Оцерковление мира

Каждый человек призван определить направленность своего жизненного пути и вынужден выбирать между двумя противоположными устремлениями. Одно из них — это движение вниз, удаление отдел служения Творцу к служению твари, погружение в земные стихии расцерковленного мира до полного отождествления с его ценностями. Второе — восхождение через духовный подвиг к богопознанию, к обожению человеческой природы. Посвящая себя второму пути, христианин стремится все свое бытие подчинить Евангельскому Закону, воцерковить все стороны своей жизни. В этот процесс вовлекается и то, чем окружен человек, с чем входит в соприкосновение, вплоть до самых незначительных мелочей церковного и домашнего быта. Таким образом, внутренняя ориентация каждого человека, степень его духовной зрелости не .может быть исключительно его личным делом, — состояние сознания и души человека проецируется вовне, сказывается на его ближних, воз­действует на окружающий мир.

На глубокую связь между состоянием духа народа и внешним устроением его жизни обращает внимание Священноисповедник Афанасий (Сахаров). В своей переписке архиепископ Афанасий предстает как убежденный приверженец традиции предков. Мы находим строки, где владыка в нескольких штрихах наглядно показывает духовную разнополярность двух цивилизаций. «У нас на Руси, — пишет он, — старались, если так можно выразиться, мирское “оцерковить”, церковное внести в дом. Отсюда украшение горниц святыми иконами, возжженные лампады и свечи, кресты и иконы при входе в дом, степенная длинная одежда не только жен, но и мужей — степенность во всем, земные поклоны пред старшими. В латинстве, наоборот, в церковь вносится мирское: иконы — с натурщиков и натурщиц, кружевца, ленточки, пелериночка. Украина раньше нашего Севера переняла от западных христиан обычай украшать передние углы шитыми рушниками с кружевами, в Московской Руси передние углы в домах украшались “пеленами”, такими же, какими украшались святыни и в храмах. Какая разница!.. Рушником, что был около икон, можно и лицо, и руки вытереть, и в корыте вместе с бельем выстирать, и опять к иконам повесить. А нашу московскую предыконную пелену так нельзя употребить.

И во внешнем поведении у православных всегда степенность, чинность. Православные или повергаются ниц пред Господом, или откровенным лицем, яко сыны, предстоят Господу. Стояние на коленях — это западный обычай, проникший к нам вместе с другим угаром через прорубленное Петром окошко. У православных степенность, выдержанность. У западных нервозность, сентиментальность, даже, мне кажется, жеманность: ползание на коленях, биение в грудь, складывание при персях рук ладонями вместе [И.В. Киреевский противопоставляет «почти театральному поведению европейцев, со свойственной им суетливостью, - смиренность, спокойствие, достоинство и внутреннюю гармонию человека, выросшего в традициях православия». В молитве «русский не выходит из себя от умиления, напротив, особое внимание он обращает на сохранение трезвого рассудка и гармоничного состояния духа». И.А. Ильин отмечает: «Когда русский человек молится, то он хранит покой, трезвение и чувство меры, которое было присуще древнему греку. Тот же дух истовости и в русской иконе. Та же спокойная истовость была присуща и древнему русскому национальному быту... Русский в состоянии религиозности не разбегается в человеческой суетне, а уходит к Богу». Шубарт В. Европа и душа Востока. Еп. Вениамин (МИЛОВ) Пишет: «Во Избежание всевозможных соблазнов Православная Церковь узаконила ровное, речитативное, хотя и выразительное служение. Собственно драматизм наиболее свойствен католическому и протестантскому служению, особенно американскому. Сентиментальное искусничанье и вольность католических ксендзов и лютеранских пасторов решительно противоречат смиренно-благоговейному духу православия... которое и приняло, как норму общеобязательную, тон служения прочувствованно ровный, спокойный и смиренный, благотворно влияющий на молящихся. Наоборот, искусственно возбужденное настроение пастыря в служении нервирующе действует и на богомольцев. Драматизм мешает спокойно молиться... Основными чертами пастырского настроения во время богослужения должны быть - смирение и молитвенность, а все остальное маловажно» . Вениамин (Милов), еп. Пастырское богословие с аскетикой]. Такое различие настроения отразилось и в архитектуре. Полумрак наших тесных древних храмов — успокаивающий, умиротворяющий полумрак. Полумрак готических храмов — нервный, подавляющий. Красивы изящные каменные кружева готических сооружений, эти кружева прелестны, да, именно прелестны, от корня лесть (обман). Они обольстительны, обманчивы, как много обольстительно­обманчивого в латинском христианстве, где церковное стараются приправить, и погуще приправить мирским, опасаясь, что чисто церковное не по вкусу придется многим. Отсюда: “Мы позволим им и грешить, только с нашего ведома” (“Великий Инквизитор” Достоевского)».

«В обилии молитв на разные потребы, бывших в старорусских Потребниках, — пишет свт. Афанасий, — я вижу... заботу русских людей о возможной христианизации и... об оцерковлении всех сторон мирской жизни, домашней обстановки, семейного быта... Забвение этих молитв не считаю полезным... а, наоборот, [считаю] печальным свидетельством отхождения от Церкви, обмирщения, расцерковления... Древняя Русь стремилась храмовую обстановку перенести в дома, чтобы дом православного русского человека не только в духовном, но и в буквальном смысле был “домашней церковью”; в противоположность этому Запад старался обмирщить самые храмы, внести насколько возможно больше мирского в домы Божии». Древняя Русь и в до­петровские времена «не чуждалась Запада, — когда было нужно, она собирала мастеров со “всех земель”, в том числе и с Запада». Но, в отличие от России петровской, она «брала от них только то, что ей было нужно и полезно, а все оформляла на свой святорусский лад».

