Двое наших школьников в зимнее время тайно ушли неведомо куда. Через некоторое время я узнал, что они ушли монашества ради и находятся в одном из скитов Киево-Печерской Лавры, называемом Китаевский . О, сколь неисповедимой радости исполнился я тогда и как сильно вожделел пойти туда и увидеть их! Найдя свободное от учения время, я пошёл туда, испытывая в пути немалый страх, и, покрываемый Богом, без бед пришёл в ту святую обитель. Взяв благословение у тогдашнего настоятеля, всечестнейшего иеросхимонаха отца Феодосия, я повидался и с теми благословенными рабами Божиими. Они приняли меня с великой радостью и накормили с дороги. После пения повечерия и совершения определённых послушаний, когда настала ночь, мы, собравшись в трапезной с другими послушниками, с великим вниманием и со страхом Божиим достаточное время читали св. Ефрема Сирина. После чтения, поклонившись друг другу со смирением, все разошлись, оставив меня в трапезной спать до утреннего пения.
После утреннего пения и совершения Божественной Литургии, которая там совершается не очень рано, когда была поставлена трапеза и сели начальник с братией, и мне, как страннику, начальник повелел сесть на трапезу вместе с братией. Со страхом Божиим, с великим вниманием и в полном молчании вся братия слушала чтение из Святых Отцов, а предстоящие послушники с благоговением совершали подобающую им службу. После трапезы те два послушника, ради которых я и пришёл туда, найдя свободное время, по Божиему вразумлению обратились ко мне со многими душеполезными словами, побуждая меня оставить мiр и всё, что в нём , и пребыть с ними в той обители в послушании, надеясь на получение со временем монашеского образа. Я же и сам, без их понуждения, от всего своего сердца желал остаться в том месте, но, точно зная, что от матери своей никак не смогу там утаиться, не дерзнул поступить так. Оставшись ещё на сутки, ранним утром третьего дня, взяв благословение о тначальника и сослезами распрощавшись с сожалеющими о моём уходе братиями, я возвратился туда, где жил. Не мог же яболее медлить в этом скиту, потому что если бы задержался там ещё, то невозможно было быс крыть моё тайное хождение.
Возвратившись, я без всякого усердия, а только по привычке продолжал учиться вплоть до роспуска школы. В то четвёртое лето после роспуска школ я не уехал по-прежнему обычаю в дом к матери, но для того, чтобы иметь совершенную свободу искать способ, с помощью которого мне можно было бы сподобиться монашеского образа, остался в Киеве на Подоле, близ церкви Святителя Христова Николая Доброго, у одной старой вдовицы, которая, как втораямать, со всякой любовью и попечением содержала меня у себя дома. Имея совершенную свободу, я ходил посвятым и славным киевским обителям, а иногда в Святую Софию поклониться мощам святителяХристова Макария, митрополита Киевского, а ещё чаще в монастырь Архистратига Господня Михаила поклониться мощам великомученицы Варвары. Иногда же назидался я душой, заходя и в другие славные и святые обители, видя благолепие и благочинии ецерковное, а особенно взирая на славных и святыхмонахов. В эти мгновения мне казалось, что я вижу ангелов Божиих и молился Господу, чтобы Он сподобил и меня Своей благодатию этого их святого ангельскогообраза.
#автобиография_прп_Паисия
После утреннего пения и совершения Божественной Литургии, которая там совершается не очень рано, когда была поставлена трапеза и сели начальник с братией, и мне, как страннику, начальник повелел сесть на трапезу вместе с братией. Со страхом Божиим, с великим вниманием и в полном молчании вся братия слушала чтение из Святых Отцов, а предстоящие послушники с благоговением совершали подобающую им службу. После трапезы те два послушника, ради которых я и пришёл туда, найдя свободное время, по Божиему вразумлению обратились ко мне со многими душеполезными словами, побуждая меня оставить мiр и всё, что в нём , и пребыть с ними в той обители в послушании, надеясь на получение со временем монашеского образа. Я же и сам, без их понуждения, от всего своего сердца желал остаться в том месте, но, точно зная, что от матери своей никак не смогу там утаиться, не дерзнул поступить так. Оставшись ещё на сутки, ранним утром третьего дня, взяв благословение о тначальника и сослезами распрощавшись с сожалеющими о моём уходе братиями, я возвратился туда, где жил. Не мог же яболее медлить в этом скиту, потому что если бы задержался там ещё, то невозможно было быс крыть моё тайное хождение.
Возвратившись, я без всякого усердия, а только по привычке продолжал учиться вплоть до роспуска школы. В то четвёртое лето после роспуска школ я не уехал по-прежнему обычаю в дом к матери, но для того, чтобы иметь совершенную свободу искать способ, с помощью которого мне можно было бы сподобиться монашеского образа, остался в Киеве на Подоле, близ церкви Святителя Христова Николая Доброго, у одной старой вдовицы, которая, как втораямать, со всякой любовью и попечением содержала меня у себя дома. Имея совершенную свободу, я ходил посвятым и славным киевским обителям, а иногда в Святую Софию поклониться мощам святителяХристова Макария, митрополита Киевского, а ещё чаще в монастырь Архистратига Господня Михаила поклониться мощам великомученицы Варвары. Иногда же назидался я душой, заходя и в другие славные и святые обители, видя благолепие и благочинии ецерковное, а особенно взирая на славных и святыхмонахов. В эти мгновения мне казалось, что я вижу ангелов Божиих и молился Господу, чтобы Он сподобил и меня Своей благодатию этого их святого ангельскогообраза.
#автобиография_прп_Паисия
– А как стяжается чистая молитва?
– Трудом, конечно. О молитве Иисусовой слыхали?
– Да, слыхал.
– И упражняться пытались?
– Пытался.
– И что?
– Плохо.
– Вы не отчаивайтесь. Твердите себе, и в свое время придет.
– А как знать, что достиг чистой молитвы?
Отец Дорофей посмотрел на меня испытующе и спросил:
– О Старце Молдавском слыхали?
– Нет.
– О нем пишет инок Парфений в своих Странствиях. Поди, и его не читали?
– Нет.
– Прочтите, очень поучительно и полезно.
Его раз Парфений и спросил о чистой молитве. Ну, Старец Иоанн и ответил, что как стал он подвизаться в молитве Иисусовой, сначала с принуждением великим, а потом легче и легче. А потом у него навязалось и потекло как ручеек, молитва самодвижной стала: журчит и журчит и сердце умиляет. Ну и стал он от людей уединяться, на пустыньку ушел, не только мирянок, но и мирян перестал принимать, да и монахов редко. И появилась у него тяга к молитве непреодолимая. Когда Парфений спросил Старца: «А что же есть молитва непреодолимая?» – то отец Иоанн и отвечает: «А вот что есть молитва непреодолимая. Стану, говорит, я на молитву до захода солнца, а когда очнусь, то уже высоко солнце на небе, а я не приметил». – Вот это и есть чистая молитва.
– А скажите, отец Дорофей, сколь нужна молитва чистая для жизни деятельной, ну, например, миссионерской?
– Очень полезна. Когда подвизается человек в молитве Иисусовой, то уподобляется он, скажем, липе в цвету. Когда нет цветов на липе, то и пчелы не прилетают. А как начала липа цвести, то аромат цветов ее привлекает пчел отовсюду. То же и с подвижником, утвердившимся в молитве Иисусовой. Аромат молитвы, добродетели, ею доставляемые, привлекают отовсюду добрых людей, которые ищут, где поучиться. Кто живет во Христе, того Бог на руках Своих носит. Ни о чем не надо ему заботиться. Со всех сторон стекаются к нему добрые люди и хранят его как зрак очей своих. Подвизающийся в молитве истинной под тенью Господней успокаивается. И ни о чем он не заботится. Все само приходит.
– А скорби бывают?
– Как не бывать, но и они обращаются в радости. Впрочем, вам этого еще не понять. Далеконько. Но придет в свое время.
#На_высотах_духа
– Трудом, конечно. О молитве Иисусовой слыхали?
– Да, слыхал.
– И упражняться пытались?
– Пытался.
– И что?
– Плохо.
– Вы не отчаивайтесь. Твердите себе, и в свое время придет.
– А как знать, что достиг чистой молитвы?
Отец Дорофей посмотрел на меня испытующе и спросил:
– О Старце Молдавском слыхали?
– Нет.
– О нем пишет инок Парфений в своих Странствиях. Поди, и его не читали?
– Нет.
– Прочтите, очень поучительно и полезно.
Его раз Парфений и спросил о чистой молитве. Ну, Старец Иоанн и ответил, что как стал он подвизаться в молитве Иисусовой, сначала с принуждением великим, а потом легче и легче. А потом у него навязалось и потекло как ручеек, молитва самодвижной стала: журчит и журчит и сердце умиляет. Ну и стал он от людей уединяться, на пустыньку ушел, не только мирянок, но и мирян перестал принимать, да и монахов редко. И появилась у него тяга к молитве непреодолимая. Когда Парфений спросил Старца: «А что же есть молитва непреодолимая?» – то отец Иоанн и отвечает: «А вот что есть молитва непреодолимая. Стану, говорит, я на молитву до захода солнца, а когда очнусь, то уже высоко солнце на небе, а я не приметил». – Вот это и есть чистая молитва.
– А скажите, отец Дорофей, сколь нужна молитва чистая для жизни деятельной, ну, например, миссионерской?
– Очень полезна. Когда подвизается человек в молитве Иисусовой, то уподобляется он, скажем, липе в цвету. Когда нет цветов на липе, то и пчелы не прилетают. А как начала липа цвести, то аромат цветов ее привлекает пчел отовсюду. То же и с подвижником, утвердившимся в молитве Иисусовой. Аромат молитвы, добродетели, ею доставляемые, привлекают отовсюду добрых людей, которые ищут, где поучиться. Кто живет во Христе, того Бог на руках Своих носит. Ни о чем не надо ему заботиться. Со всех сторон стекаются к нему добрые люди и хранят его как зрак очей своих. Подвизающийся в молитве истинной под тенью Господней успокаивается. И ни о чем он не заботится. Все само приходит.
– А скорби бывают?
– Как не бывать, но и они обращаются в радости. Впрочем, вам этого еще не понять. Далеконько. Но придет в свое время.
