смерть. Ибо однажды, когда мы плыли под высоким берегом, везущие нас увидели, что на наш дуб вот вот отвалится от берега огромная глыба земли, и стали усиленно грести против течения. И как только мы миновали это место, та глыба тотчас же рухнула в воду и ударила краем по корме, [да так, что] дуб наш едва не перевернулся. Сильно испугавшись, мы прославили Бога, спасшего нас от смерти, и с тех пор уже не осмеливались плыть вблизи таких [опасных] берегов.
Через несколько дней, пристав в Чернигове, мы вышли на берег, поблагодарив тех христолюбцев. Потом я попрощался и со своим товарищем. Он пошёл своей дорогой, а я, войдя в город, пошёл во святую епископию и, найдя своего духовного наставника и отца, иеромонаха Пахомия, сильно радовался в душе, целуя его святую десницу. После этого, приведя меня в свою келью, он покоил меня несколько дней, по прошествии которых я, найдя удобное время, стал настойчиво просить его дать мне наставление: куда бы мне лучше уйти за границу в странствие, чтобы сподобиться там святого монашеского образа. Он же, преклонившись на моё моление, дал мне такой совет:
— Если ты, брат, от всего своего сердца хочешь уйти за границу нашего отечества в странствие ради бепрепятсвенного получения монашества, то иди в святой монастырь, стоящий близ города Любеча, родины преподобного отца нашего Антония Печерского . Найди там всечестного иеросхимонаха, отца Иоакима, который, не поняв смысла евангельских слов: если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её , якобы ради хранения чистоты, по мнимой ревности, отсёк от своей левой руки четыре пальца. Он наставит тебя, ибо весьма опытен. К тому же и монастырь тот находится над Днепром на самой границе , и тебе будет удобно исполнить там своё намерение. Дождись дня, в который собирается торг, найди человека, который сможет отвезти тебя в Любеч и сообщи мне.
Отправившись по его совету на базар, я с трудом нашёл некого человека из одного села, стоящего на полпути к Любечу, и нанял его отвезти меня до его дома. Придя к Пахомию, я известил об этом его святыню. А он, сожалея, что я не смог найти человека из самого Любеча, который отвёз бы меня туда вместе с собою, велел, однако, не беспокоиться о бэтом, сказав мне:
— Не скорби из-за этого, брат! Ибо Сам Господь благополучно доведёт тебя до того святого монастыря.
Я же, припав к его ногам и взяв последнее благословение, отправился в путь с тем человеком. Привезя в своё село, он пустил меня на ночлег в свой дом, а утром я стал уговаривать его отвезти меня в Любечский монастырь (ибо боялся один идти в такой дальний путь), но не преуспел в этом. В конце концов, возложив надежду на одного Бога, я отправился в путь одержимый страхом, ибо та дорога шла через дремучие леса, а я очень боялся диких зверей.
#автобиография_прп_Паисия,

Осознаем ли мы, считающие себя верующими, свое оскудение веры? Мы ходим в Церковь и знаем Символ веры, но есть ли в нас вера? И знаем ли мы, что такое вера? Апостол сказал, что «вера есть... уверенность в невидимом», то есть духовном, мире. Весь предмет веры лежит в невидимой пока нами духовной области, в Царстве Божием, в государстве иных измерений и иных законов... Как это трудно! Воистину «блаженны не видевшие и уверовавшие».
...«Уверовавших же будут сопровождать... знамения... будут говорить новыми языками, будут брать змей... возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк. 16, 17 – 18).
Оказывается, только одно требуется для того, чтобы исцелять больных: быть верующим, и, значит, – с неумолимой логикой, – если мы этих практических признаков не имеем и больных не исцеляем, мы не можем называться верующими, мы только «как бы верующие»...
Поколение за поколением мы теряли веру, со спокойным благодушием держась за внешние признаки религиозного состояния. Или, что, пожалуй, даже лучше, отходили и от них... Всякое сохранение внешних признаков религиозности без внутреннего содержания есть состояние страшное и отвратительное.