Другой представитель дореволюционной иерархии, поборник традиционных установлений епископ Виссарион (Нечаев) [Виссарион (Нечаев; 1822-1905), епископ Костромской и Галичский. Сын диакона из Тульской губ. Иерарх-богослов, экзегет и проповедник, церковный историк и литургист, соредактор основанного (1860) архиеп. Амвросием (Ключаревым) журнала «Душеполезное чтение». Будучи учеником А. Горского, а также глубоким и последовательным учеником свт. Филарета Московского, как церковный мыслитель еп. Виссарион шел самостоятельным и своеобразным путем. Владыка был «человеком большого сердца и чрезвычайных духовных дарований», его имя стоит в одном ряду с именами выдающихся русских богословов] утверждал, что в нашем богослужении нет неинтересных или малозначащих мест: «Все, что Церковь дает нам в руководство к молитве, свято и спасительно для нас». Владыка придавал большое значение изучению повседневного богослужебного чина. «Степень действия надушу церковных молитв, песнопений, чтений зависит от степени усвоения их умом и сердцем. Молитвы и песнопения представляют необычайное богатство истин догматических и нравственных. Это, можно сказать, живое догматическое и нравоучительное богословие... Спросит иной: к чему такие догматические тонкости допускаются в церковных песнопениях и оглашаются в богослужении? Им место в богословской школе, а не в церкви, назначенной не для упражнения в богословии, а для молитвы. Но что такое Церковь, как не школа? Своими возвышенными песнопениями с догматическим содержанием она дает нам руководство не для молитвы только хвалебной, благодарственной и просительной, но и для просвещения нас светом богооткровенных истин. С догматами знакомит нас православный катехизис. К сожалению, он не всякому близок. Но церковные песнопения, особенно краткие славословия Святой Троице, известны всякому, и больше того — что в них предлагается нам о догматах веры, не найдется ни в одном катехизисе, ни в одной богословской системе».

Владыка Виссарион настойчиво указывал на жизненно важный патриотический аспект церковной деятельности, на необходимость глубокого изучения отечественного богословского и богослужебного наследия. «Недовольство принятым порядком богослужения, желание перемен в нем происходит оттого, что мы не довольно умеем ценить принятый порядок. Это, можно сказать, наша национальная слабость: мы не дорожим тем, что имеем, даже готовы променять свое на чужое. Этого не было бы, если бы все знали цену своему православному богослужению. Уже для одного того, чтобы без причины не пренебрегать своим, родным богослужением, стоит дать себе трудизучить его, войти в разумение всего, что входит в его состав».

Грандиозная трагедия, развернувшаяся в России с начала XX века, имела различные аспекты влияния на окружающий мир. Так, русская послереволюционная эмиграция невольно способствовала оцерковлению западного мира, погруженного в апостасийную теплохладность. Носители православной традиции рассеяли по всем материкам планеты семена русской духовности и церковной культуры. Об этом свидетельствует сам Запад: «В 1918 году, — пишет немецкий философ В. Шубарт, — происходит событие эпохального значения - русская эмиграция. Три миллиона человек с Востока, принадлежащих большей частью к духовно ведущему слою, влились в европейские народы и возвестили им культуру, которая до того времени была Западу почти неизвестна и недоступна. Это событие должно вызвать длительные последствия, которые станут отчетливо видимы лишь спустя десятилетия» [Шубарт Вальтер. Европа и душа Востока. М., Русская идея, 2000, с. 28]. Как писал архимандрит Константин (Зайцев): «Зарубежная Русская Церковь — не есть ли как бы некий естественный отбор русских право­славных христиан, предназначенных нести в инославный мир воплощаемую в ней Истину» [Константин (Зайцев), архим. Чудо русской истории. М., Форум, 2000, с. 574]. «Мы не в изгнании — мы в послании», — сказал об этом И. А. Бунин в своей знаменитой речи 1924 года «Миссия русской эмиграции».

Есть «зримое выражение» этого процесса, пишет современный историк, это — «укоренение православия в тех странах, где его раньше не было... Наша эмиграция “умирала” для России и давала плод, обогащая иностранный мир... В условиях, когда на родине было провозглашено истребление традиции и национального самосознания, на долю тех представителей народа, которые оказались пусть в чужих странах, но в мире сохранившихся традиционных ценностей, выпала труднейшая задача: продолжить, в меру возможностей, духовное творчество своей нации». Ильин говорил об этом: «Мы, русские изгнанники, сумели за двадцать лет показать другим народам кое-что из нашей веры, нашего искусства, нашей науки и нашего характера. И от этого пошел по народам некий шелест травы о том, что русское сердце — есть живое и благородное сердце, что русское искусство — видит глубже и зрелее западного, что русский народ — заслуживает не презрения, а уважения, внимания и сочувствия».

Не углубляясь в эту обширную тему, прислушаемся к русскому голосу с другого континента. Блаженный святитель Иоанн (Максимович), несший свое служение на нескольких материках, обращается к пастве Западно-Американской епархии: «Глас Божий мы слышим в Священном Писании, звучит он и в Священном Предании, им должно повиноваться, соблюдать церковные уставы, тогда и коснется нас глас Божий, а не когда хотим действовать по своей воле... Наша Церковь имеет свои правила... Она пережила время Нерона и Диоклетиана... Мы должны руководствоваться правилами церковными, созданными на основании и в духе канонов Церкви, в духе церковных устоев. Если мы не доверяем церковным канонам, отклоняемся от них, мы тем самым становимся на путь протестантизма и уже теряем право именоваться православными христианами».

К концу XX века началось возвращение нашего народа к церковной жизни, но духовное состояние общества, постаревшего на столетие, таково, что оно заново нуждается в глубоком оцерковлении. Протоиерей Василий Ермаков, пастырь с опытом полувекового церковного служения, признает: «Сегодня очень сложно ревностно вести людей к Богу... В храмах, я бы сказал, царит полное бездушие. Пойдешь помолиться, но душой такую молитву, которая была в храмах в военное и послевоенное время, не ощущаешь... Виноваты и предатели, такие как Глеб Якунин, и московское “обновленчество” с их стремлениями обновить Церковь. Ее обновлять не надо, а надо научиться хотя бы по-старому воспитывать новообращенных людей, идущих ко Христу...