#На_высотах_духа
Что же скажу о святой и великой Киево-ПечерскойЛавре, которую я всей душой возлюбил какс вятое и Богом избранное место, в котором в последние времена, подобно древним богоносным отцам, просияли, будучи во плоти, ангельским житием земные ангелы и небесные человеки — преподобные отцы наши Антоний и Феодосий и все Печерские преподобные, и в жизни своей и после смерти прославленные Богом чудесами и нетлением святых своих мощей?! Чаще, нежели в другие обители, я приходил в неё по воскресеньям и праздничным дням послушать Божественные раннюю и позднююЛитургии, а в иной раз приходил и вечерами и, не имея там знакомых, ночевал как один из странников в Ближней пещере близ церкви, а иногда и в Великом монастыре у Великой звонницы спал до звона на церковное правило. Входя с началом правила в эту Небесам подобную церковь и видя её превосходное благолепие и благочиние и многое множество благоговейных и честны́х монахов, со всяким благочинием предстоящих в ней, я радовался и веселился душой, представляя, что вижу самих преподобных наших Печерских отцов, и прославлял Бога, сподобившего меня часто посещать столь святое место. По совершении же всенощного бдения или утрени я входил в святые пещеры с прочими христианами для поклонения и лобызания святых мощей и мироточивых глав наших преподобных Печерскихотцов, находящихся иногда во внутренних церквях святой Ближней, а иногда Дальней пещеры. Слушая Божественную Литургию, я прославлял дивного во святых Своих Бога и у блажал бывшее у этих преподобных отцов, ещё прежде создания Нового и Старого монастырей, трижды блаженное безмолвие и тишину, которые совершенно невозможно иметь пребывающим на поверхности. И такое возгоралось в душе моей неисполнимое желание никогда, если бы это было возможно, не выходить изт ех святых пещер, но, пребывая там, закончить в нихи жизнь свою. Однако, видя, что это невозможно, я с великим сожалением и воздыханием выходил из святых пещер, а иногда, поклонившись святым мощам, слушал Божественную Литургию и после отпуста уходил на Подол, в дом той Божией рабы, у которой я жил.
Было уменя и несколько превозлюбленных и единомышленных друзей, имевших одно со мной намерение стать иноками. В летнее время, в субботние или предпраздничные вечера, мы собирались у врат святого Богоявленского Братского монастыря, так как место это было очень удобное и тихое. Приобрели мы себе там и друга — монастырского сторожа, мужа весьма добродетельного и исполненного страха Божия. До самого звона на церковное правило мы упражнялись в душеполезных беседах, а наиболее всего совещались, как бы исполнить на деле нашу мечту и где бы найти такое место, в котором, постригшись по Божиему благоволению в монахи, мы смогли бы жить прилично монашескому обету . После многократного совещания и прилежного рассмотрения мы положили такой завет в своих душах: да не будет наше отречение и постриг в обители, имеющей изобилие в пище, питии и во всём, служащем телесному покою. Потому как, постригшись в таких обителях, мы несмогли бы по монашескому обету последовать нищете Христовой и жить в воздержании, но, отступив из-за немощи наших душ от тесног опути, вводящего в жизнь, заблудились бы на широком пути, ведущем в погибель . И мы полагали, что лучше нам жить в мiру, женившись п охристианскому закону, нежели, отрекшись от мiра, угождаяплоти, жить во всяком упокоении и изобилии на поругание монашеского образа и на вечное осуждение своих душ в Судный День. Поэтому мы твёрдо вознамерились, ради спасения своих душ уйти из нашего отечества и, обретя в каком-либо пустынном и безмолвном месте искусного наставника, предать себя ему в повиновение. А по прошествии достаточного времени, приняв от него постриг, подвизаться с ним и друг с другом неразлучно до последнего своего вздоха в иноческой нищете и во всяческом недостатке самого нужного, в злострадани, и праведным собственноручным трудом приобретая себе необходимую монашескую пищу и одежду. Пока мы проводили безмолвное и тихое ночное время в таких и подобных этим беседах, наступало и правило церковное, после которого мы расходились по своим домам.
Было уменя и несколько превозлюбленных и единомышленных друзей, имевших одно со мной намерение стать иноками. В летнее время, в субботние или предпраздничные вечера, мы собирались у врат святого Богоявленского Братского монастыря, так как место это было очень удобное и тихое. Приобрели мы себе там и друга — монастырского сторожа, мужа весьма добродетельного и исполненного страха Божия. До самого звона на церковное правило мы упражнялись в душеполезных беседах, а наиболее всего совещались, как бы исполнить на деле нашу мечту и где бы найти такое место, в котором, постригшись по Божиему благоволению в монахи, мы смогли бы жить прилично монашескому обету . После многократного совещания и прилежного рассмотрения мы положили такой завет в своих душах: да не будет наше отречение и постриг в обители, имеющей изобилие в пище, питии и во всём, служащем телесному покою. Потому как, постригшись в таких обителях, мы несмогли бы по монашескому обету последовать нищете Христовой и жить в воздержании, но, отступив из-за немощи наших душ от тесног опути, вводящего в жизнь, заблудились бы на широком пути, ведущем в погибель . И мы полагали, что лучше нам жить в мiру, женившись п охристианскому закону, нежели, отрекшись от мiра, угождаяплоти, жить во всяком упокоении и изобилии на поругание монашеского образа и на вечное осуждение своих душ в Судный День. Поэтому мы твёрдо вознамерились, ради спасения своих душ уйти из нашего отечества и, обретя в каком-либо пустынном и безмолвном месте искусного наставника, предать себя ему в повиновение. А по прошествии достаточного времени, приняв от него постриг, подвизаться с ним и друг с другом неразлучно до последнего своего вздоха в иноческой нищете и во всяческом недостатке самого нужного, в злострадани, и праведным собственноручным трудом приобретая себе необходимую монашескую пищу и одежду. Пока мы проводили безмолвное и тихое ночное время в таких и подобных этим беседах, наступало и правило церковное, после которого мы расходились по своим домам.
Ив то время, как мы пребывали в такой любви и душеполезных беседах и часто встречались друг с другом, пришло ко мне великое желание снова пойти в Китаевский скит повидать сильно любимых мною рабовХристовых. А так как тогда стояло лето, я смог исполнить своё желание легче, нежели в первый раз. Придя в ту святую обитель, я исполнился великой радости как оттого, что увиделся с возлюбленными моими послушниками Христовыми, так и потому, что сподобился увидеть блистающие святой красотой едины и бледно-жёлтые, измождённые от поста и воздержания лица пребывающих там святых отцов. Ходя с ними на церковное правило, я ощущал немалую пользу для своей души, ибо всё последование правила читали они и пели без всякой спешки с великим вниманием и со страхом Божиим. А некоторые из братьев и послушников имели от Господа такой певческий дар, что не только стихиры и прочее, что поётся, пели они сладостно, но и само Господи,помилуй; Подай,Господи; Тебе, Господи и Аминь выпевали так тихо и с умеренной продолжительностью, что и такому жёсткому и трудно склоняемому к умилению сердцу ,какмоё, нетрудно было прослезиться и умилиться.
Но и само месторасположение и строение этой церкви могло преклонить к умилению человеческую душу. Церковь эта была дре́вней и сложена крестообразно во имя преподобного и богоносного отца нашего Сергия, Радонежского Чудотворца. Разные насаженные вокруг плодовые деревья осеняли её своими ветвями, потому как была она невысока. Внутри, вплоть до притвора, вся она была украшена иконной росписью, которая изображала преподобныхотцов, великороссийских чудотворцев. Глядя с благоговением на их святое изображение, кто в душе своей не ощутил бы радости?! Ещё же, видя тихую и безмолвную жизнь местных преподобных отцов, молчание, кротость, смирение послушников и их благоговейнейшее, сполным отсечением своей воли, со смирением и страхом Божиим всем послушание, я от всей души захотел жить там с этими святыми отцами и братиями. Хотя я доподлиннознал, что не смогу здесь утаиться от своей матери, всё же, побуждаемый сильнейшим желанием монашества, я задумал остаться там. Подойдя к настоятелю той обители, одиноко стоявшему возле церкви, и припав к его ногам, я горячо молил его, чтобы он ради любви Божией принял и меня, бедного, в свою святую обитель в святое, монашества ради, послушание. Выслушав моё прошение, он тотчас же ушёл в свою келью, велев и мне следовать за ним. Войдя в келью и пообычаю поклонившись, я встал возле дверей. А он, сев возле стола, приказал сесть и мне, причём выше себя :
— Брат, сядь здесь! — приказал он мне и рукой указал то место, на которое повелевал мне сесть.
Я же, услышав эти слова, ужаснулся от такой неожиданности и, исполнившись стыда и низко поклонившись, стоял молча. Он во второй раз повелел мне сделать то же самое. Я же, снова поклонившись, стоял молча. И в третий раз он приказал мне сотворить то же самое. Я же, весьма страшась, стоял безгласен. Тогда, раскрыв свои святые уста, он сказал мне:
Но и само месторасположение и строение этой церкви могло преклонить к умилению человеческую душу. Церковь эта была дре́вней и сложена крестообразно во имя преподобного и богоносного отца нашего Сергия, Радонежского Чудотворца. Разные насаженные вокруг плодовые деревья осеняли её своими ветвями, потому как была она невысока. Внутри, вплоть до притвора, вся она была украшена иконной росписью, которая изображала преподобныхотцов, великороссийских чудотворцев. Глядя с благоговением на их святое изображение, кто в душе своей не ощутил бы радости?! Ещё же, видя тихую и безмолвную жизнь местных преподобных отцов, молчание, кротость, смирение послушников и их благоговейнейшее, сполным отсечением своей воли, со смирением и страхом Божиим всем послушание, я от всей души захотел жить там с этими святыми отцами и братиями. Хотя я доподлиннознал, что не смогу здесь утаиться от своей матери, всё же, побуждаемый сильнейшим желанием монашества, я задумал остаться там. Подойдя к настоятелю той обители, одиноко стоявшему возле церкви, и припав к его ногам, я горячо молил его, чтобы он ради любви Божией принял и меня, бедного, в свою святую обитель в святое, монашества ради, послушание. Выслушав моё прошение, он тотчас же ушёл в свою келью, велев и мне следовать за ним. Войдя в келью и пообычаю поклонившись, я встал возле дверей. А он, сев возле стола, приказал сесть и мне, причём выше себя :
— Брат, сядь здесь! — приказал он мне и рукой указал то место, на которое повелевал мне сесть.
Я же, услышав эти слова, ужаснулся от такой неожиданности и, исполнившись стыда и низко поклонившись, стоял молча. Он во второй раз повелел мне сделать то же самое. Я же, снова поклонившись, стоял молча. И в третий раз он приказал мне сотворить то же самое. Я же, весьма страшась, стоял безгласен. Тогда, раскрыв свои святые уста, он сказал мне:
— Обрат! Ты молишь меня принять тебя в нашу святую обитель, чтоб стать в ней монахом. И вот, я не вижу в твоей душе и следа монашеского устроения, не вижу в тебе смирения Христова, не вижу в тебе послушания и отсечениясвоей воли и рассуждения, но всё противное им! Вижу в тебе устроение и мудрование сего мiра, вижу в тебе диавольскую гордыню. Вижу в тебе непослушание и следование собственной воле и рассуждению, ибо я трижды повелел тебе сесть выше себя, а ты вовсе не послушался меня! Но вместо этого, если бы и однажды услышал ты моё повеление (и не только в моей келье, но даже если бы я захотел и на трапезе пред всей братией повелеть тебе сесть выше меня), подобало тебе в тот же миг, отвергнув всю свою волю и рассуждение, послушаться меня! Ты же, после троекратного моего приказания сотворить сие в моей келье, следуя собственной воле и рассуждению, а ещё более — вражьей гордыне, лицемерно смиряясь и кланяясь, ослушался моего повеления! Не имея послушания и отсечения своей воли, которые есть знамение истинного монашества, как дерзаешь ты просить меня быть принятым в монахи?! Ведь не имеющие послушания и последующие собственной воле и рассуждению недостойны монашеского образа!