#Сергей_Фудель

5. Прп. Паисий в Любечском монастыре
Но под Божиим покровом я благополучно прошёл весь путь и, выйдя в чистое поле, издалека увидел Любеч и монастырь, расположенный в трёх верстах от города, и очень в душе обрадовался. Приблизившись к монастырю, я увидел охранямые стражами пограничные заграждения, поставленные от города до самого Днепра и за которыми стоял монастырь . Объятый страхом, я недоумевал, что же делать, ибо уменя не было никакого письменного свидетельства — кто я и откуда, и боялся, что буду задержан стражниками. Я молился Богу от всей души, чтобы одному Ему известными путями Он уберёг меня от этого искушения, и потихоньку приближался к страже. И вот, по Божиему Промыслу, сверх всякой надежды, я увидел одного честнóго монаха, идущего из города к монастырю с другой стороны заграждения. Подойдя к страже, он остановился, глядя на меня. А когда я приблизился к посту и стерегущие спросили меня:
— Откуда ты? — он тотчас же, ещё прежде меня, ответил им как бы с удивлением.
— Что вы его спрашиваете, откуда он?! Разве не знаете, что он монастырский послушник и сейчас возвращается в монастырь с послушания?!
Услышав это, стражники дали мне свободно пройти, а я, подойдя к тому честнóму иноку, поклонился ему и, увидев, что он иеромонах, поцеловал его святую десницу и поблагодарил за такую любовь, прославив неисповедимый Божий Промысл, избавивший меня от такого искушения. Того честнóго монаха звали Аркадий. Взяв с собой, он привёл меня в ту святую обитель, а также и в свою келью до возвращения ушедшего куда-то по монастырским делам игумена. В келье он беседовал со мной душеполезными словами, пока не пришёл игумен, и пожелал, если будет на то разрешение, иметь меня при своей келье. Также и я, видя, что он муж духовный и благоразумный, истраха Божиего исполненный, хотел, если бы было возможно, жить при нём, ради душевного наставления. Когда же в обитель возвратился игумен, отец Аркадий показал мне его из окна кельи, спросив меня:
— Вот отец игумен наш стоит посреди монастыря. Посмотри, брат, так ли у вас в Киеве ходят игумены?
Взглянув, я увидел того стоящим в толстой чёрной ризе и украшенного сединами и очень удивился его смирению: как он, будучи игуменом, носит такую нищую одежду? Ведь с самого своего рождения не случалось мне видеть других, одетых также бедно игуменов. Потом отец Аркадий надел рясу и отвёл меня к отцу игумену. Я же, пав к его ногам, попросил унего благословения. Благословив меня, игумен по обычаю спросил меня:
— Откуда ты, брат, и как тебя зовут, и зачем ты пришёл в нашу обитель?
Я же отвечал ему, что я из Киева и пришёл в эту обитель стать послушником, а имя моё — Пётр. Он же, услышав это, сильно обрадовался и сказал мне:
— Благодарю милосерднейшего Бога за то, что послал тебя к нам на послушание. Ибо до сих пор был у нас один послушник, проходящий келарское послушание , по имени Пётр, который уже два слишним дня, как ушёл из обители. Итак, тебе, имеющему то же самое имя, я и вручаю сие послушание!
Честно́й же тот иеромонах, услышав эти слова, удивился и сказал игумену:
— Отче святый! Сей брат только сегодня пришёл в обитель и совсем не знает монастырских порядков. Если разрешишь, топусть он побудет при моей келье хотя бы до тех пор, пока хоть немного не узнает монастырские послушания и получит от меня некоторые наставления, и тогда уже ты определишь ему послушание, какое захочешь.
Игумен же отвечал ему:
— Если бы, брат, у нас был какой-нибудь другой способный на сие послушание [человек], то я срадостью исполнил бы твоё прошение! А раз, как ты и сам знаешь, у нас нет такового, то, следовательно, я по необходимости определяю на сие послушание этого брата, пусть даже он и пришёл к нам только сегодня! #автобиография_прп_Паисия

Честнóй иеромонах, услышав это, поклонился и ушёл в себе в келью. А игумен, повелев отворить склад, ввёл меня в него и показал мне всё, что в нём было, и объяснил весь порядок этого послушания: сколько до́лжно выдавать поварам необходимых для трапезы братий варев , рыбы, масла, муки, круп и прочего. Потом он отдал мне и ключ от келарни, а я, припав к его ногам, взял у него благословение. Так же он повелел мне жить в келье недалеко о тнего. В каморке при той келье жил пречестной отец иеросхимонах Иоаким (тот, о котором рассказывал мне отец Пахомий), а я с одним старым монахом и сдругим послушником жил в большой комнате.
Итак, я с усердием исполнял это послушание, хотя оно и превышало мои силы. Потому что каждый день множесто раз с величайшим трудом я снимал с варева и клал обратно тяжелейший камень, которым оно нагнеталось. И от этого, более чем от прочего, я сильно повредил и то малое здоровье, которое у меня ещё было. А сказать об этом отцу игумену я вовсе не осмеливался, но, насколько мог, переносил этот труд с благодарением, моля Господа укрепить меня. Проходя послушание в той мiрской одежде, в которой пришёл вобитель, я сильно желал облечься в чёрное и еле-еле нашёл одежду из простого чёрного сукна. Одеваясь в неё, от неописуемой радости я не ведал, что делаю. Со временем же, когда преставился тот старый монах, который жил со мною, от него осталась толстая нижняя одежда из серого сукна, которую игумен, призвав меня, отдал мне сословами:
— Если сия одежда угодна тебе, то носи её.
Я же, поклонившись ему, взял у него благословение и, придя в свою келью, снял с себя и нижнюю свою мiрскую одежду и облекся в эту, данную мне игуменом, со столь большой радостью, что многократно целовал её, как будто некую святую вещь, и носил её всегда до тех пор, пока она на мне не износилась. И я благодарил Бога за то, что вместо мiрской одежды, в которую до того я был одет, Он сподобил меня приличного монастырю одеяния. Ходя в нём с радостью, я исполнял определённое мне послушание, начинавшееся во время утрени и заканчивавшееся поздно вечером. Иногда же ночью меня звал из кельи на чтение своего келейного правила честной иеромонах Иоаким, ради которого я и пришёл в ту обитель, чтоб принять от него совет и наставление по поводу своего намерении. Но я очень стеснялся объявить ему о нём, даже если и находил для этого удобное время, нот олько на одного Бога возлагал свою надежду.
Через некоторое время игумен определил его на жительство в один из монастырских скитов — в скит во имя преподобного отца нашего Онуфрия Великого, отстоящий от монастыря на пять вёрст, а ту каморку, в которой он жил, отдал мне. Однажды, позвав меня, он дал мне разделённую на семьдесят поучений нигу преподобного отца нашего Иоанна Лествичника , сказав:
— Возьми, брат, сию книгу, и прилежно со вниманием читай её, и наставляйся на святое послушание и на всякое благое дело, потому как она весьма душеполезна. #автобиография_прп_Паисия