Молодые священники не особенно хотят учиться у стариков. Я много лет здесь служу, и ко мне никто не приходит поучиться, это им не нужно: ни в исповеди, ни в беседе. Теперь молодые больше стремятся к книжности и не хотят вместе послужить, помолиться. Есть редкостные исключения — три-четыре молодых батюшки на весь город, а раньше у стариков учились, существовала преемственность. В наше время всегда чтили опытных отцов, спрашивали их. Теперь все пущено на самотек. Раньше в храмах чувствовался молитвенный дух, намоленность. Сейчас я специально хожу на службы в разные городские храмы, встану где-нибудь в конце, и не чувствую молитвы. Поют хорошо. Народу много, а молитвенного духа не ощущаешь. И литургия в некоторых храмах служится редко, не каждый день, и нет стремления служить, молиться. И не понимают они того, что молиться надо горячо и много, чтобы Бог услышал, как молился мой земляк, отец Георгий Чекряковский, благословленный на служение старцем Амвросием Оптинским. В пустом полуразрушенном храме молился один, прося у Бога помощи; не один год молился, а после к нему ехали уже “народы”, как к старцам Оптинским. Или отец Алек­сей Мечев — восемь лет молился в пустом храме посреди Москвы, и над ним посмеивались его собратья-священники, что, мол, у тебя ничего не получится. А что же получилось? Вся Москва поехала к нему! Вот что значит — служить и молиться... Обличать и обновлять Церковь нельзя, вы научитесь в старой молиться. Да в этом и ничего нового нет. В двадцатых мы это уже проходили».

#Молитва_Иисусова_Николай_Новиков

5. О различии поющих псалмы.

Откуда то различие, что одни учат петь много, другие - мало, прочие - совершенно не петь, но выполнять только какое-либо рукоделие, [умную] молитву, коленопреклонение или другой некоторый болезненный труд?

Разрешение этого [вопроса] таково. Снискавшие благодать деятельной жизнью, многими трудами и годами, как научились [приобретать благодать], так и прочих наставляют. Они не верят и не одобряют тех, которые по милости Божией искусно достигли этого |дара] в короткое время и теплой верой, как говорит снятой Исаак. Потому, скрадываемые неразумием и самомнением, они порицают таковых и другим вполне ручаются за то, что если бывает [иное что сравнительно с ними], то это прелесть, а не проявление благодати. Они не знают, что легко в очах Господа, по Писанию, скоро и внезапно обогатить бедного (Сир. 11, 21). Или еще так говорит притча о благодати: начало мудрости - приобретать премудрость (см.: Притч. 4, 7). И апостол современных ему учеников, не знающих о благодати, укоряет, говоря: Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть (2 Кор. 13, 5), то есть по вашей беспечности вы [нравственно] не усовершаетесь. Оттого [подобные лица] вследствие неверия и высокомудрствования не принимают [в качестве истинных] необыкновенные свойства молитвы, своеобразно производимые в некоторых Духом.

Прп. Григорий Синаит

#ЦСДобротолюбие

Очень важно, когда в доме есть молитвенник, человек, который молится. Молитва призывает на дом благодать Божию — это чувствуют все домашние, даже те, у кого сердца охладели.

#архимандрит_Фаддей_Витовницкий

Выдержки из «Исповедания православной веры» святителя Григория Паламы:

«…Дух Самоипостасный, от Отца исходящий и через Сына посылаемый, то есть: являемый, причина и Он всего созданного, как в нем совершаемого, Тот же Самый как Отец и Сын и равночестен, кроме нерожденности и рожденности. Он был послан от Сына к Своим ученикам, значит, был являем; ибо каким другим образом был бы послан Тот, Который вездесущий? Итак, не только от Сына, но тоже от Отца и через Сына посылается, и придет являемый от Себя Самого, потому что послание, то есть явление Духа, есть общее дело. Является же не по сущности, ибо никто никогда не видел или же объяснил Божию Сущность, но по благодати и силе и энергии, которые общие Отцу и Сыну и Святому Духу. Свойственна каждому из Них Его собственная Ипостась и все, что стремится к ней.

Общее есть не только пресущая Сущность, которая абсолютно безымянна, неявляема и непричащаема, яко превыше всякого имени и явления и причастия, но тоже благодать и сила и энергия и блеск и царствие и нетленность и, одним словом, все, чем Бог причащается и соединяется по благодати со святыми ангелами и человеками, без лишения своей простоты, ни частностью и разнообразием сил и энергий. Итак, есть у нас один всемогущий Бог во едином Божестве. Ибо от совершенных Ипостасей никогда не зарождается составление, ни может могущественное, потому что имеет силу или силы, когда-то из-за этого быть искренно названно составленным…

…Мы держим все церковные предания, письменные и неписьменные, и прежде всего тайное и всесвятое служение и причастие и общение и собрание, от которого другие служения получают свое совершенство и где в воспоминании Того, Который истощил Себя неистощимо и воплотился и страдал нас ради, священнодействуются и богодействуются, по Того божественному повелению и по Его собственному действию, самые божественные предметы, Хлеб и Чаша, и делаются жизнодательным Телом и Кровью, и даруются в несказанное Причастие и общение тем, которые благочестиво приступают.
Всех не исповедающих и не верующих в то, как Святый Дух провещал через пророков, как повелел Господь, когда Он явился нам во плоти, как свидетельствовали Им посланные Апостолы, и как Отцы наши и их преемники нас учили, но выдумывающих их личные ереси или следовавших до конца за теми, которые их плохо научили, мы отвергаем и предаем анафеме…

…Мы принимаем тоже все святые Соборы, проведенные Божиею благодатию в свое время и место для утверждения благочестия в евангельской жизни; к ним принадлежат те, которые проведены в этом великом городе в славной церкви Святой Божественной Премудрости (Св. Софии) против Варлаама Калабрийского и против Акиндина, который был за него и думал, как он, и спешил, чтобы его с хитростью оправдать; которые учили, что общая благодать Отца и Сына и Святого Духа, и свет будущего века, в который праведные будут сиять яко солнце, как это Христос предъявил, когда Он сиял на Горе, и просто всякая сила и энергия Триипостасного Божества, и все, что неким образом различается от Божественной природы – что все это созданно, рассекая этим злочестиво единое Божество в созданное и несозданное, а тех, которые благочестиво исповедуют, что этот Пребожественный Свет несозданный и всякая сила и энергия Божественная – ибо ничего от всего принадлежащего по природе к Богу не возникло недавно – они называют двубожниками и многобожниками, точно как нас называют иудеи, савеллиане и ариане. Но мы изгоняем и первых, и последних как настоящих безбожников и многобожников, и мы их окончательно отсекаем от полноты благочестивых – как это и сделала Святая Соборная Апостольская Христова Церковь Синодиком и Томосом Святогорским, верующие во Единое, Триипостасное и Всемогущее Божество, никогда не отпадающее от единства и простоты из-за сил или Ипостасей…»

Полный текст

Из бесед с преподобным Варсонофием Оптинским

– А что, Батюшка, всегда ли нужно перебирать с молитвой четки?