Сказав мне эти и ещё многие другие слова и уразумев, что всем этим я окончательно испуган и стою перед ним в величайшем страхе, ничего нео твечая, он начал, как чадолюбивый отец, со всякой любовью и кротостью говорить мне:
— О превозлюбленное чадо! Знай, что я ради любви Божией, желая спасения твоей души, навёл на тебя сие искушение, дабы ты помнил о нём всю свою жизнь и чтоб вразумить тебя и наставить, что начало, корень и основание истинного монашества — истинное по Богу и подуху Божественного Писания и учения Святых Отцов послушание и совершенное оставление и умерщвление своей воли и рассуждения. И все желающие сподобиться монашеского образа, подобно тому, какоставляют они мiр и всё, что в мiре , также должны оставить и всю свою волю и рассуждение и во всём даже до последнего своего вздоха повиноваться по Богу своему настоятелю, как самому Богу. Тыже, чадо, в этом искушении, которое я на вёл на тебя, не малодушествуй, ибо известно мне, что, не противясь мне, дерзнул ты ослушаться меня, но либо не ведая ещё силы монашеского послушания, либо же почитая меня и святой монашескийо браз, которого сподобил меня, недостойного, Бог. Потому будь прощён Богом и мною, грешным!
Потом он начал спрашивать меня, где я родился, и нет ли у меня каких-либо препятствий к монашеству. Когда же я вкратце рассказал ему всё о себе, он молвил:
— Возлюбленное моё чадо! Хоть и молил ты меня и просил принять тебя монашества ради в святую сию обитель во святое послушание, но после твоего рассказа я не дерзаю со творить сего, чтобы не последовало общее, и нам и тебе, смущение, ибо мать твоя, узнав, где ты, может по приказанию властей легко тебя отсюда забрать. Не с корби о том, что по сей причине я недерзаю принять тебя, но, имея непреклонное желание принять монашество, возложи попечение о себе на Бога и с Его помощью постарайся найти такое место, в котором не будет утебя на пути к монашеству никаких препятствий. Я же уверяю тебя, что всемогущий Бог, Который хочет, чтобы вселюди спаслись , наставит тебя в такое место и осуществит твоё желание.
Выслушав это и сам доподлиннозная, что невозможно мне из-за матери жить в той святой обители, я более уже не дерзнул утруждать его святыню своим прошением, но, припав к его святым ногам, попросил прощения, а потом, получив его вместе с благословением, вышел из его кельи.
#автобиография_прп_Паисия
Сказав мне эти и ещё многие другие слова и уразумев, что всем этим я окончательно испуган и стою перед ним в величайшем страхе, ничего нео твечая, он начал, как чадолюбивый отец, со всякой любовью и кротостью говорить мне:
— О превозлюбленное чадо! Знай, что я ради любви Божией, желая спасения твоей души, навёл на тебя сие искушение, дабы ты помнил о нём всю свою жизнь и чтоб вразумить тебя и наставить, что начало, корень и основание истинного монашества — истинное по Богу и подуху Божественного Писания и учения Святых Отцов послушание и совершенное оставление и умерщвление своей воли и рассуждения. И все желающие сподобиться монашеского образа, подобно тому, какоставляют они мiр и всё, что в мiре , также должны оставить и всю свою волю и рассуждение и во всём даже до последнего своего вздоха повиноваться по Богу своему настоятелю, как самому Богу. Тыже, чадо, в этом искушении, которое я на вёл на тебя, не малодушествуй, ибо известно мне, что, не противясь мне, дерзнул ты ослушаться меня, но либо не ведая ещё силы монашеского послушания, либо же почитая меня и святой монашескийо браз, которого сподобил меня, недостойного, Бог. Потому будь прощён Богом и мною, грешным!
Потом он начал спрашивать меня, где я родился, и нет ли у меня каких-либо препятствий к монашеству. Когда же я вкратце рассказал ему всё о себе, он молвил:
— Возлюбленное моё чадо! Хоть и молил ты меня и просил принять тебя монашества ради в святую сию обитель во святое послушание, но после твоего рассказа я не дерзаю со творить сего, чтобы не последовало общее, и нам и тебе, смущение, ибо мать твоя, узнав, где ты, может по приказанию властей легко тебя отсюда забрать. Не с корби о том, что по сей причине я недерзаю принять тебя, но, имея непреклонное желание принять монашество, возложи попечение о себе на Бога и с Его помощью постарайся найти такое место, в котором не будет утебя на пути к монашеству никаких препятствий. Я же уверяю тебя, что всемогущий Бог, Который хочет, чтобы вселюди спаслись , наставит тебя в такое место и осуществит твоё желание.
Выслушав это и сам доподлиннозная, что невозможно мне из-за матери жить в той святой обители, я более уже не дерзнул утруждать его святыню своим прошением, но, припав к его святым ногам, попросил прощения, а потом, получив его вместе с благословением, вышел из его кельи.
#автобиография_прп_Паисия
Ниже представлена та самая беседа инока Парфения и старца Иоанна
См. https://t.me/filokalia/2304
——————————————
После сих слов я пал отцу Иоанну в ноги, и со слезами начал ему говорить: «Отче святый! Прости мя, грешного; поведай мне и ничтоже утаи от меня о таинствах твоего безмолвия: и какие оно принесло тебе плоды, и какими Господь наградил тебя дарами?» Он же весь наполнился слез, и сказал: «Что мя вопрошаешь, чадо, иже выше мене? Оставь ныне о том вопрошать, но иди с Богом во Святую Афонскую Гору, и старайся очищать внутреннего человека молитвою; и егда уязвится сердце твое любовью Христовою, тогда сам познаешь, коль есть добро быть с Богом». Но я слезно умолял, да поведает мне хотя мало нечто. И он со слезами сказал мне: «Послушай меня грешного; исповем тайну; но пока я жив, сохрани ее. Открою тебе часть моего богатства, да не скрыеши его, но егда будет время, то и иным подаси. Послушай: по приходе моем в Нямецкий монастырь, услышавши от старца Паисия об умной молитве, начал я испытывать старца Паисия: как ее начать, и как преуспевать в ней?· И начал делом испытывать. И она столь мне сладка показалась, что паче всего мира возлюбил ее: и оттого бегал братий, любил молчание, часто удалялся в пустыню, бегал всех соблазнов, а наипаче празднословия. Того ради путешествовал дважды в Святую Гору, изнурял себя послушанием, трудами, постом, поклонами и всенощным стоянием, да стяжу умную беспрестанную молитву. Ее ради часто затворялся в келии, и все силы мои истощевал ее ради; изнурял себя даже до изнеможения. И когда препроводил так многие лета, по малу начала она во мне углубляться. Потом, когда жили мы в скиту Покровском, тогда посетил меня Господь за молитвы отца Платона. Осенила сердце мое неизреченная радость, и стала действовать молитва; и столь усладила меня, что и спать мне не дает: усну в сутки один час, и то сидя; и паки восстаю, якобы никогда не спал; и хотя сплю: а сердце мое бдит. И начали от молитвы и плоды прозябать. Воистину, чадо, Царствие Небесное внутрь нас есть. Родилась во мне любовь ко всем неизреченная и слезы: аще хощу, – плачу беспрестанно. И столь сладостно мне сделалось Божественное Писание, а наипаче Евангелие и Псалтирь, что не могу насладиться, и каждое слово приводит в удивление, и заставляет много плакать. О Боже! безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми ecu. Часто становлюсь с вечера читать Псалтирь или молитву Иисусову, и бываю в восхищении, вне себя, не знаю где: аще в теле, аще вне тела, – не вем; Бог весть; только, когда прихожу в себя, уже рассветает. Но и дадеся мне пакостник плоти, да мне пакости деет, да не превозношуся. Никак не могу быть с народом, а наипаче с мирянами; а с женами не могу и говорить: уже более сорока лет, как в Молдавии не бывала жена в моей келии; хотя и многия желали со мною побеседовать; но я отказывался тем, что немоществую. Еще много претерпел искушений и оскорблений от врага диавола; и доныне еще не отступает. Еще тебе скажу: теперь уже пятьдесят лет, как я удалился из России, но не могу ее забыть; весьма ее люблю, а наипаче благочестивых Российских царей; и всегда в молитвах за них проливаю слезы, да сохранит Господь Бог державу царствия их во век века. Хотя и влазят в Россию от запада лютые волки терзать Христово стадо, но Господь спасет и сохранит ее от них. Еще скажу тебе, что любил и доднесь люблю читать книги, а наипаче Евангелие, Псалтирь и Исаака Сирина, и Добротолюбие, и прочих книг имею довольно, но все лежат в монастыре; денег же себе не стяжевал, ниже от кого взимал, кроме книг. Теперь прости меня, что ты так много принудил меня глаголати. Пойдем в монастырь, и я там ночую, и вас провожу заутра». И пошли в монастырь.