– Я же, по обычаю поклонившись ему до земли и поцеловав святую его десницу, взял из его рук ту книгу с неописумой радостью, удивляясь любви его ко мне по Богу и такому о пользе души моей отеческому попечению, и ушёл к себе в келью. И когда я прочитал лишь малую её часть, то столь усладилась моя душа от преисполненных благодати Пресвятого Духа словесах этого богоносного отца, что, размышляя о том, что вдуг моё пребывание в той обители будет лишь недолгим и что, уйдя из неё, может быть, в другом месте я не найду такой книги, я задумал переписать её в ночной тишине ради всегдашней пользы для своей души. Не имея свечей (потому что в той обители чуть ли не вся братия светит себе лучиной), зажигал и я лучину в одну сажень длиной, втыкая её в щель в стене. Призвав на помощь Бога, я начал переписывать ту книгу, испытывая огромные неудобства з-за дыма, ибо он, не имея выхода, спускался вниз и наполнял мою келью. А когда дым опускался ниже моей головы, я совсем не мог писать дальше, но открывал окно каморки, входил в большую комнату и ждал, пока дым поднимется вверх. Вернувшись в каморку, я закрывал окно и писал до тех пор, пока она снова не наполнялась дымом. И так я делал каждую ночь, терпя при этом занятии сильное неудобство. Позже я нашёл кадило и, вливая в него масло, писал при его свете с немного бо́льшим удобством. И до ухода из той обители я переписал чуть более половины этой книги.
В начале своего пребывания в той обители, исполняя определённое мне келарское послушание, до какого-то времени я имел в своей душе глубокий мир. И так было до тех пор, пока я мог по совести хранить заповедь, данную мне игуменом, выдавая продукты по определённой им мере. Я выдавал поварам из кладовой то, что было нужно для трапезы братии, а также то, что требовалось для монастырских подворий и всех прочих мест, и зкоторых каждую неделю приходили в монастырь. Но когда братия узнала мой легкопреклоняющийся на их прошения снисходительный нрав, то начала, чуть ли не каждый, не только монахи, чаще всего себе на ужин просить у меня чего кто хотел: пшеничной муки, пшена, круп, масла и прочего. А обрати мне никто ничего не говорил: давать ли им, когда кто из них просит, или не давать. Спросить же об этом игумена я не смел, боясь, что он строго повелит мне без своего благословения совсем никому ничего не давать, а я, не сумев сохранить его заповедь без преслушания, попаду под его неблагословение и сильно согрешу в этом пред Богом. Совесть моя запрещала мне давать что-либо братии без его ведома и благословения, однако, видя столь честны́х святых отцов и братий, с таким смирением приходящих ко мне, недостойному и всех в обители последнейшему, и просящих у меня что-нибудь себе на ужин или на иную свою нужду, я стыдился и смотреть на их святые лица и, преступая свою совесть, давал им всё нужное, что они у меня ни спрашивали, не смея никому из них отказать и не дать просимого. Также и повара, когда отбирали необходимое для приготовления пищи нат рапезу братиям, против моей воли убеждали меня выдавать им вдвое больше всего нужного, то есть масла, рыбы, растительного масла, круп и прочего, говоря, что так для братии получиться лучшая трапеза. Я же, убеждённый ими, главную об этом заповедь игумена, хоть и нехотя, но нарушал, выдавая им продуктов в два или в большее число раз больше необходимого.
Итак, перед братией выставлялась более сытная и вкусная пища, и все были мне весьма благодарны и любили меня за то, что во время нужды я исполнял их прошение. А некоторые из них говорили мне, что якобы за моё к ним в их нуждах призрение и исполнение их прошений и кладовая, по Промыслу Божиему, стало изобиловать всем необходимым. Я же всему этому притворно сорадовался, но в душе моей не было уже как прежде мира, а совесть часто обличала меня за преступление заповеди игумена и за эти, без его благословения, даяния. И доколе я жил там, так и проходил это послушание на осуждение своей души. #автобиография_прп_Паисия