– Обязательно. Всегда имейте четки при себе, за службой в церкви и на правиле они должны быть в руках. Если даже будут смотреть или смотрят, не смущайтесь, перебирайте, творя молитву Иисусову. За обедней внимайте тому, что поется и читается, а молитву оставьте. Вот за всенощной можете в ход пустить четки, когда не слышите, что читают.

За послушанием, конечно, невозможно перебирать. Когда в келии пишете, читаете, то четки должны быть за поясом. Когда же так сидите, то творите молитву по четкам. При разговоре можете говорить про себя: «Господи, помилуй», а можно даже и молитву Иисусову...

Вообще, я понял так, что когда только можно, нужно всегда творить молитву Иисусову по четкам, а если нельзя – тогда молитва должна быть всегда в уме без четок.

#прп_Никон_Оптинский

Об умной и сердечной молитве и о том, как эта умная и сердечная молитва наголову разбивает демонов и тут же их пожигает

Господь наш Иисус Христос в Своем Божественном и Священном Евангелии говорит: Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой. Поэтому тот, кто желает, чтобы из его сердца, как из некоего приснотекущего источника, забила живая вода Святого Духа, пусть подвизается, чтобы стяжать в своем сердце умную и сердечную молитву, то есть: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Эту молитву пусть он произносит по одному разу на каждый вдох. Но тот, кто желает стяжать в своем сердце всегдашнюю таковую молитву, пусть послушает о подготовке, которую он должен совершить, а затем пусть услышит и о способе произнесения молитвы.

Небесный Царь Господь наш Иисус Христос, Который чище всякой чистоты, просто и как случится не входит в неразумное, неготовое и нечистое сердце, потому что говорит: «В неразумное сердце не внидет Бог. Если же и внидет, то скоро изыдет». Входит же Он в разумное, подготовленное и чистое сердце. Послушай же и пророка Давида, который говорит об этой подготовке сердца следующим образом: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое: воспою и пою во славе моей. Сначала он говорит: Готово сердце мое, а затем: пою и воспою во славе моей,– свидетельствуя о том, что сначала нужно подготовить чистое сердце для встречи Христа. Потом, когда он примет в сердце своем Христа, тогда может произносить и молитву и непрестанно заниматься ею в своем сердце, радуясь и ликуя, о чем говорит и святой Апостол: поя и воспевая в сердцах наших Господу.

Подготовка же сердца состоит в следующем: всегдашний пост, безмерное злострадание и уничижение тела, чрезвычайное смирение. Ибо всегдашний пост очищает тело постника от действия и вещества злой похоти, уничижение тела умерщвляет и убивает неуместные взыграния плоти, а чрезвычайное смирение приносит молитву и становится для подвижника как бы провозвестником. Как утренняя звезда нам показывает и предвозвещает, что в скором времени взойдет всесветлое солнце, которое, взойдя, осветит своими лучами весь мир, так и смирение возвещает предуготовившемуся подвижнику добрую весть и извещает его о том, что сейчас придет в его сердце молитва и, придя, осветит душу, сердце и ум светлыми и сияющими лучами, которые умно исходят от имени Христова.

И когда осветится ум, тогда человек отличает духовно полезное от духовно вредного, подобно путнику, который идет в ночи с помощью чувственного света, видит дорогу и не уклоняется с пути. Так и тот, кто осветился в уме истинным Светом – Христом, отличает истинный и незаблудный путь, который ведет его ко Христу, от ложного и ошибочного, ведущего в ад и к диаволу.

#Трезвенное_созерцание

Секуляризация означает отсечение, отъятие. Секуляторами прежде называли палачей, которые отрубали головы осужденным. Теперь же секуляризация — это изъятие из компетенции и из-под власти Церкви принадлежащих ей материальных и духовных ценностей и передача их в руки светской власти, светских учреждений. Кроме того, секуляризация — это и процесс обмирщения Церкви, который может быть как внутренним, так и внешним. О внешних процессах говорить, кажется, излишне: известно, как они проходили, достаточно взглянуть на голые стены храмов и монастырей, которые до сих пор стоят в наших городах и селах, как скелеты. Обратный процесс начался только в последние годы.
Что же касается секуляризации духовной, то это — подмена духовных ценностей ценностями земными, временными: историческими, культурными и тому подобными, то есть снижение жизни Церкви с духовного уровня на уровень душевный, превращение Церкви из Дома Божия, открывающего для людей врата вечности, в одно из земных учреждений, служащих земле.
*****************************
Одно из проявлений процесса секуляризации в современном обществе — развитие идеи обожествления человечества. Церковь учит: даже самое малое добро может совершаться человеком только благодатью Божией, при помощи Божией. Теперь же Бог, как Действующий в нас, отвергается, человечество полагается только на свои силы, и потому на первый план выступают уже иные, не духовные факторы, например, наука, искусство и другие, подобные им.
*****************************
Церковь спасает мир, но она не растворяется, не должна растворяться в нем: Церковь должна возвышать мир до себя, должна воцерковлять мир. Но в процессе секуляризации происходит другое: Церковь опускается до уровня мира, якобы для того, чтобы стать понятной, доступной для него. Церковь не воцерковляет уже мир, а сама обмирщается и в конце концов теряет и духовность свою, и даже, в земном плане, теряет паству.
*****************************
Одна из серьезнейших причин современного секуляризма — нежелание исправлять себя, нежелание пребывать в постоянном внутреннем подвиге, желание найти более легкие, приемлемые для себя условия жизни в Церкви. А так как их не находят, то возникает желание реформировать саму Церковь.
*****************************
https://vk.com/@raphael_karelin-o-sekulyarizacii-cerkvi
#архимандритРафаилКарелин