См. https://t.me/filokalia/2304
——————————————
После сих слов я пал отцу Иоанну в ноги, и со слезами начал ему говорить: «Отче святый! Прости мя, грешного; поведай мне и ничтоже утаи от меня о таинствах твоего безмолвия: и какие оно принесло тебе плоды, и какими Господь наградил тебя дарами?» Он же весь наполнился слез, и сказал: «Что мя вопрошаешь, чадо, иже выше мене? Оставь ныне о том вопрошать, но иди с Богом во Святую Афонскую Гору, и старайся очищать внутреннего человека молитвою; и егда уязвится сердце твое любовью Христовою, тогда сам познаешь, коль есть добро быть с Богом». Но я слезно умолял, да поведает мне хотя мало нечто. И он со слезами сказал мне: «Послушай меня грешного; исповем тайну; но пока я жив, сохрани ее. Открою тебе часть моего богатства, да не скрыеши его, но егда будет время, то и иным подаси. Послушай: по приходе моем в Нямецкий монастырь, услышавши от старца Паисия об умной молитве, начал я испытывать старца Паисия: как ее начать, и как преуспевать в ней?· И начал делом испытывать. И она столь мне сладка показалась, что паче всего мира возлюбил ее: и оттого бегал братий, любил молчание, часто удалялся в пустыню, бегал всех соблазнов, а наипаче празднословия. Того ради путешествовал дважды в Святую Гору, изнурял себя послушанием, трудами, постом, поклонами и всенощным стоянием, да стяжу умную беспрестанную молитву. Ее ради часто затворялся в келии, и все силы мои истощевал ее ради; изнурял себя даже до изнеможения. И когда препроводил так многие лета, по малу начала она во мне углубляться. Потом, когда жили мы в скиту Покровском, тогда посетил меня Господь за молитвы отца Платона. Осенила сердце мое неизреченная радость, и стала действовать молитва; и столь усладила меня, что и спать мне не дает: усну в сутки один час, и то сидя; и паки восстаю, якобы никогда не спал; и хотя сплю: а сердце мое бдит. И начали от молитвы и плоды прозябать. Воистину, чадо, Царствие Небесное внутрь нас есть. Родилась во мне любовь ко всем неизреченная и слезы: аще хощу, – плачу беспрестанно. И столь сладостно мне сделалось Божественное Писание, а наипаче Евангелие и Псалтирь, что не могу насладиться, и каждое слово приводит в удивление, и заставляет много плакать. О Боже! безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми ecu. Часто становлюсь с вечера читать Псалтирь или молитву Иисусову, и бываю в восхищении, вне себя, не знаю где: аще в теле, аще вне тела, – не вем; Бог весть; только, когда прихожу в себя, уже рассветает. Но и дадеся мне пакостник плоти, да мне пакости деет, да не превозношуся. Никак не могу быть с народом, а наипаче с мирянами; а с женами не могу и говорить: уже более сорока лет, как в Молдавии не бывала жена в моей келии; хотя и многия желали со мною побеседовать; но я отказывался тем, что немоществую. Еще много претерпел искушений и оскорблений от врага диавола; и доныне еще не отступает. Еще тебе скажу: теперь уже пятьдесят лет, как я удалился из России, но не могу ее забыть; весьма ее люблю, а наипаче благочестивых Российских царей; и всегда в молитвах за них проливаю слезы, да сохранит Господь Бог державу царствия их во век века. Хотя и влазят в Россию от запада лютые волки терзать Христово стадо, но Господь спасет и сохранит ее от них. Еще скажу тебе, что любил и доднесь люблю читать книги, а наипаче Евангелие, Псалтирь и Исаака Сирина, и Добротолюбие, и прочих книг имею довольно, но все лежат в монастыре; денег же себе не стяжевал, ниже от кого взимал, кроме книг. Теперь прости меня, что ты так много принудил меня глаголати. Пойдем в монастырь, и я там ночую, и вас провожу заутра». И пошли в монастырь.
Telegram
Добротолюбие 📜
– А как стяжается чистая молитва?
– Трудом, конечно. О молитве Иисусовой слыхали?
– Да, слыхал.
– И упражняться пытались?
– Пытался.
– И что?
– Плохо.
– Вы не отчаивайтесь. Твердите себе, и в свое время придет.
– А как знать, что достиг чистой молитвы?…
– Трудом, конечно. О молитве Иисусовой слыхали?
– Да, слыхал.
– И упражняться пытались?
– Пытался.
– И что?
– Плохо.
– Вы не отчаивайтесь. Твердите себе, и в свое время придет.
– А как знать, что достиг чистой молитвы?…
🔴Продолжение. Нажми ▶️
🔵Предыдущий текст. Нажми ⤴️
Словесная молитва преобразуется в умную при содействии благодати — силой Святого Духа. А привлечь эту силу может только смиренный дух. Напротив, недостаток его высвобождает страстную силу. Если ничто не сдерживает страсть гордыни, она развивается сверх всякой меры, как злокачественное образование поражая всю душу. Прелесть — это патология души, недуг духовный.
#Молитва_Иисусова_Николай_Новиков
https://telegra.ph/Pretknovenie-putnikov-prodolzhenie-11-11
🔵Предыдущий текст. Нажми ⤴️
Словесная молитва преобразуется в умную при содействии благодати — силой Святого Духа. А привлечь эту силу может только смиренный дух. Напротив, недостаток его высвобождает страстную силу. Если ничто не сдерживает страсть гордыни, она развивается сверх всякой меры, как злокачественное образование поражая всю душу. Прелесть — это патология души, недуг духовный.
#Молитва_Иисусова_Николай_Новиков
https://telegra.ph/Pretknovenie-putnikov-prodolzhenie-11-11
Telegraph
Преткновение путников (продолжение)
Еще один вид прельщения — «связывать свое спасение непременно с какой-нибудь определенной личностью — пастыря или старца... Особенно у женщин это заходит и еще дальше: именно когда спасительный путь как бы упирается исключительно в личность определенного…
Дорогие братья и сестры. В каком формате лучше просматривать длинные посты?
1-й вариант https://t.me/filokalia/2266
2-й вариант
https://t.me/filokalia/2310
Опрос ниже 🔽
1-й вариант https://t.me/filokalia/2266
2-й вариант
https://t.me/filokalia/2310
Опрос ниже 🔽
Глубоко спускаюсь в сердце свое, чтобы увидеть, кто обитает в нем, кроме меня и Тебя, Господи Вечный.
И со страхом нахожу странников многих, воюющих за раздел сердца моего. Все они, что от Адама наполняют души людские, нашли себе пристанище в моем сердце.
И понял я, отчего изнемогло оно и не может ни Тебя, ни меня принять в келью свою, но теснит нас, владельцев, к самому краю, на задворки имения своего.
Прежде чем выйти мне из утробы матери, мир с его желаниями вселился в меня.
Дорого, слишком дорого платил я миру за ласки его, всякий раз отрывая и отдавая ему частицу сердца, пока не предал ему все сердце свое и пока ласки его не исполнились горечи.
Жалуются старцы на лета свои, говоря: от многих лет состарились сердца наши.
Воистину, старцы, не от лет многих состарились сердца ваши, а от желаний многих.
И в уединении советую я сердцу своему: отойди от дня вчерашнего, ибо он уже отошёл от тебя. Все предметы желаний вчерашних не увидели дня сегодняшнего: одни изменились, другие изуродованы болезнями, третьи мертвы. Так же как не существует и предмета завтрашних желаний твоих. Бичом своим время хлещет стадо свое, и от ударов истекает оно потом и кровью. А образы дня сегодняшнего искушают тебя, сердце мое, переполненное тенями умерших и новыми желаниями, которые завтра тоже в тени обратятся.
Не буди былых чувств, ибо они столько раз привяжут тебя к столбу времени, сколько раз ты разбудишь их, сердце мое. И станешь рабом времени и состаришься и умрешь прежде смерти.
Руби скорее узлы страстей, затянувшихся крепко от спутанных и привычных желаний и чувств. Нити желаний рубить легче, чем крепкие узлы страстей. Но и узлы должен ты разрубить, и, даже если кровь хлынет, должен, если хочешь нового младенчества и отрочества нового, более прекрасных и вечных, чем минувшие.
Изгони из себя мир, сердце мое, и, когда изгонишь, увидишь немощь его. И затем посмотри на себя и увидишь в себе силу несокрушимую. Мир кажется нам могущественным до тех пор, пока остаемся рабами его.
И станешь безграничным, как вечность, и вечность вселится в тебя.
Триединый Господи, имеющий Сердце, тьмой необъятое и свободное от мира, очисти сердце мое от незваных пришельцев, тьмой его испятнавших. Пусть сердце мое станет светлым, и тьма, беспомощно кружа вокруг него, не овладеет им.
Пусть сердце мое станет сердцем сына и господина, а не сердцем раба и вора.
Дай мне сердце Иисуса, вокруг Которого тьма напрасно ходила и войти не смогла.
О Царице красоты небесной, огради сердце мое заботой материнской!
Душе Святый Всемогущий, оплодотвори сердце мое небесной любовью. Чтобы все, что родится и возрастет, было не от плоти и крови, но от Тебя, Душе Святый и Господь мой.
#свт_Николай_Сербский
И со страхом нахожу странников многих, воюющих за раздел сердца моего. Все они, что от Адама наполняют души людские, нашли себе пристанище в моем сердце.
И понял я, отчего изнемогло оно и не может ни Тебя, ни меня принять в келью свою, но теснит нас, владельцев, к самому краю, на задворки имения своего.
Прежде чем выйти мне из утробы матери, мир с его желаниями вселился в меня.
Дорого, слишком дорого платил я миру за ласки его, всякий раз отрывая и отдавая ему частицу сердца, пока не предал ему все сердце свое и пока ласки его не исполнились горечи.
Жалуются старцы на лета свои, говоря: от многих лет состарились сердца наши.
Воистину, старцы, не от лет многих состарились сердца ваши, а от желаний многих.
И в уединении советую я сердцу своему: отойди от дня вчерашнего, ибо он уже отошёл от тебя. Все предметы желаний вчерашних не увидели дня сегодняшнего: одни изменились, другие изуродованы болезнями, третьи мертвы. Так же как не существует и предмета завтрашних желаний твоих. Бичом своим время хлещет стадо свое, и от ударов истекает оно потом и кровью. А образы дня сегодняшнего искушают тебя, сердце мое, переполненное тенями умерших и новыми желаниями, которые завтра тоже в тени обратятся.
Не буди былых чувств, ибо они столько раз привяжут тебя к столбу времени, сколько раз ты разбудишь их, сердце мое. И станешь рабом времени и состаришься и умрешь прежде смерти.
Руби скорее узлы страстей, затянувшихся крепко от спутанных и привычных желаний и чувств. Нити желаний рубить легче, чем крепкие узлы страстей. Но и узлы должен ты разрубить, и, даже если кровь хлынет, должен, если хочешь нового младенчества и отрочества нового, более прекрасных и вечных, чем минувшие.
Изгони из себя мир, сердце мое, и, когда изгонишь, увидишь немощь его. И затем посмотри на себя и увидишь в себе силу несокрушимую. Мир кажется нам могущественным до тех пор, пока остаемся рабами его.
И станешь безграничным, как вечность, и вечность вселится в тебя.
Триединый Господи, имеющий Сердце, тьмой необъятое и свободное от мира, очисти сердце мое от незваных пришельцев, тьмой его испятнавших. Пусть сердце мое станет светлым, и тьма, беспомощно кружа вокруг него, не овладеет им.
Пусть сердце мое станет сердцем сына и господина, а не сердцем раба и вора.
Дай мне сердце Иисуса, вокруг Которого тьма напрасно ходила и войти не смогла.
О Царице красоты небесной, огради сердце мое заботой материнской!
Душе Святый Всемогущий, оплодотвори сердце мое небесной любовью. Чтобы все, что родится и возрастет, было не от плоти и крови, но от Тебя, Душе Святый и Господь мой.