Только одному очень радовалась моя душа, что, пребывая там, весьма большую пользу получал я для неё, видя крайнее и великое смирение преподобнейшего и святого отца нашего игумена Никифора, принявшего меня в ту святуюо битель, ибо, имея обычай звать к себе на вечерю одного из честны́х отцов той обители, он много раз звал к себе и меня. Когдая я входил в его келью и видел его сидящим с неким честны́м отцом за трапезой, то не только не смел сесть с ними, но помышлял, что недостоин воззреть даже и на их лица. Принуждаемый повелением игумена, хотя и свеликим смущением, я садился за трапезу иел. Пищей же его была — лишь варево, или каша из гречневой крупы, или другая подобная еда. Питие — квас кисличный или гру́шевый, который выставлялся и на трапезу братии, ибо я не видел иного пития в той обители, то есть мёда или пива, кроме водки, котора яподавалась братии лишь в установленные дни. А после окончания трапезы и благодарения он отпускал меня с благословением в свою келью. Также он часто повелевал мне читать на трапезе, и по его приказанию я читал. И когда встречались очень умилительные жития святых, которые я читал по-особому, как меня научили этому в школе, то многие из братий умилялись и, плача, переставали есть. А некоторые из них даже вставали из-за столов и, окружив меня, слушали чтение с умилением и слезами. Я же, видя такую их ревность к душеполезным словам, радовался душой и прославлял за это Бога.
Во время своего пребывания в той обители наибольшую радость в своей душе я имел, видя, как преподобнейший отец игумен, подобно чадолюбивому отцу, управлял братией с великой любовью, с кротостью и смирением, с терпением и долготерпением. Есл и ислучалось кому из братии как человеку вчём-то согрешить и просить прощения, он тотчас же прощал согрешившего и исправлял его духом кротости, наставляя душеполезными словами и определяя ему по его силе некий канон . Из-за этого ибратия пребывала в глубоком мире, благодаря за всё Бога.
И когда я прожил в этом монастыре примерно три месяца, по повелению преосвященнейшего Господина Антония, Митрополита Молдавского, архиерействовавшего тогда в Чернигове, был определён на игуменство в ту обитель иной игумен из другого монастыря — учёный муж Герман Загоровский. Он управлял обителью не по подобию прежнего игумена, но властно. Распознав со временем его устроение, братия столь ужаснулась, что некоторые из них со страха и разбежались из обители неведомо куда. А я, оставаясь на том же самом послушании, всегда боялся, как бы в чём не согрешить перед ним, чего и не избежал.
Однажды в Великий пост он повелел мне выдать поварам некой капусты для своей трапезы. Я же, не расслышав, какую именно капусту повелел он мне выдать, вышел из его кельии, не смея переспросить его, рассказал о его желании поварам, а они, зная, какая лучше, сами взяли капусту и сварили её для него. Когда же повар принёс в келью игумена то блюдо и поставил его перед ним на стол, тот спросил, какая это капуста, и, услышав от повара ответ, ничего ему не сказал, но тотчас же, позвав меня в свою келью и встав из-за стола, спросил уже меня:
— Разве этой капусты я повелел тебе выдать для моего стола?!
И сказав это, так сильно ударил меня по лицу, что я едва смог устоять на ногах, а когда же он ещё и пнул меня, я упал, перелетев через порог его кельи. После того, как я встал, он закричал на меня:
— Иди вон, бездельник! #автобиография_прп_Паисия

Я же, выйдя вон, весь трепетал от страха, помышляя, что если за такое, не казавшееся мне больши́м прегрешение, он так на меня прогневался, то что же он мне сделает, если вдруг я согрешу перед ним в чём-нибудь более серьёзном?! Так же и послушник его, живший со мной в одной келье, провинился перед ним в некотором деле. Игумен, гневаясь на нас обоих, стал хвалиться перед некими людьми , которые, любя нас, передали наего слова, что прикажет жестоко выпороть нас. Послушник, хорошо знавший характер игумена, сильно испугался и стал думать, куда бы ему сбежать от него, и рассказал об этом и мне. Собравшись с духом, я по секрету открыл ему, что хочу уйти за границу в странствие в поисках удобного места, где бы смог сподобиться монашеского образа. Он же, услышав это, сильно обрадовался, и мы с ним стали совещаться, как бы нам уйти за проходящую по Днепру границу, невдалеке от которой и стоит на горе та Любечская обитель.
#автобиография_прп_Паисия