Пение как служение

В Уставе, составленном выдающимся поборником и хранителем духовных традиций старцем Иеронимом (Соломенцовым), есть такие слова о клиросном послушании: «Наблюдать... дабы тайновидцу Богу пение было приносимо со умилением и благоговением, со всяким вниманием, без крика и без побуждения естества на вопль, не прилагая отнюдь к церковному пению неприличнаго, а чтение было бы совершаемо не спешно... Чтецам читать не спешно, но ясно и раздельно, без всякаго упущения, а певцам петь кротко и со умилением сердца, держась неизменно древняго церковнаго распева, - да все, в храм святый пришедшии, во всяком чтении и пении возмогут духом и истиною Господу Богу кланятися и начатки трудов своих, мольбы, моления и благодарения приносить, вразумляясь во псалмех, и пениих, и песнех духовных» [Великая стража. Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеро-схим. Иеронима и схиархим. Макария / сост. иеромон. Иоаким (Сабельников). М., Изд-во Московской Патриархии, 2001, т. I, с. 555, 584].

«Православное богослужение, — это слова из переписки свт. Филарета Московского, — древнее, мудрое, полное благодати и назидательности — мы исполняем слабо, спешим, сокращаем и еще стесняем оное новосоставленными песнопениями... Кажется, нужнее... наставлять людей, нежели переписывать уставы... Пения по нотам я не запрещал, но пения партесного никогда... не находил порядочным и потому никогда не одобрял. В нем более труда, нежели пользы, более тщеславия мнимым искусством, нежели назидания и помощи молитве... Наши изуродованные суетой обычаи... угрожают более, нежели внешние враги».

Духовная чуткость всегда проявлялась и в мирском обществе, люди консервативных взглядов не могли оставаться равнодушными к утрате церковной традиции. Так, М. Н. Катков еще в 1873 году публикует статью «Огрубение нашего церковного быта. Польза допущения всенародного пения». В ней он отмечает: «Умственная скудость наша выразилась в огрублении нашего церковного быта. Мы не развили к лучшему, а уклонили к худшему переданные нам обычаи и обряды. Так, до сих пор у нас держится дилетантизм по части басистых диаконов и щеголянье оглушительным ревом, в котором почти исчезает всякая членораздельность человеческого голоса. Приличествует ли это дому молитвы? Соответствует ли такое употребление голоса тем богослужебным действиям, при коих оно совершается? Нет, это не молящие и просящие в смирении сокрушенного сердца, это какие-то титаны, штурмующие святыню. Однако найдутся у нас благочестивые люди, которые именно в этом готовы видеть православие». Отсутствие общенародного пения обрекает прихожан на «безучастное присутствие при богослужении», но там, где оно заведено, они принимают в службе «одушевленное участие»... Пение всею церковью не только не противоречит чину Православной Церкви, но соответствует ее характеру и согласуется с ее преданиями».

В выступлении архиепископа Никона (Рождественского) на монашеском съезде 1909 года звучало беспокойство о духовной стороне дела: «Должно решительно воспретить в монастырях всякое партесное пение и настоятельно требовать, чтобы обители строго держались пения обиходного, самого простого... Желательно, чтобы на клиросах пели только настоящие братия, а не эти ряженые бродяги151. К сожалению, даже в лаврах... клиросы переполнены таки­ми ряжеными “послушниками”... Слова молитвы, по мнению строгих иноков, должны произноситься только в молитве, да “не произносится имя Божие всуе”, а отнюдь не в концерте ради грешного, хотя и почитаемого невинным, удовольствия... У профессиональных певчих все внимание поглощено нотами, смысл слов улетучивается: певчий поет, как машина играет, души в пении не слышно. А монашеский хор... у него вся душа поет... Это и дорого русскому человеку в монастырском пении» [В выступлениях на съезде говорилось о необходимости установить в российских обителях «пение обиходное или знаменного распева... Крикливое итальянское - решительно во всех монастырях, как мужских, так и женских, - воспретить... Желательно, - говорили выступавшие, - чтобы навсегда было покончено с возмушаюшим душу бесчинным воплем при богослужениях. К чему, например, это вскрикивание и рев читающих Священное Евангелие, Апостол или паремии? Чтение это должно исполнять ясно, выразительно, благоговей­но — и только... Пока не будет во всех монастырях строго уставного богослужения, трудно бороться с расколом и ересями». Из постановлений съезда: «В монастырях разрешить пение местное, греческое и знаменного напева... итальянское пение, как не соответствующее духу церковному и монашескому, в монастырях воспретить безусловно... Воспретить наемные хоры и наемных регентов». [Серафим, иеромон. Первый Всероссийский съезд монашествующих, с. 42, 65-68. 175, 204,221].

Проблемами «упорядочения церковного пения» основательно занимался Собор 1917—1918 годов. Приведем несколько высказываний разных участников заседаний подотдела «О церковном пении и чтении». Докладчики говорили о том, что «к настоящему времени во многом утрачено понимание церковного пения как служения». Наибольшим уклонением от богослужебного устава, повсеместно вошедшим в практику, стало сокращение гласовых песнопений. «Партесное пение в церкви недопустимо. Партесные произведения очень музыкальны, но не годятся для церковного употребления... Текст должен стоять на первом месте, музыка является только объяснением, иллюстрацией текста... Музыка — для слов, а не слова для музыки...

Наши первые творцы партесного пения были очень далеки от церковного устава или, говоря прямее, не знали церковного устава, не хотели, да и не могли знать его. Первыми нашими композиторами были иностранцы, знатоки западной церковной музыки (придворные музыканты)... Кроме того, введен был новый, совершенно чуждый нашему уставу элемент — концерты... Стихиры и другие песенные изменяющиеся части стали петь поскору, потом от пения перешли к чтению, а затем стали многое и многое из этого богослужебного материала совсем опускать. Наши службы чрез это обезличились, праздничный элемент стал в них отсутствовать. От слуха молящихся скрылось церковное сокровище — наша духовная поэзия. А совмещать с концертным итальянским пением пение стихир стало невозможно — это значило бы крайне удлинять службы. Чрез то же самое у верующих был убит всякий вкус к истинно церковной поэзии и к церковному пению...