#свт_Николай_Сербский
Раньше усердно молился, сердцем молился. Тогда не заснешь. А как перестанешь сердцем молиться, так засыпаешь. Как св. Иоанн Кронштадтский говорил: «возьми сердце свое как рукой и держи». И я так устроился. Лежу на спине и держу сердце умом как рукой, держу и не отпускаю. Всю ночь так лежу. А потом утром встаю, иду и причащаюсь, так сильно шла молитва. Но это только три раза у меня так было. А то лягу, и не могу удержать сердце. А тогда: лежу и не шевелюсь даже, не поворачиваюсь, как замерз.
– Мне кажется трудным сосредоточиться когда стоишь или, тем более, когда ходишь. Трудно удержать внимание.
Можно стоя. Стоять надо так: не шевелиться, живот втянуть, пояс подтянуть, грудь поднять, плечи развернуть. Это моя прибавка.
Учиться молиться можно только по ночам. Полчасика. Определи себе время: каждую ночь, или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так, чтоб не подпустить ни одного помысла. Раздельно надо: «Господи»... «Иисусе»... «Христе»... «помилуй»... «мя»... Тогда помыслу негде проникнуть, потому что идет слово за словом. Только скажешь «Господи», а внимание уже встречает следующее слово «Иисусе»...
– А образы?
Молиться в груди надо, а картинки-то в голове, в воображении. Держи внимание в груди и не будет картинок. У нас воображение во лбу, а память в затылке. Св. Иоанн Дамаскин об этом пишет. Если молишься в голове, то у нас ведь полна голова помыслов. Внимание надо спустить. В самую глубину сердца мы не можем, сердце глубоко, а вот в гортань надо. Где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять. Когда опустишься в это место, тогда помыслы прекращаются! В гортани держи! И ма-а-а-ленькие паузы между словами, вот так... И хорошо это с дыханием! Исихий говорит: «Молитву соедини с дыханием», то есть когда тянешь его к себе, как в художественной молитве: ' «Господи... Иисусе... Христе...» к себе тянешь, а «помилуй мя...» – из себя. И вот все время так. Это хороший способ удерживаться от помыслов.
#схимонах_Никодим_Карульский
– Мне кажется трудным сосредоточиться когда стоишь или, тем более, когда ходишь. Трудно удержать внимание.
Можно стоя. Стоять надо так: не шевелиться, живот втянуть, пояс подтянуть, грудь поднять, плечи развернуть. Это моя прибавка.
Учиться молиться можно только по ночам. Полчасика. Определи себе время: каждую ночь, или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так, чтоб не подпустить ни одного помысла. Раздельно надо: «Господи»... «Иисусе»... «Христе»... «помилуй»... «мя»... Тогда помыслу негде проникнуть, потому что идет слово за словом. Только скажешь «Господи», а внимание уже встречает следующее слово «Иисусе»...
– А образы?
Молиться в груди надо, а картинки-то в голове, в воображении. Держи внимание в груди и не будет картинок. У нас воображение во лбу, а память в затылке. Св. Иоанн Дамаскин об этом пишет. Если молишься в голове, то у нас ведь полна голова помыслов. Внимание надо спустить. В самую глубину сердца мы не можем, сердце глубоко, а вот в гортань надо. Где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять. Когда опустишься в это место, тогда помыслы прекращаются! В гортани держи! И ма-а-а-ленькие паузы между словами, вот так... И хорошо это с дыханием! Исихий говорит: «Молитву соедини с дыханием», то есть когда тянешь его к себе, как в художественной молитве: ' «Господи... Иисусе... Христе...» к себе тянешь, а «помилуй мя...» – из себя. И вот все время так. Это хороший способ удерживаться от помыслов.
#схимонах_Никодим_Карульский
Если не хочется молиться, надо понуждать себя. Святые отцы говорят,
что молитва с понуждением выше произвольной молитвы. Не хочется, но понуждай себя: Царство Небесное силою берется (Мф. 11, 12)
#прп_Амвросий_Оптинский
что молитва с понуждением выше произвольной молитвы. Не хочется, но понуждай себя: Царство Небесное силою берется (Мф. 11, 12)
#прп_Амвросий_Оптинский
4. От ухода из Киева до прибытия в Любечский монастырь
Размышляя об этом, я нашёл одного школьника, сына некоего священника из Новгорода-Северского, который собирался возвратиться к своему отцу в Новгород-Северский черезЧернигов. Наняв одного старика, чтоб он отвёз нас в Чернигов по реке, и закупив всё нужное для путешествия, мы сели в его ладью. Потом, призвав Бога на помощь, отчалили от берега и, проплыв Днепр, вошли в реку Десну, на которой и стоит Чернигов. Плывя по этой реке вверх по течению с огромным трудом, через десять дней мы приплыли к небольшому городку, называемомуОстёр.
И кто может описать скорби наши, мои особенно, которые претерпели мы в этом путешествии?! Во-первых, от холода, ибо был октябрь месяц, и было тогда очень холодно. Мои спутники были хорошо одеты и не испытывали трудностей, а я всё оставил в Киеве, взяв из одежды лишь немногое. Всю дорогу я трясся от холода, особенно когда шёл дождь со снегом, и я насквозь промокал. А если ночью, оттащив ладью подальше от берега и разведя большой костер (повсюду было множество дров), я даже немного и согревался, то не полностью. Ибо грелся только со дной стороны, а другая мёрзла. И так всю ночь явертелся у огня и едва ненадолго мог уснуть. А мои тепло одетые спутники спали спокойно. Во-вторых, я страдал от тяжкой гребли, ибо на плывущей вверх потечению ладье надо было постоянно работать вёслами. Мои попутчики были несравненно сильнее меня и этот труд давался им легко, а я, от природы слабый телом и самого рождения никогда не трудившийся, напрягался сверх сил, так что от гребли тело моё неимоверно болело, словно от сильного избиения, особенно же руки и ноги. В-третьих, меня мучило множество вшей, от которых страдал только я, спутников же моих покрывал от них Бог. Всё моё тело было покрыто вшами и каждую ночь, в то время как мои спутники крепко спали, я тряс свою одежду над огнём. Но, избавляясь от них таким способом, я получал облегчение лишь на малое время. Четвёртая же и наибольшая скорбь — страх утонуть, ибо та ладья, в которой мы плыли, была столь мала, что едва могла удержать нас троих, лишь на три и личетыре пальца возвышаясь над водой. Когда же на реке бывало волнение, то в неё вливалось множество воды, и мы спасались от потопления, только усердно вычёрпывая её.
А однажды мы наскочили на мель посреди реки, да так, что наша ладья со всем содержимым едва не опрокинулась. Выскочив из лодки на мель в одежде и стоя на песке по колени вводе, мы пытались удержать наше судно и вылить из него воду. А в это время быстрым потоком воды песок вымывался из-под наших ног и толкал нас вниз по течению. Бросив туда взгляд, мы сразу увидели чуть ниже огромный омут, к которому нас неудержимо несло из-за зыбкости вымываемого из-под наших ног песка. Ужас и трепет напали на меня и попутчиков в ожидании, что в тот же миг водная пучина поглотит нас, и от сильного испуга мы едва не сошли с ума. Богже благодатью Своей призрел на нас, и, немного осмелев, мы стали криками подбадривать друг друга, [побуждая] идти по отмели вверх против течения. И так, величайшиими усилиями преодолевая течение, мы едва смогли отступить вверх от той пропасти, влача горé с собою и ладью. В конце же концов, выерпав из неё воду, мы с трудом забрались в неё, избежав таким образом по милости Божией неминуемого потопления.
Во время нашего приближения к Остру одинх ристолюбец, по имени Данила и по прозвищу Шатило, стоял на берегу и видел, как наша ладья едва не погружается в воду. А когда мы сошли на берег, он начал выговаривать вышедшему с нами из ладьи старику:
— Как ты, человек, не побоявшись Бога, взялся везти сих юношей на столь утлой ладье в столь далёкий путь?! Ты уже стар и, пожив в мiре сём многие годы, не боишься смерти. Но разве не грех утопить этих юношей, когда они ещё так молоды?! Поэтому ты не только не достоин мзды за свой труд, но по правому суду достоин ещё и жестокого наказания как человекоубийца!#автобиография_прп_Паисия,
Размышляя об этом, я нашёл одного школьника, сына некоего священника из Новгорода-Северского, который собирался возвратиться к своему отцу в Новгород-Северский черезЧернигов. Наняв одного старика, чтоб он отвёз нас в Чернигов по реке, и закупив всё нужное для путешествия, мы сели в его ладью. Потом, призвав Бога на помощь, отчалили от берега и, проплыв Днепр, вошли в реку Десну, на которой и стоит Чернигов. Плывя по этой реке вверх по течению с огромным трудом, через десять дней мы приплыли к небольшому городку, называемомуОстёр.
И кто может описать скорби наши, мои особенно, которые претерпели мы в этом путешествии?! Во-первых, от холода, ибо был октябрь месяц, и было тогда очень холодно. Мои спутники были хорошо одеты и не испытывали трудностей, а я всё оставил в Киеве, взяв из одежды лишь немногое. Всю дорогу я трясся от холода, особенно когда шёл дождь со снегом, и я насквозь промокал. А если ночью, оттащив ладью подальше от берега и разведя большой костер (повсюду было множество дров), я даже немного и согревался, то не полностью. Ибо грелся только со дной стороны, а другая мёрзла. И так всю ночь явертелся у огня и едва ненадолго мог уснуть. А мои тепло одетые спутники спали спокойно. Во-вторых, я страдал от тяжкой гребли, ибо на плывущей вверх потечению ладье надо было постоянно работать вёслами. Мои попутчики были несравненно сильнее меня и этот труд давался им легко, а я, от природы слабый телом и самого рождения никогда не трудившийся, напрягался сверх сил, так что от гребли тело моё неимоверно болело, словно от сильного избиения, особенно же руки и ноги. В-третьих, меня мучило множество вшей, от которых страдал только я, спутников же моих покрывал от них Бог. Всё моё тело было покрыто вшами и каждую ночь, в то время как мои спутники крепко спали, я тряс свою одежду над огнём. Но, избавляясь от них таким способом, я получал облегчение лишь на малое время. Четвёртая же и наибольшая скорбь — страх утонуть, ибо та ладья, в которой мы плыли, была столь мала, что едва могла удержать нас троих, лишь на три и личетыре пальца возвышаясь над водой. Когда же на реке бывало волнение, то в неё вливалось множество воды, и мы спасались от потопления, только усердно вычёрпывая её.