Многие от мнения превозносятся пред другими, что у них якобы действует молитва, и чувствуют себя весьма удовлетворенными и довольными такою благодатию. Находясь в таком самомнении, они не понимают, что ошибаются. Повторение молитвенных слов считают за действие молитвы, о которой они и понятия не имеют. По неведению смысла и силы изречения свт.Григория, сказавшего, что молитва (а не слова и не имя Божие) есть Бог действующий. Они повторяемую молитву считают за действо Божие, и она у них сам Бог.

Таковое мнение не есть истинное, а самообольщение и прелесть. Это еще не есть действительная молитва, то есть заключение ума в слова молитвы или то, чтобы произносить их в сердце.

Действительная молитва состоит в том, что уже не от слов вытекает, но в сердце и из сердца. Чувства сердца и дух сокрушен молитву движут со словами и без слов, ум внимает этому чувству и зрит Бога в самом чувстве и духе. Не от вне заимствуются слова молитвы, но из глубины души. Что порождает сердце, то и умом говорится. Ум, внутреннее слово и дух изливают молитву посреде их зримому Господу Богу.

Не видя в себе умирения помыслов и постоянного пребывания со вниманием в чувстве сердечном, пред Богом предстояния и всегдашнего тяготения внутрь, не считай себя стяжавшим молитву. Молитва сердечная есть действо Святого Духа, не отходное чувство к Богу и в Боге; не слова и не имя, но действо, - неизглаголанное воздыхание, вопль не престающий, не в гласе и слове, но в духе, понятный одному Богу. А слова – только прибавление к сердечной молитве.

Молитву не все имеют в себе, а весьма редкие. Её подает Бог, «даяй молитву молящемуся» (1 Цар. 2, 9). Это и есть третий образ молитвы, а не второй и не первый. Третий образ применяется к светлому дню, а те к ночной темноте (Симеон Новый Богослов).

#неизвестный_новооафонский_монах

По благословенному разуму св. Отцов мы иначе и не можем воспринять Сей Божественный Огнь, возрождающий нас для жизни вечной, если не выполним предварительно главного Божьего условия. А именно: чтобы восприять Духа Божия, Духа Возрождения, мы должны в сокрушительных клятвенных слезах отречься от духа мира сего – отречься от сатаны и всех дел его, и дать обет верности Господу Иисусу. Без этого отречения не бывает в нас духовной жизни, не бывает и самого возрождения. Хотя мы именуемся христианами, но жизни Христовой в нас не бывает. Мы пребываем в самообольщении, воли Христовой не творим, а творим волю своих страстей, она же есть воля бесов. И не увидеть нам Царствия Божия, ибо мы не родились свыше. А без многослезного отречения от сатаны и дел его не бывает в нас и рождения от Духа Божия.

Благодатным же и неоспоримым признаком того, что в душе возгорелся сей Божественный Огнь возрождения, попаляющий вещество страстей и возжигающий в нас Новую духовную жизнь – после многослезного отречения от сатаны и дел его – таким признаком является пробудившееся внимание к своим помыслам и ко всему своему житию.

Внимание к помыслам и есть признак жизни. Тогда как отсутствие внимания, рассеянность и кружение в помыслах служит верным признаком душевной смерти. Кто живет невнимательно к своим помыслам и носится в вихре вредительных мечтаний, тот еще не возродился свыше, тот еще пребывает в смерти. Живая, свыше рожденная душа, становится весьма внимательной к своему уму, к своим помышлениям и не носится в вихре мечтаний вредительских.

Благодать Новой Жизни пресекает эти вредительские мечтания и уводит обновленный ум и помышления духовные, небесные, покаянные.

От всех людей в мире отличается новая тварь – христианин: обновлением ума, умирением помыслов, любовью и небесною приверженностью ко Господу» (Беседа 5).

Таковы непреложные и неоспоримые признаки жизни и смерти души, указанные Божественным и святым Макарием Великим. По этим благодатным признакам каждый может судить о себе, где он пребывает: в жизни или в смерти?

Обновление ума, выражающееся в благодатном внимании к своим помыслам и к своему житию – есть тот безошибочный признак рожденной свыше души, на которой так решительно указывают св. Отцы.

Душа, получившая рождение свыше, получает вместе с рождением и благодатное внимание к себе и ко всему окружающему и весьма внимательно относится ко всяким бесовским приражениям, бывающим как извне от всего окружающего, так и через помыслы, мечтания и ощущения.