[Насколько благотворна верность традиции, можно судить, хотя бы, по впечатлениям архим. Лазаря (Абашидзе), посещавшего греческие обители на Афоне в 1993 г.: «Поют на богослужении древневизантийским распевом - очень хорошо. Какой-то особый дух, настрой создается этим пением на молитве: и смиренный, и кроткий, и вдумчивый, и в то же время величественный, торжественный». Кстати, «знаменный распев, сохранившийся в России, очень близок по своему строю и принципу византийскому пению на Афоне... Замечательно, что голоса у братии мужественные, естественные и простые, как будто отцы поют не горлом, а самой душой - откуда-то из глубины сердца, без всякого напряжения, вовсе не заботясь о красоте голоса... Пение несет настрой самой здешней жизни, непритворной, серьезной, строгой и самоотреченной... Мелодия едва угадывается и, видимо, занимает не главное место: она лишь некая форма, лишь слабый контур, внутри которого скрывается вся глубина самых таинственных переживаний... Истинно духовное пение может изливаться только из сердец, опытно ощутивших прикосновение Духа, непосредственно познавших эти тончайшие и неизъяснимые словом переживания». А мы, похоже, уже слишком «привыкли к пению душевному, услаждающему слух, как и в самой нашей духовной жизни мы теперь чаше всего ищем надуманных, искусственных... душевных переживаний». Лазарь (Абашидзе), архим. Мучение любви, с. 274-276, 279].

На богослужении попирается устав, самые простые правила приличия... Пение должно быть умиленное, молитвенное, а не веселое... Помочь можно только восстановлением древнего церковного устава... Во главе должно быть поставлено осмогласие древнего знаменного распева... Церковное пение в своей основе должно иметь распевы древнего времени — большой и малый знаменный, киевский, греческий, болгарский... Нужно издать четырехголосный Обиход знаменного распева для торжественных праздничных дней.

Главным образом нужно обратить внимание на общенародное пение, которым, конечно, не исключается и пение хоровое... Народ наш пассивен при церковном богослужении, он не принимает в нем активного участия... В древности народ сам был исполнителем. В уставе всюду различается “лик” и “людие”. Пение было унисонное и антифонное. Позже порядок этот изменился — установлены были хоры певцов и народ отодвинулся от участия в пении на задний план. Это было неправильное толкование постановления Лаодикийского Собора... Введение пения партесного окончательно отучило народ от участия в пении...

Необходимо, чтобы пение уясняло идею праздника, чтобы господствовала не мелодия, а смысл... В типиконе всюду говорится “людие”, “поем”, — очевидно, что разумеется именно общее пение... Недопустимо приглашение нанятых хоров. Эти певчие, не считая себя богомольцами, все время за службой нарушают (храмовую) дисциплину, что не может не влиять дурно на молящихся». В проекте резолюции Собора «ненормальным явлением признана практика приглашения в приходские храмы на праздничные богослужения наемных полусветских хоров. На приходе допустимо пение только преданных делу прихожан, а в идеале — введение общенародного пения (как возрождение древней традиции Русской Православной Церкви)».

В постановлении Собора значится: «Установившиеся общецерковные распевы, как-то: большой, малый и сокращенный знаменные, большой и сокращенный киевский и греческий — признаются ценными и потому настоятельно рекомендуются для употребления на церковном клиросе... Признавая общенародное пение... могущественным средством привлечения молящихся к действенному участию в совершении богослужения... настоятельно предлагается епархиальным епископам принять соответственные меры к повсеместному введению в практику общенародного пения за церковными службами».

На рассмотрение Собора было представлено два доклада «о введении в употребление за церковной службой музыки инструментальной и органной». Композитор А. Т. Гречанинов предложил произвести общецерковную реформу «по введению органа во всех приходских церквях». Директор Синодального училища А. Д. Кастальский, ввиду того что «введение органа в сельские церкви будет недоступно ни по цене этого инструмента, ни в силу отсутствия опытных исполнителей», предлагал ввести сопровождение православного богослужения игрой на фисгармонии. Однако было решено не принимать эти вопросы к соборному рассмотрению, постановили даже «в обсуждение этих докладов не входить», основываясь на том, что «Православная Церковь на протяжении всего своего существования не знает употребления за церковной службой» музыкальных инструментов. Действительно, это так — инструментальная музыка в принципе неприемлема на нашем клиросе, в отличие от католического.

Музыкальные инструменты, упоминаемые в Священном Писании, с помощью которых псалмопевец призывает хвалить Господа, трактуются, например, Климентом Александрийским, — аллегорически. Инструменты здесь — метафора органов человеческого тела, при этом кимвал и арфа символизируют язык, цитра — уста и так далее. Сами же музыкальные орудия Климент Александрийский называет «воспламенителями страстей и чувственных вожделений», на этом основании они неприемлемы при богослужении и «приличны более скотам, нежели людям». Христианам «в качестве инструмента для прославления Бога» подобает иметь только «мирное слово» и псалмопение: «Мелодии же должны мы выбирать проникнутые бесстрастностью».

Далеко не случайно «в христианском богослужении, как на Востоке, так и на Западе, до конца Средних веков употреблялась только голосовая и одногласная музыка. Считалось, что инструментальная музыка не согласуется с новозаветной идеей Церкви как Тела Христова, приносящей Богу жертвы не материальные, но живые, то есть в музыке — живые человеческие голоса. Музыка понималась не как нечто самодовлеющее, а как выражение общности людей в молитве и как средство сделать богослужебные тексты более доходчивыми и значительными».

В православном богослужении невозможно допустить применения инструмента по нескольким причинам. Главная из них та, что инструмент может очень красиво и выразительно звучать, но инструмент не может молиться. Молиться может только человек. Никакое самое трогательное и возвышенное благозвучие не нужно в церкви, если оно лишено молитвы. Душевное воздействие не животворит, оно не способно сообщить благодать. Тогда как молитва может привести нас к обретению Божественной благодати. Что касается певчих, то поющий просто обязан искренно молиться теми словами, которые он пропевает. Как только он оставляет внутреннюю молитву, он сразу же превращается в «инструмент» — в неодушевленную трубу, и звучание человеческого голоса уже лишено духовного смысла. То же, естественно, относится и к чтецам, не говоря уже о молитвословии священнослужителей.