А однажды мы наскочили на мель посреди реки, да так, что наша ладья со всем содержимым едва не опрокинулась. Выскочив из лодки на мель в одежде и стоя на песке по колени вводе, мы пытались удержать наше судно и вылить из него воду. А в это время быстрым потоком воды песок вымывался из-под наших ног и толкал нас вниз по течению. Бросив туда взгляд, мы сразу увидели чуть ниже огромный омут, к которому нас неудержимо несло из-за зыбкости вымываемого из-под наших ног песка. Ужас и трепет напали на меня и попутчиков в ожидании, что в тот же миг водная пучина поглотит нас, и от сильного испуга мы едва не сошли с ума. Богже благодатью Своей призрел на нас, и, немного осмелев, мы стали криками подбадривать друг друга, [побуждая] идти по отмели вверх против течения. И так, величайшиими усилиями преодолевая течение, мы едва смогли отступить вверх от той пропасти, влача горé с собою и ладью. В конце же концов, выерпав из неё воду, мы с трудом забрались в неё, избежав таким образом по милости Божией неминуемого потопления.
Во время нашего приближения к Остру одинх ристолюбец, по имени Данила и по прозвищу Шатило, стоял на берегу и видел, как наша ладья едва не погружается в воду. А когда мы сошли на берег, он начал выговаривать вышедшему с нами из ладьи старику:
— Как ты, человек, не побоявшись Бога, взялся везти сих юношей на столь утлой ладье в столь далёкий путь?! Ты уже стар и, пожив в мiре сём многие годы, не боишься смерти. Но разве не грех утопить этих юношей, когда они ещё так молоды?! Поэтому ты не только не достоин мзды за свой труд, но по правому суду достоин ещё и жестокого наказания как человекоубийца!#автобиография_прп_Паисия,
Сказав ему эти и подобные им слова, он ввёл нас в свой стоящий близ реки дом и всячески ухаживал за нами несколько дней. Итак, провожатого нашего мы отпустили с миром, спутник мой отдал ему половину платы, так как мы прошли с ним только полпути, а я отдал всё полностью, но тайно от товарища своего — да не скорбит он, отдав столько же .
А Данила Шатило нашёл некие большие дубы , направляющиеся в Чернигов, и, заплатив за меня и товарища моего, упросил плывущих на дубах взять с собою и нас, и те, радуясь, взяли нас с собой. Поблагодарив этого христолюбца за его милосердие, мы взошли на дуб и поплыли в Чернигов в полном покое, ибо везущие нас, будучи христолюбцами, не требовали от нас никакой помощи и давали нам еду и отдых. Но и на этом пути едва не настигла нас внезапная смерть. Ибо однажды, когда мы плыли под высоким берегом, везущие нас увидели, что на наш дуб вот вот отвалится от берега огромная глыба земли, и стали усиленно грести против течения. И как только мы миновали это место, та глыба тотчас же рухнула в воду и ударила краем по корме, [да так, что] дуб наш едва не перевернулся. Сильно испугавшись, мы прославили Бога, спасшего нас от смерти, и с тех пор уже не осмеливались плыть вблизи таких [опасных] берегов.
Через несколько дней, пристав в Чернигове, мы вышли на берег, поблагодарив тех христолюбцев. Потом я попрощался и со своим товарищем. Он пошёл своей дорогой, а я, войдя в город, пошёл во святую епископию и, найдя своего духовного наставника и отца, иеромонаха Пахомия, сильно радовался в душе, целуя его святую десницу. После этого, приведя меня в свою келью, он покоил меня несколько дней, по прошествии которых я, найдя удобное время, стал настойчиво просить его дать мне наставление: куда бы мне лучше уйти за границу в странствие, чтобы сподобиться там святого монашеского образа. Он же, преклонившись на моё моление, дал мне такой совет:
— Если ты, брат, от всего своего сердца хочешь уйти за границу нашего отечества в странствие ради бепрепятсвенного получения монашества, то иди в святой монастырь, стоящий близ города Любеча, родины преподобного отца нашего Антония Печерского . Найди там всечестного иеросхимонаха, отца Иоакима, который, не поняв смысла евангельских слов: если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её , якобы ради хранения чистоты, по мнимой ревности, отсёк от своей левой руки четыре пальца. Он наставит тебя, ибо весьма опытен. К тому же и монастырь тот находится над Днепром на самой границе , и тебе будет удобно исполнить там своё намерение. Дождись дня, в который собирается торг, найди человека, который сможет отвезти тебя в Любеч и сообщи мне.
Отправившись по его совету на базар, я с трудом нашёл некого человека из одного села, стоящего на полпути к Любечу, и нанял его отвезти меня до его дома. Придя к Пахомию, я известил об этом его святыню. А он, сожалея, что я не смог найти человека из самого Любеча, который отвёз бы меня туда вместе с собою, велел, однако, не беспокоиться о бэтом, сказав мне:
— Не скорби из-за этого, брат! Ибо Сам Господь благополучно доведёт тебя до того святого монастыря.
Я же, припав к его ногам и взяв последнее благословение, отправился в путь с тем человеком. Привезя в своё село, он пустил меня на ночлег в свой дом, а утром я стал уговаривать его отвезти меня в Любечский монастырь (ибо боялся один идти в такой дальний путь), но не преуспел в этом. В конце концов, возложив надежду на одного Бога, я отправился в путь одержимый страхом, ибо та дорога шла через дремучие леса, а я очень боялся диких зверей.
#автобиография_прп_Паисия,
А Данила Шатило нашёл некие большие дубы , направляющиеся в Чернигов, и, заплатив за меня и товарища моего, упросил плывущих на дубах взять с собою и нас, и те, радуясь, взяли нас с собой. Поблагодарив этого христолюбца за его милосердие, мы взошли на дуб и поплыли в Чернигов в полном покое, ибо везущие нас, будучи христолюбцами, не требовали от нас никакой помощи и давали нам еду и отдых. Но и на этом пути едва не настигла нас внезапная смерть. Ибо однажды, когда мы плыли под высоким берегом, везущие нас увидели, что на наш дуб вот вот отвалится от берега огромная глыба земли, и стали усиленно грести против течения. И как только мы миновали это место, та глыба тотчас же рухнула в воду и ударила краем по корме, [да так, что] дуб наш едва не перевернулся. Сильно испугавшись, мы прославили Бога, спасшего нас от смерти, и с тех пор уже не осмеливались плыть вблизи таких [опасных] берегов.
Через несколько дней, пристав в Чернигове, мы вышли на берег, поблагодарив тех христолюбцев. Потом я попрощался и со своим товарищем. Он пошёл своей дорогой, а я, войдя в город, пошёл во святую епископию и, найдя своего духовного наставника и отца, иеромонаха Пахомия, сильно радовался в душе, целуя его святую десницу. После этого, приведя меня в свою келью, он покоил меня несколько дней, по прошествии которых я, найдя удобное время, стал настойчиво просить его дать мне наставление: куда бы мне лучше уйти за границу в странствие, чтобы сподобиться там святого монашеского образа. Он же, преклонившись на моё моление, дал мне такой совет:
— Если ты, брат, от всего своего сердца хочешь уйти за границу нашего отечества в странствие ради бепрепятсвенного получения монашества, то иди в святой монастырь, стоящий близ города Любеча, родины преподобного отца нашего Антония Печерского . Найди там всечестного иеросхимонаха, отца Иоакима, который, не поняв смысла евангельских слов: если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её , якобы ради хранения чистоты, по мнимой ревности, отсёк от своей левой руки четыре пальца. Он наставит тебя, ибо весьма опытен. К тому же и монастырь тот находится над Днепром на самой границе , и тебе будет удобно исполнить там своё намерение. Дождись дня, в который собирается торг, найди человека, который сможет отвезти тебя в Любеч и сообщи мне.
Отправившись по его совету на базар, я с трудом нашёл некого человека из одного села, стоящего на полпути к Любечу, и нанял его отвезти меня до его дома. Придя к Пахомию, я известил об этом его святыню. А он, сожалея, что я не смог найти человека из самого Любеча, который отвёз бы меня туда вместе с собою, велел, однако, не беспокоиться о бэтом, сказав мне:
— Не скорби из-за этого, брат! Ибо Сам Господь благополучно доведёт тебя до того святого монастыря.
Я же, припав к его ногам и взяв последнее благословение, отправился в путь с тем человеком. Привезя в своё село, он пустил меня на ночлег в свой дом, а утром я стал уговаривать его отвезти меня в Любечский монастырь (ибо боялся один идти в такой дальний путь), но не преуспел в этом. В конце концов, возложив надежду на одного Бога, я отправился в путь одержимый страхом, ибо та дорога шла через дремучие леса, а я очень боялся диких зверей.
#автобиография_прп_Паисия,
Forwarded from Уже позже, чем вы думаете...
Осознаем ли мы, считающие себя верующими, свое оскудение веры? Мы ходим в Церковь и знаем Символ веры, но есть ли в нас вера? И знаем ли мы, что такое вера? Апостол сказал, что «вера есть... уверенность в невидимом», то есть духовном, мире. Весь предмет веры лежит в невидимой пока нами духовной области, в Царстве Божием, в государстве иных измерений и иных законов... Как это трудно! Воистину «блаженны не видевшие и уверовавшие».
...«Уверовавших же будут сопровождать... знамения... будут говорить новыми языками, будут брать змей... возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк. 16, 17 – 18).
Оказывается, только одно требуется для того, чтобы исцелять больных: быть верующим, и, значит, – с неумолимой логикой, – если мы этих практических признаков не имеем и больных не исцеляем, мы не можем называться верующими, мы только «как бы верующие»...
Поколение за поколением мы теряли веру, со спокойным благодушием держась за внешние признаки религиозного состояния. Или, что, пожалуй, даже лучше, отходили и от них... Всякое сохранение внешних признаков религиозности без внутреннего содержания есть состояние страшное и отвратительное.
#Сергей_Фудель
...«Уверовавших же будут сопровождать... знамения... будут говорить новыми языками, будут брать змей... возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк. 16, 17 – 18).
Оказывается, только одно требуется для того, чтобы исцелять больных: быть верующим, и, значит, – с неумолимой логикой, – если мы этих практических признаков не имеем и больных не исцеляем, мы не можем называться верующими, мы только «как бы верующие»...
Поколение за поколением мы теряли веру, со спокойным благодушием держась за внешние признаки религиозного состояния. Или, что, пожалуй, даже лучше, отходили и от них... Всякое сохранение внешних признаков религиозности без внутреннего содержания есть состояние страшное и отвратительное.
#Сергей_Фудель
5. Прп. Паисий в Любечском монастыре
Но под Божиим покровом я благополучно прошёл весь путь и, выйдя в чистое поле, издалека увидел Любеч и монастырь, расположенный в трёх верстах от города, и очень в душе обрадовался. Приблизившись к монастырю, я увидел охранямые стражами пограничные заграждения, поставленные от города до самого Днепра и за которыми стоял монастырь . Объятый страхом, я недоумевал, что же делать, ибо уменя не было никакого письменного свидетельства — кто я и откуда, и боялся, что буду задержан стражниками. Я молился Богу от всей души, чтобы одному Ему известными путями Он уберёг меня от этого искушения, и потихоньку приближался к страже. И вот, по Божиему Промыслу, сверх всякой надежды, я увидел одного честнóго монаха, идущего из города к монастырю с другой стороны заграждения. Подойдя к страже, он остановился, глядя на меня. А когда я приблизился к посту и стерегущие спросили меня:
— Откуда ты? — он тотчас же, ещё прежде меня, ответил им как бы с удивлением.