Трезвенным вниманием она распознает, а непрестанной молитвой отражает все злокозни бесов, имея при этом содействие и помощь от Благодати Божией. В этой благодатной внутренней деятельности и оказывается жизнь возрожденной души.
Тогда как не возрожденная душа этой спасительной деятельности не имеет и не знает: за помыслами не следит, не пресекает своих мечтаний молитвой, а с утра и до ночи и даже во сне умом своим носится в вихре вредительных мечтаний – а это и есть смерть души; бывающая прежде смерти тела. Ибо «Помышления плотские суть смерть» – по Апостолу) (Рим. 8, 6).

Душа, пребывающая в своем естестве, не может не кружиться в вихре вредительных мечтаний. Тишина ума ей неведома и не свойственна. А душа, восприявшая в свое естество Благодать Св. Духа, кружиться не может, это для нее несвойственно, она непрестанно погружает свой ум в волны молитвенной благодати и не носится в вихре кружений.

Ум входит в небесную тишину благодатных помыслов. Но это полностью дается не сразу: нужен труд внимательной молитвы.

Таково просвещенное учение св. Отцов о возрождении души свыше и таков благодатный, неоспоримый признак возрождения души.

Только возрожденную душу Бог принимает в свое благодатное Царство. Только возрожденная свыше душа обретает это Божье Царство благодатной тишины и мира и входит в него уже здесь своим благодатным вниманием. Душа не возрожденная потеряна для Бога и для Его Царства, она пребывает в смертно-демонской тьме непрерывного мысленного кружения.

Потому св. Отцы с таким жаром устремлялись от кружения в помыслах в благодатную тишину ума – устремлялись трезвенным вниманием и умной молитвой.

Внимательная молитва творила с ними чудо: помогала им отыскивать свою умерщвленную душу, оживотворять ее, снимала с нее пелены страстей, выводила из мрака смертного демонского кружения, озаряла немеркнущим Светом Божества и вводила ум в Божественную тишину из земных человеков со делывала их небесными, бессмертными Ангелами.

#протоиерей_Иоанн_Журавский

6. Странствия св. Паисия после побега из Любечского монастыря.
Найдя удобное время на шестой седмице Святого и Великого поста, ночью, когда уснула братия, мы, помолившись Богу, да поможет нам без всяких препятствий благоролучно перейти через границу, вышли из обители и сошли вниз к Днепру, вдоль берега которого всюда стояла стража. Мы нашли подходящее место между стражниками и пошли по Днепру, сильно боясь, как бы стражники не услышали и не схватили бы нас, ибо та ночь выдалась весьма лунной. Когда же мы удалились от берега, то немного приободрились и пошли спокойно. К тому же и лёд на Днепре был ещё крепок.
Так, с Божией помощью, мы благополучно перешли на другую сторону Днепра и, не зная куда идти, ибо была ещё ночь, переночевали на некоем месте. А когда начало светать, мы нашли дорогу, пошли по ней и пришли в некое село, в котором немного поспали и подкрепились пищей у одного человека. А утром мы отправились в город Чернобыль по проходящей через дремучие леса дороге, а ночевали во встречающихся по пути сёлах. Пропутешествовав несколько дней, мы пришли к большой реке Припяти, на другом берегу которой и стоялЧернобыль, и страшились перейти через неё, ибо лёд был уже весьма рыхл и некрепок. Потом к реке подошли ещё несколько человек, которые не побоялись переходить через неё. Осмелев, и мы пошли за ними, однако с великим страхом и трепетом, ведь во многих местах лёд уже растаял, и была видна вода. Когда же мы дошли до середины, то увидели, что лёд расселся надвое вдоль всей реки на один локоть, а втрещине была видна глубокая вода. И больше всех испугался я, потому что думал, что не смогу переступить через ту пропасть, а если и шагну, то поскользнусь (потому что было очень скользко), и буду поглощён той пучиной. С премногим страхом, как бы видя перед своими очами неизбежную смерть, я едва смог перешагнуть через то страшно еместо.
Но с Божией помощью мы всё же перешли через рекуи присели у берега немного передохнуть. И в это врем яначал по всей реке с сильным треском ломаться лёд и превращаться как бы в некие плывущие вниз утёсы. И объял нас страх и трепет, и мы со слезами прославили таинственный Божий о нас Промысл, потерпевший, пока мы без приключений перейдём через реку, и не предавший нас внезапной смерти. Встав, мы беспрепятственно вошли вгород, поскольку он был неограждён и не охранялся, и отдохнули дома у некоего человека. Была же тогда Лазарева суббота , пополудни которой и пришли мы туда.
Утром, перед обедом, мы шли по улице, и тут кто-то идущий сзади начал звать меня по имени и по фамилии. Услышав своё имя, я сильно испугался в душе, помышляя: что же это такое? Ведь у меня, как у странника, не было там ни одного знакомого! Обернувшись, я понял, что зовущий меня — мой земляк, сын знатного гражданина из Полтавы. Подойдя к нам, он приветствовал меня нежными словами, а потом привёл нас в дом, где оно становился, и слюбовью принял нас. Сперва он начал рассказывать мне, как он временно оказался в Чернобыле.
— Я, — сказал он, — послан полтавским полковником господином Василием Васильевичем Кочубеем к здешнему начальнику с письменным прошением и деньгами дл заготовки строевого леса и буду здесь до тех пор, пока не исполню порученное мне дело.
Потом он рассказал мне следующее:
— Мать твоя плачет по тебе и неутешно рыдает оттого, что ты оставил её и ушёл неведомо куда, а она лишилась тебя, единственного своего наследника. Также и все наши граждане вместе с ней сожалеют о тебе.
Сказав мне эти и многие другие слова, он начал приводить мне разные доводы, уговаривая вернуться к матери. А я был так испуган в душе, что едва мог хоть что-то ответить ему и думал, что если он захочет рассказать об этом местному господину, то сможет, либо насильно удержать меня при себе и отослать к матери, либо потом, взяв меня с собой после исполнения поручения, отвезти меня домой. #автобиография_прп_Паисия