С этим же вопросом связана обсуждавшаяся на Соборе проблема наемных хоров. Петь по-настоящему, то есть с молитвой, с осознанием и искренним переживанием смысла того, что поется, способен лишь воцерковленный прихожанин или насельник обители. По этому поводу сокрушал­ся митрополит Вениамин (Федченков), еще в студенческие годы писавший, что для клиросного певчего всегда есть опасность «из одушевленного хвалителя превратиться в простую трубу, а хору — в говорящий орган. Ведь, собственно, так и бывает в мирских церквах, где певчие, и особенно регент, больше или даже исключительно следят за “исполнением” вещи, а не за содержанием ее. Знаю это по горькому опыту» [Вениамин (Федченков), митр. На северный Афон. М., Отчий дом, 2003, с. 116].

#Молитва_Иисусова_Николай_Новиков

Соблазн "розового христианства"

Вячеслав Мальцев

Емкий термин «розовое христианство» не нов. Его ввел еще в конце XIX века Константин Леонтьев. Этот глубокий мыслитель характеризовал предреволюционное настроение интеллигентских умов следующим образом: «Страх Божий? Какой там страх? Ведь Бог – это Любовь и только Любовь». Апологета «страха Божия» Леонтьева травили… Даже и некоторые представители духовенства неосновательно узрели в защите страха Божия мракобесие, апологию «ужаса». Однако, Господь рассудил по-другому. Оптинские преподобные благословляли К. Леонтьева на литературную деятельность в указанном направлении, что вызвало возмущение у Бердяева.

В статье, посвященной памяти Константина Леонтьева, архимандрит Константин Зайцев называл «розовое христианство» «самым страшным соблазном, который только может быть поставленным перед христианской совестью Сатаною». Это «соблазн подмены подлинной любви христианской во всех ее проявлениях, вплоть до самых высших, – ее сатанинским суррогатом».

Во времена Леонтьева «розовое христианство» проявлялось преимущественно в «околоцерковной» интеллигентской среде. Сегодня оно проникло и в Церковь. Сладенькая, душевная концепция: «Бог есть ТОЛЬКО Любовь и ни в коем случае не Судия», – сегодня совершает победное шествие по земному шару.

В основе «розового христианства» лежит спекуляция на существеннейшем свойстве Божием – ЛЮБВИ. Глубочайшим проникновением в это свойство Божие является афористическая формулировка свт. Филарета Московского:

«Любовь Отца – распинающая;
Любовь Сына – распинаемая;
Любовь Святаго Духа – торжествующая силой Крестной»!

«Розовое христианство» хочет иметь только торжествующую любовь, торжествующую одним только символом креста. Без самопожертвования, без распинания страстей, без самоотречения, без собственной сопричастности Кресту Господню. Такая легкодоступная, сентиментальная, гуманитарная любовь, в известном смысле тоже духовна, но «живо» творится она не Духом Святым, а противоположным духом.

Жажда «розового христианства» хорошо объясняется нашим падшим состоянием. Мы возлюбили землю, мiр, душу свою в мiре сем, свою земную активность, свою культуру, созданную в этом падшем состоянии. Отсюда возникает желание такой религии, которая уже сегодня давала бы людям любовь, мир, счастье, общение, смех, радости земной жизни.

Паисий Святогорец оценил подоплеку «розового христианства» следующим образом: «Люди хотят грешить и иметь добренького Бога. Такого Бога, чтобы Он нас прощал, а мы продолжали бы грешить. То есть, чтобы мы творили бы все, что хотим, а Он прощал нас, чтобы прощал нас не переставая, а мы дули бы в свою дуду».

И спрос рождает предложение! Потихоньку рождается такое «христианство», в котором главные основы православной веры сокрываются умалчиваниями, а все православие втискивается в профанированное и извращенное до неузнаваемости слово «любовь».

Современное «розовое христианство» имеет следующие характерные признаки:

Апология любви при умалчивании о Суде Божием.
Адогматизм или абстрактное догматизирование. Разрыв связи догматов и заповедей Божиих. Релятивизм и «плюрализм». Моменты абсолютной истины догматов расплываются: мол, и то правда, и это. Истина понимается только как плюралистический «синтез» различных относительных и частных словесных формулировок.
Непонимание и незнание законов духовной жизни. Подмена личного подвижничества интенсивной суетной активностью во внешней сфере.
Отказ от всего аскетического и преподобнического церковного опыта, постепенно возводящего человека от земли к небу. И вместо этого – харизматические прорывы сразу на верхние стадии.
В результате святость настоящей, подлинной церковно-христианской любви, кощунственно снижается до уровня гуманитарной гаммы «красивых» человеческих чувств, не нуждающихся ни в страхе Божием, ни в смирении, ни в послушании.

Автор данной заметки не преувеличивает: приходилось многократно собственными ушами слышать, с каким жаром отстаивается многими православными воцерковленными (!) верующими псевдобогословский тезис: «Бог не Судия, а только и только Любовь»! И сегодня все больше народу соблазняется именно этим, привлекательным для нашей «душевности» тезисом, и приходит в Церковь не на подвижничество ради Христа, а купаться в Источнике Любви и вкушать непрерывно сладкие яства на «пиру веры».

Вообще-то, на тему «Бог есть Любовь и никого не наказывает» – было бы интересно подискутировать с обитателями Содома и Гоморры, да вот где они? От сотворения человека до Страшного Суда – Бог Судия. При этом Суд Его недаром называется страшным. Первым актом Суда Божия было изгнание Адама из Рая. Затем, еще в Ветхом Завете: потоп, Содом и Гоморра.

Некоторые полагают, что, если и есть неправомыслие в отношении существенного свойства Божественной любви – правосудности, то оно неопасно. Так ли это? Все догматы имеют и прямые нравственные следствия. А страх Божий, по Писанию, – начало всякой Премудрости. Далее… Какое еще логическое нравственное следствие вытекает из определения «Бог – не Судия, а только и только Любовь»? Любящий принимает любимого таким, как он есть. Зачем меняться?