— Что вы его спрашиваете, откуда он?! Разве не знаете, что он монастырский послушник и сейчас возвращается в монастырь с послушания?!
Услышав это, стражники дали мне свободно пройти, а я, подойдя к тому честнóму иноку, поклонился ему и, увидев, что он иеромонах, поцеловал его святую десницу и поблагодарил за такую любовь, прославив неисповедимый Божий Промысл, избавивший меня от такого искушения. Того честнóго монаха звали Аркадий. Взяв с собой, он привёл меня в ту святую обитель, а также и в свою келью до возвращения ушедшего куда-то по монастырским делам игумена. В келье он беседовал со мной душеполезными словами, пока не пришёл игумен, и пожелал, если будет на то разрешение, иметь меня при своей келье. Также и я, видя, что он муж духовный и благоразумный, истраха Божиего исполненный, хотел, если бы было возможно, жить при нём, ради душевного наставления. Когда же в обитель возвратился игумен, отец Аркадий показал мне его из окна кельи, спросив меня:
— Вот отец игумен наш стоит посреди монастыря. Посмотри, брат, так ли у вас в Киеве ходят игумены?
Взглянув, я увидел того стоящим в толстой чёрной ризе и украшенного сединами и очень удивился его смирению: как он, будучи игуменом, носит такую нищую одежду? Ведь с самого своего рождения не случалось мне видеть других, одетых также бедно игуменов. Потом отец Аркадий надел рясу и отвёл меня к отцу игумену. Я же, пав к его ногам, попросил унего благословения. Благословив меня, игумен по обычаю спросил меня:
— Откуда ты, брат, и как тебя зовут, и зачем ты пришёл в нашу обитель?
Я же отвечал ему, что я из Киева и пришёл в эту обитель стать послушником, а имя моё — Пётр. Он же, услышав это, сильно обрадовался и сказал мне:
— Благодарю милосерднейшего Бога за то, что послал тебя к нам на послушание. Ибо до сих пор был у нас один послушник, проходящий келарское послушание , по имени Пётр, который уже два слишним дня, как ушёл из обители. Итак, тебе, имеющему то же самое имя, я и вручаю сие послушание!
Честно́й же тот иеромонах, услышав эти слова, удивился и сказал игумену:
— Отче святый! Сей брат только сегодня пришёл в обитель и совсем не знает монастырских порядков. Если разрешишь, топусть он побудет при моей келье хотя бы до тех пор, пока хоть немного не узнает монастырские послушания и получит от меня некоторые наставления, и тогда уже ты определишь ему послушание, какое захочешь.
Игумен же отвечал ему:
— Если бы, брат, у нас был какой-нибудь другой способный на сие послушание [человек], то я срадостью исполнил бы твоё прошение! А раз, как ты и сам знаешь, у нас нет такового, то, следовательно, я по необходимости определяю на сие послушание этого брата, пусть даже он и пришёл к нам только сегодня! #автобиография_прп_Паисия
Но под Божиим покровом я благополучно прошёл весь путь и, выйдя в чистое поле, издалека увидел Любеч и монастырь, расположенный в трёх верстах от города, и очень в душе обрадовался. Приблизившись к монастырю, я увидел охранямые стражами пограничные заграждения, поставленные от города до самого Днепра и за которыми стоял монастырь . Объятый страхом, я недоумевал, что же делать, ибо уменя не было никакого письменного свидетельства — кто я и откуда, и боялся, что буду задержан стражниками. Я молился Богу от всей души, чтобы одному Ему известными путями Он уберёг меня от этого искушения, и потихоньку приближался к страже. И вот, по Божиему Промыслу, сверх всякой надежды, я увидел одного честнóго монаха, идущего из города к монастырю с другой стороны заграждения. Подойдя к страже, он остановился, глядя на меня. А когда я приблизился к посту и стерегущие спросили меня:
— Откуда ты? — он тотчас же, ещё прежде меня, ответил им как бы с удивлением.
— Что вы его спрашиваете, откуда он?! Разве не знаете, что он монастырский послушник и сейчас возвращается в монастырь с послушания?!
Услышав это, стражники дали мне свободно пройти, а я, подойдя к тому честнóму иноку, поклонился ему и, увидев, что он иеромонах, поцеловал его святую десницу и поблагодарил за такую любовь, прославив неисповедимый Божий Промысл, избавивший меня от такого искушения. Того честнóго монаха звали Аркадий. Взяв с собой, он привёл меня в ту святую обитель, а также и в свою келью до возвращения ушедшего куда-то по монастырским делам игумена. В келье он беседовал со мной душеполезными словами, пока не пришёл игумен, и пожелал, если будет на то разрешение, иметь меня при своей келье. Также и я, видя, что он муж духовный и благоразумный, истраха Божиего исполненный, хотел, если бы было возможно, жить при нём, ради душевного наставления. Когда же в обитель возвратился игумен, отец Аркадий показал мне его из окна кельи, спросив меня:
— Вот отец игумен наш стоит посреди монастыря. Посмотри, брат, так ли у вас в Киеве ходят игумены?
Взглянув, я увидел того стоящим в толстой чёрной ризе и украшенного сединами и очень удивился его смирению: как он, будучи игуменом, носит такую нищую одежду? Ведь с самого своего рождения не случалось мне видеть других, одетых также бедно игуменов. Потом отец Аркадий надел рясу и отвёл меня к отцу игумену. Я же, пав к его ногам, попросил унего благословения. Благословив меня, игумен по обычаю спросил меня:
— Откуда ты, брат, и как тебя зовут, и зачем ты пришёл в нашу обитель?
Я же отвечал ему, что я из Киева и пришёл в эту обитель стать послушником, а имя моё — Пётр. Он же, услышав это, сильно обрадовался и сказал мне:
— Благодарю милосерднейшего Бога за то, что послал тебя к нам на послушание. Ибо до сих пор был у нас один послушник, проходящий келарское послушание , по имени Пётр, который уже два слишним дня, как ушёл из обители. Итак, тебе, имеющему то же самое имя, я и вручаю сие послушание!
Честно́й же тот иеромонах, услышав эти слова, удивился и сказал игумену:
— Отче святый! Сей брат только сегодня пришёл в обитель и совсем не знает монастырских порядков. Если разрешишь, топусть он побудет при моей келье хотя бы до тех пор, пока хоть немного не узнает монастырские послушания и получит от меня некоторые наставления, и тогда уже ты определишь ему послушание, какое захочешь.
Игумен же отвечал ему:
— Если бы, брат, у нас был какой-нибудь другой способный на сие послушание [человек], то я срадостью исполнил бы твоё прошение! А раз, как ты и сам знаешь, у нас нет такового, то, следовательно, я по необходимости определяю на сие послушание этого брата, пусть даже он и пришёл к нам только сегодня! #автобиография_прп_Паисия
Честнóй иеромонах, услышав это, поклонился и ушёл в себе в келью. А игумен, повелев отворить склад, ввёл меня в него и показал мне всё, что в нём было, и объяснил весь порядок этого послушания: сколько до́лжно выдавать поварам необходимых для трапезы братий варев , рыбы, масла, муки, круп и прочего. Потом он отдал мне и ключ от келарни, а я, припав к его ногам, взял у него благословение. Так же он повелел мне жить в келье недалеко о тнего. В каморке при той келье жил пречестной отец иеросхимонах Иоаким (тот, о котором рассказывал мне отец Пахомий), а я с одним старым монахом и сдругим послушником жил в большой комнате.
Итак, я с усердием исполнял это послушание, хотя оно и превышало мои силы. Потому что каждый день множесто раз с величайшим трудом я снимал с варева и клал обратно тяжелейший камень, которым оно нагнеталось. И от этого, более чем от прочего, я сильно повредил и то малое здоровье, которое у меня ещё было. А сказать об этом отцу игумену я вовсе не осмеливался, но, насколько мог, переносил этот труд с благодарением, моля Господа укрепить меня. Проходя послушание в той мiрской одежде, в которой пришёл вобитель, я сильно желал облечься в чёрное и еле-еле нашёл одежду из простого чёрного сукна. Одеваясь в неё, от неописуемой радости я не ведал, что делаю. Со временем же, когда преставился тот старый монах, который жил со мною, от него осталась толстая нижняя одежда из серого сукна, которую игумен, призвав меня, отдал мне сословами:
— Если сия одежда угодна тебе, то носи её.
Я же, поклонившись ему, взял у него благословение и, придя в свою келью, снял с себя и нижнюю свою мiрскую одежду и облекся в эту, данную мне игуменом, со столь большой радостью, что многократно целовал её, как будто некую святую вещь, и носил её всегда до тех пор, пока она на мне не износилась. И я благодарил Бога за то, что вместо мiрской одежды, в которую до того я был одет, Он сподобил меня приличного монастырю одеяния. Ходя в нём с радостью, я исполнял определённое мне послушание, начинавшееся во время утрени и заканчивавшееся поздно вечером. Иногда же ночью меня звал из кельи на чтение своего келейного правила честной иеромонах Иоаким, ради которого я и пришёл в ту обитель, чтоб принять от него совет и наставление по поводу своего намерении. Но я очень стеснялся объявить ему о нём, даже если и находил для этого удобное время, нот олько на одного Бога возлагал свою надежду.
Через некоторое время игумен определил его на жительство в один из монастырских скитов — в скит во имя преподобного отца нашего Онуфрия Великого, отстоящий от монастыря на пять вёрст, а ту каморку, в которой он жил, отдал мне. Однажды, позвав меня, он дал мне разделённую на семьдесят поучений нигу преподобного отца нашего Иоанна Лествичника , сказав:
— Возьми, брат, сию книгу, и прилежно со вниманием читай её, и наставляйся на святое послушание и на всякое благое дело, потому как она весьма душеполезна. #автобиография_прп_Паисия
Итак, я с усердием исполнял это послушание, хотя оно и превышало мои силы. Потому что каждый день множесто раз с величайшим трудом я снимал с варева и клал обратно тяжелейший камень, которым оно нагнеталось. И от этого, более чем от прочего, я сильно повредил и то малое здоровье, которое у меня ещё было. А сказать об этом отцу игумену я вовсе не осмеливался, но, насколько мог, переносил этот труд с благодарением, моля Господа укрепить меня. Проходя послушание в той мiрской одежде, в которой пришёл вобитель, я сильно желал облечься в чёрное и еле-еле нашёл одежду из простого чёрного сукна. Одеваясь в неё, от неописуемой радости я не ведал, что делаю. Со временем же, когда преставился тот старый монах, который жил со мною, от него осталась толстая нижняя одежда из серого сукна, которую игумен, призвав меня, отдал мне сословами:
— Если сия одежда угодна тебе, то носи её.