Потом он распорядился накрыть сто, сидя за которым вместе со своим спутником, я едва мог есть по причине сильного страха. Встав же из-за трапезы, он с любовью отпустил нас, прося меня заходить к нему почаще, пока я буду в городе. И когда мы шли по улице, мой спутник, уразумев из слов узнавшего меня земляка, кто я и откуда, начал очень хвалить меня. Ведь когда мы ещё жили с ним в обители, он, не зная, кто я и откуда, часто рассказывал мне о себе и о том, что он довольно долго жил в моём городе Полтаве, в школе при нашей соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, и хорошо знал мою мать и меня, и моих родственников. Слушая всё это, я сильно боялся, что он опознает меня, и потому даже говорил с ним, подражая местному говору. Но тогда он так и не узнал меня, а я сильно радовался, что смог утаиться от него, потому что не хотел, чтобы кто-то знал, кто я такой.
И вот сейчас, удостоверившись, кто я есть, он стал хвалить меня за то, что я для спасения своей души, оставив мать и отцовское наследство, впал в такую нищету и странствую ради монашества. Я же сильно опечалился из-за этого в душе и очень неприятной показалась мне его похвала.
Сильно опасаясь, что буду удержан признавшим мен ясогражданином, я задумал в тот же день Цветоносной Недели уйти из того города. По приходе нашем в дом, в котором мы остановились, спутник мой отошёл по некой необходимости, а я пошёл в школу вблизи одной церкви поискать проводника, который мог бы повести нас с собой на Украину . И, по Божиему Промыслу, нашёл одного монаха, уже готового идти туда. Проявив настойчивость, я умолил его взять нас с собой, поведав ему и о своём спутнике, а уходя, очень просил его немного подождать и не уходить без нас. И он пообещал мне немного подождать нас, если мы в скором времени придём к нему. Ждать же нас долго он не мог, поскольку день уже клонился к вечеру. Я быстро пошёл домой и, не найдя там своего спутника, стал его ждать. Но он всё не приходил и я, возложив попечение о нём на Божий Промысл, пошёл к тому монаху и, застав его отправляющимся в дорогу, молил его подождать ещё немного моего друга, но он не послушался меня. Итак, я свеликой жалостью оставил своего товарища, и мы с монахом отправились в путь, ибо страх перед земляком не давал мне оставаться в том городе.
Переночевав в неком селе, мы пошли по дороге через широко раскинувшиеся леса и шли несколько дней, пока не начали приближаться к Украине. У меня, как у никогда неходившего пешком столь дальней дорогой, сильно разболелась левая нога, и опухли лодыжка и ступня. Так что от ужасной боли я едва мог ходить, понемногу наступая на пятку, и часто отдыхал, сидя или лёжа на земле, чем доставлял немалое огорчение своему спутнику-монаху. Видя, что я иду крайне медленно, он не раз хотел и вовсе оставить меня, но, склоняясь к милосердию в ответ на моё слёзное моление, всё же не бросал меня. Приходя же во встречающиеся на том пути селения, мы отдыхали в них по два-три дня, пока немного не спадала опухоль на моей ноге и не утихала боль. Но когда мы снова отравлялись в путь, боль возникала снова, а нога опять опухала. Потом, через некоторое время, неописуемое милосердие Божие призрело на меня, недостойного: боль вдруг прошла, опухоль спала, и дальше я шёл легко, как ни в чём не бывало.
Так мы пришли в один небольшой скит, стоящий на Днепре ниже Киева, именуемый Ржищевский и бывший некогда в подчинении Кирилловского монастыря. И я упросил тамошнего настоятеля благословить нас немного передохнуть с дороги. И когда я по егоблагословению был там, то заболел так, что никакая пища не удерживалась в моей утробе, но, съев что-либо, я вскоре всё из себя изблёвывал. И через месяц или чуть более месяцая так изнемог телом и истаял, что, хотя и не лежал, но, совершенно обессиленный, ходил едва-едва и молился Богу: да не попустит мне закончить там свою жизнь, ибо весьмабеспокоился, что и умру в том месте. #автобиография_прп_Паисия