Мои страсти греховные Бог не судит – Он не Судья. Зачем даже заповеди Божии исполнять? За один мой гимн Богу, как Любви и только Любви, Он меня введет в царство славы.

Проблема «розового христианства» имеет и миссиологический аспект. Некоторые модернистские проповедники придерживаются мнения, что для оглашения и в миссионерских целях годится все, а уж без «розовой» апологии любви (с умолчанием о Суде) – никуда. Откуда это пришло? То правда, что апостол писал: «Я питал вас молоком, а не твердой пищею…» (1 Кор.) Но является ли «розовое христианство» доброкачественной «молочной» пищей, питаясь которой христианский «младенец» возрастает и приучается к пище «твердой»? Трудно в это поверить!

Приведем некоторые актуальные и сегодня мысли Константина Николаевича Леонтьева о «розовом христианстве».

«Гуманитарное лжехристианство с одним безсмысленным всепрощением своим, со своим космополитизмом, – без ясного догмата, с проповедью любви без проповеди «страха Божия и веры»; без обрядов, живописующих нам самую суть правильного учения… – такое христианство есть все та же революция, сколько ни источай она меду. При таком христианстве ни воевать нельзя, ни государством править; и Богу молиться незачем… Такое христианство может только ускорить всеразрушение. Оно и в кротости своей преступно…

Добровольное уничижение о Господе лучше и вернее для спасения, чем эта гордая и невозможная протекция отеческого незлобия и ежеминутной елейности… И в монашеских общежитиях опытные старцы не очень-то позволяют увлекаться горячей любовью, а прежде всего учат послушанию, самопринуждению, прощению обид…

Доброта, прощение, милосердие, любовь… Они взяли только одну сторону Евангельского учения и зовут ее существенной стороной. Но аскетизм и суровость они забыли? Но на гневных и строгих Божественных словах они не останавливались?»

Архимандрит Константин Зайцев писал: «Да, когда кончится мировая история и останется только Бог и в Нем те, кого допустит в Лоно Божие Высшая Правда и Безконечное Милосердие, – тогда останется только Любовь, а все иное упразднится: упразднятся даже наши высшие христианские добродетели Веры и Надежды, ибо останутся без предмета в условиях реализации Царства Божия… Дело идет о соблазне подмены благоговейно-трепетного, бодрственного и трезвенного ожидания Страшного Суда, как преддверия Царства Славы, уготованного человеку от века Промыслом Господним… – подмены этого постоянного ожидания, которое должно составлять некий абсолютный фон всякого человеческого дерзания, напоминая человеку о непереходимой пропасти, лежащий между небом и землей, – чем-то принципиально иным… Настоящая, подлинная, церковно-христианская (а не «розовая» сентиментальная, гуманитарная) любовь – есть целая лестница духовного восхождения».

В заключении хочется привести размышления на эту темы современного тверского батюшки о. Георгия Белодурова:

«В том, что Бог любит человека – нет сомнения, ибо так возлюбил нас Господь, что предал на пропятие Сына Своего Единственного. Но как тогда толковать известные всем слова «Кого люблю, того и наказываю», которые тоже выражают Божественную Любовь к человеку? А разве Промысел Божий – не Суд? Разве каждый день посылаемые нам с вами болезни и радости, не есть ли форма проявления определенного Суда, когда нам то для тренировки терпения подается скорбь, то для испытания памяти о Боге, и нашей способности благодарить Бога, дается радость?

Нет сомнения и в том, что все люди подлежат и другому Его Суду – строгому! И это не просто «полезный психологический аутотренинг», – дескать ходи так, как будто ты ходишь под строгим взглядом Создателя, и это будет полезно для твоей души. Полезно-то, оно полезно, но Церковь не учит лжи, и то, что мы будем судимы, и что зерна будут отделены от плевел, и кто-то войдет в радость Господа своего, а кому-то уготован плач и скрежет зубов – все это истина, а не часть аутотренинга.

Но неужели Суд Божий будет без Любви? Не верю. Но как врачи отделяют больных от здоровых, чтобы не заразились все, так видимо и Суд будет Божий. А если все войдут в Царствие Божие, добрые и злые, щедрые и жадные, милостивые и жестокие? Там, в Царствии Божием – без Любви нельзя. Там без этого – как здесь без воздуха. И кто не научится любить без зависти к ближнему, тому будет мучительно больно, что он не обличен славой, он будет испытывать физическую муку от нахождения в Свете Божественной Любви.

Не помню, кто из святых сказал, что ад – это невозможность любить. Я согласен с этим, хотя муки ада будут иметь и другие формы, в том числе и описанные в мытарствах Феодоры. Да, нам нужно констатировать, что в современном сознании есть некоторые психологические препоны к пониманию и принятию таких благотворных и спасительных представлений таких, как Суд Божий или Страх Божий (к ним можно присоединить и Смирение). Зачастую мнимое прекраснодушие не дает человеку понять, как такое чувство, как Страх может быть достоинством его души. Непонятным становится и то, как Источник Милосердия может творить строгий Суд. Но тем и отличается благодатная жизнь в Церкви, что она постепенно возводит ум к пониманию этих необычных для мирского сознания понятий.

Молитва – оружие против искушений диавола

...Везде нужно есть другое оружие, то есть молитва, без которой все наше тщание и сопротивление бессильно. Во всяком убо искушении должно возводить очи свои ко Христу и молиться Ему: «Господи, помози мне»; или иначе как просить от Него помощи. «Возмогай» убо, христианине, «во Господе, и в державе крепости Его» (Еф. 6, 10). И как садовник отрезывает сучки и отрасли, древу вредные, дабы возрастше древо не повредили: тако ты возникающие злые помыслы тотчас пресекай мечем глагола Божия и молитвою, дабы укрепившеся не повредили и не умертвили внутренняго человека. Угашай искру, пока в пламень не возросла, и убивай врага, пока мал есть. бо искру не угасиши, то великий огнь будет, и врага не убиеши, пока мал есть, то возрастши укрепится, одолеет тя и низложит тя. «Блажен иже имет и разбиет младенцы сия о камень» (Пс. 136, 9).

#свт_Тихон_Задонский