🔵 Предыдущий текст⤴️
🔴Что касается поиска сердечного места* при использовании художественных приемов молитвы, то тут в ловушку попадает искатель самонадеянный, пренебрегающий поучением и советом. Аскетическое понятие «сердце» совсем не то, что анатомическое. Надо верно уразуметь разнообразные отеческие высказывания на эту тему, указывающие отнюдь не на физический орган тела, но на «сердце духовное», на тот энергетический центр человеческого существа, который еще древние греки соотносили с понятием «душа».

*[Сердечное место — аскетический термин, обозначает внутреннюю область в верхней трети «духовного сердца», которая располагается в левой части груди, примерно в районе верхней оконечности сердечной мышцы. Здесь находится высший центр человеческого существа, средоточие его духа, точка локализации одной из трех основных сил души — мыслительной, или словесной. В центральной и нижней частях духовного сердца сосредоточены, соответственно, раздражительная (чувственная) и желательная (волевая) силы].

В этом смысле сердце, на языке православной аскезы, служит «орудием души» (Лука (Войно-Ясенецкий), свят.), оно «есть орган общения с Богом» (Феофан Затворник, свт.), это его именуют потаенным, или внутренним, человеком (Лука (Войно-Ясенецкий), свят.), оно же — вместилище трех основных сил души: духа (ума), чувства и воли. Здесь, в вершине метафизического сердца, в сердечном месте, — самый центр нашего существа, средоточие человеческого духа. «Там ощущается боль и духовная скорбь, там человек переживает благодать Божию, там он слышит и глас Божий» (Иерофей (Влахос), митр.). Там «престол благодати» (Григорий Палама, свт.), та нива, на которой Бог «насадил Дух Своей жизни» (Василий (Гондикакис), архим.), именно «чрез дух человеческий проникает в душу Дух Божий и в нем действует» (Концевич И.М.). Одним словом, сердце духовное «есть абсолютный центр» (Харитон (Дунаев), игум.), где «концентрируется вся личная жизнь человека» (Зарин С.М.).

На практике необходимо учитывать, что по своему расположению сердце духовное и физическое не вполне совпадают — первое несколько смещено относительно второго. Надо не забывать и о том, что все упоминания о «сердце» в аскетической литературе обычно относятся к сердцу духовному. Когда, в связи с поиском сердечного места, говорят о «верхе» или «вершине» сердца, под этим разумеют верхнюю треть духовного сердца,** нижней же своей частью оно входит в соприкосновение с областью солнечного сплетения. Отыскать сердечное место легче всего через дыхательные ощущения или через проекцию этой точки на поверхности груди. Невежество и ошибки в таком деле могут привести к искажению молитвенной практики и причинить духовный вред.

**[Чтобы избежать путаницы, нельзя смешивать аскетическую терминологию с медицинской или анатомической. В медицине, например, «верхушкой» сердца называется как раз самая нижняя оконечность этого органа].

Из сказанного понятно, что опасность прельщения обычно грозит человеку прежде того, как он обретет способность к умной молитве, то есть на стадии молитвы словесной. Разумеется, побудителем становится не только Иисусова, но любая молитва, не важно — читаемая вслух или безгласно. Повод для тщеславия всегда найдется, усмотреть в себе мнимые достоинства можно как при чтении акафистов, так и Псалтири. Мало того, хорошо известно, что чуждый зачатков смирения ухитряется возгордиться и безо всякой молитвы — вовсе ничего не делая. А к тем, кому мерещится источник бед в Иисусовой молитве, обращаются святые учителя исихии. «Некоторые говорят, что от молитвы приходит прелесть. Это ошибка. Прелесть приходит от самочиния, а не от молитвы» (Силуан Афонский, прп.).

«Что же? Молитва ли эта причина прелести? Никак. Если же вы за это порочите умную молитву, то пусть будет для вас порочен и нож, если бы случилось малому ребенку, играя, по причине неразумия, порезаться им. Также, по-вашему, нужно запретить и воинам употребление меча, который они поднимают против врагов, если бы случилось какому безумному заколоть себя. Но как нож и меч не служат причиной ни одного порока, но только обличают безумие заклавших себя ими, так и меч духовный, священная, говорю, умная молитва неповинна. Но самочиние и гордость самочинников служат причиной бесовских прелестей и всякого душевного вреда» (Паисий Величковский, прп.).

#молитва_Иисусова_Николай_Новиков