Я же, поклонившись ему, взял у него благословение и, придя в свою келью, снял с себя и нижнюю свою мiрскую одежду и облекся в эту, данную мне игуменом, со столь большой радостью, что многократно целовал её, как будто некую святую вещь, и носил её всегда до тех пор, пока она на мне не износилась. И я благодарил Бога за то, что вместо мiрской одежды, в которую до того я был одет, Он сподобил меня приличного монастырю одеяния. Ходя в нём с радостью, я исполнял определённое мне послушание, начинавшееся во время утрени и заканчивавшееся поздно вечером. Иногда же ночью меня звал из кельи на чтение своего келейного правила честной иеромонах Иоаким, ради которого я и пришёл в ту обитель, чтоб принять от него совет и наставление по поводу своего намерении. Но я очень стеснялся объявить ему о нём, даже если и находил для этого удобное время, нот олько на одного Бога возлагал свою надежду.
Через некоторое время игумен определил его на жительство в один из монастырских скитов — в скит во имя преподобного отца нашего Онуфрия Великого, отстоящий от монастыря на пять вёрст, а ту каморку, в которой он жил, отдал мне. Однажды, позвав меня, он дал мне разделённую на семьдесят поучений нигу преподобного отца нашего Иоанна Лествичника , сказав:
— Возьми, брат, сию книгу, и прилежно со вниманием читай её, и наставляйся на святое послушание и на всякое благое дело, потому как она весьма душеполезна. #автобиография_прп_Паисия
– Я же, по обычаю поклонившись ему до земли и поцеловав святую его десницу, взял из его рук ту книгу с неописумой радостью, удивляясь любви его ко мне по Богу и такому о пользе души моей отеческому попечению, и ушёл к себе в келью. И когда я прочитал лишь малую её часть, то столь усладилась моя душа от преисполненных благодати Пресвятого Духа словесах этого богоносного отца, что, размышляя о том, что вдуг моё пребывание в той обители будет лишь недолгим и что, уйдя из неё, может быть, в другом месте я не найду такой книги, я задумал переписать её в ночной тишине ради всегдашней пользы для своей души. Не имея свечей (потому что в той обители чуть ли не вся братия светит себе лучиной), зажигал и я лучину в одну сажень длиной, втыкая её в щель в стене. Призвав на помощь Бога, я начал переписывать ту книгу, испытывая огромные неудобства з-за дыма, ибо он, не имея выхода, спускался вниз и наполнял мою келью. А когда дым опускался ниже моей головы, я совсем не мог писать дальше, но открывал окно каморки, входил в большую комнату и ждал, пока дым поднимется вверх. Вернувшись в каморку, я закрывал окно и писал до тех пор, пока она снова не наполнялась дымом. И так я делал каждую ночь, терпя при этом занятии сильное неудобство. Позже я нашёл кадило и, вливая в него масло, писал при его свете с немного бо́льшим удобством. И до ухода из той обители я переписал чуть более половины этой книги.
В начале своего пребывания в той обители, исполняя определённое мне келарское послушание, до какого-то времени я имел в своей душе глубокий мир. И так было до тех пор, пока я мог по совести хранить заповедь, данную мне игуменом, выдавая продукты по определённой им мере. Я выдавал поварам из кладовой то, что было нужно для трапезы братии, а также то, что требовалось для монастырских подворий и всех прочих мест, и зкоторых каждую неделю приходили в монастырь. Но когда братия узнала мой легкопреклоняющийся на их прошения снисходительный нрав, то начала, чуть ли не каждый, не только монахи, чаще всего себе на ужин просить у меня чего кто хотел: пшеничной муки, пшена, круп, масла и прочего. А обрати мне никто ничего не говорил: давать ли им, когда кто из них просит, или не давать. Спросить же об этом игумена я не смел, боясь, что он строго повелит мне без своего благословения совсем никому ничего не давать, а я, не сумев сохранить его заповедь без преслушания, попаду под его неблагословение и сильно согрешу в этом пред Богом. Совесть моя запрещала мне давать что-либо братии без его ведома и благословения, однако, видя столь честны́х святых отцов и братий, с таким смирением приходящих ко мне, недостойному и всех в обители последнейшему, и просящих у меня что-нибудь себе на ужин или на иную свою нужду, я стыдился и смотреть на их святые лица и, преступая свою совесть, давал им всё нужное, что они у меня ни спрашивали, не смея никому из них отказать и не дать просимого. Также и повара, когда отбирали необходимое для приготовления пищи нат рапезу братиям, против моей воли убеждали меня выдавать им вдвое больше всего нужного, то есть масла, рыбы, растительного масла, круп и прочего, говоря, что так для братии получиться лучшая трапеза. Я же, убеждённый ими, главную об этом заповедь игумена, хоть и нехотя, но нарушал, выдавая им продуктов в два или в большее число раз больше необходимого.
Итак, перед братией выставлялась более сытная и вкусная пища, и все были мне весьма благодарны и любили меня за то, что во время нужды я исполнял их прошение. А некоторые из них говорили мне, что якобы за моё к ним в их нуждах призрение и исполнение их прошений и кладовая, по Промыслу Божиему, стало изобиловать всем необходимым. Я же всему этому притворно сорадовался, но в душе моей не было уже как прежде мира, а совесть часто обличала меня за преступление заповеди игумена и за эти, без его благословения, даяния. И доколе я жил там, так и проходил это послушание на осуждение своей души. #автобиография_прп_Паисия
В начале своего пребывания в той обители, исполняя определённое мне келарское послушание, до какого-то времени я имел в своей душе глубокий мир. И так было до тех пор, пока я мог по совести хранить заповедь, данную мне игуменом, выдавая продукты по определённой им мере. Я выдавал поварам из кладовой то, что было нужно для трапезы братии, а также то, что требовалось для монастырских подворий и всех прочих мест, и зкоторых каждую неделю приходили в монастырь. Но когда братия узнала мой легкопреклоняющийся на их прошения снисходительный нрав, то начала, чуть ли не каждый, не только монахи, чаще всего себе на ужин просить у меня чего кто хотел: пшеничной муки, пшена, круп, масла и прочего. А обрати мне никто ничего не говорил: давать ли им, когда кто из них просит, или не давать. Спросить же об этом игумена я не смел, боясь, что он строго повелит мне без своего благословения совсем никому ничего не давать, а я, не сумев сохранить его заповедь без преслушания, попаду под его неблагословение и сильно согрешу в этом пред Богом. Совесть моя запрещала мне давать что-либо братии без его ведома и благословения, однако, видя столь честны́х святых отцов и братий, с таким смирением приходящих ко мне, недостойному и всех в обители последнейшему, и просящих у меня что-нибудь себе на ужин или на иную свою нужду, я стыдился и смотреть на их святые лица и, преступая свою совесть, давал им всё нужное, что они у меня ни спрашивали, не смея никому из них отказать и не дать просимого. Также и повара, когда отбирали необходимое для приготовления пищи нат рапезу братиям, против моей воли убеждали меня выдавать им вдвое больше всего нужного, то есть масла, рыбы, растительного масла, круп и прочего, говоря, что так для братии получиться лучшая трапеза. Я же, убеждённый ими, главную об этом заповедь игумена, хоть и нехотя, но нарушал, выдавая им продуктов в два или в большее число раз больше необходимого.
Итак, перед братией выставлялась более сытная и вкусная пища, и все были мне весьма благодарны и любили меня за то, что во время нужды я исполнял их прошение. А некоторые из них говорили мне, что якобы за моё к ним в их нуждах призрение и исполнение их прошений и кладовая, по Промыслу Божиему, стало изобиловать всем необходимым. Я же всему этому притворно сорадовался, но в душе моей не было уже как прежде мира, а совесть часто обличала меня за преступление заповеди игумена и за эти, без его благословения, даяния. И доколе я жил там, так и проходил это послушание на осуждение своей души. #автобиография_прп_Паисия
Только одному очень радовалась моя душа, что, пребывая там, весьма большую пользу получал я для неё, видя крайнее и великое смирение преподобнейшего и святого отца нашего игумена Никифора, принявшего меня в ту святуюо битель, ибо, имея обычай звать к себе на вечерю одного из честны́х отцов той обители, он много раз звал к себе и меня. Когдая я входил в его келью и видел его сидящим с неким честны́м отцом за трапезой, то не только не смел сесть с ними, но помышлял, что недостоин воззреть даже и на их лица. Принуждаемый повелением игумена, хотя и свеликим смущением, я садился за трапезу иел. Пищей же его была — лишь варево, или каша из гречневой крупы, или другая подобная еда. Питие — квас кисличный или гру́шевый, который выставлялся и на трапезу братии, ибо я не видел иного пития в той обители, то есть мёда или пива, кроме водки, котора яподавалась братии лишь в установленные дни. А после окончания трапезы и благодарения он отпускал меня с благословением в свою келью. Также он часто повелевал мне читать на трапезе, и по его приказанию я читал. И когда встречались очень умилительные жития святых, которые я читал по-особому, как меня научили этому в школе, то многие из братий умилялись и, плача, переставали есть. А некоторые из них даже вставали из-за столов и, окружив меня, слушали чтение с умилением и слезами. Я же, видя такую их ревность к душеполезным словам, радовался душой и прославлял за это Бога.
Во время своего пребывания в той обители наибольшую радость в своей душе я имел, видя, как преподобнейший отец игумен, подобно чадолюбивому отцу, управлял братией с великой любовью, с кротостью и смирением, с терпением и долготерпением. Есл и ислучалось кому из братии как человеку вчём-то согрешить и просить прощения, он тотчас же прощал согрешившего и исправлял его духом кротости, наставляя душеполезными словами и определяя ему по его силе некий канон . Из-за этого ибратия пребывала в глубоком мире, благодаря за всё Бога.
И когда я прожил в этом монастыре примерно три месяца, по повелению преосвященнейшего Господина Антония, Митрополита Молдавского, архиерействовавшего тогда в Чернигове, был определён на игуменство в ту обитель иной игумен из другого монастыря — учёный муж Герман Загоровский. Он управлял обителью не по подобию прежнего игумена, но властно. Распознав со временем его устроение, братия столь ужаснулась, что некоторые из них со страха и разбежались из обители неведомо куда. А я, оставаясь на том же самом послушании, всегда боялся, как бы в чём не согрешить перед ним, чего и не избежал.
Однажды в Великий пост он повелел мне выдать поварам некой капусты для своей трапезы. Я же, не расслышав, какую именно капусту повелел он мне выдать, вышел из его кельии, не смея переспросить его, рассказал о его желании поварам, а они, зная, какая лучше, сами взяли капусту и сварили её для него. Когда же повар принёс в келью игумена то блюдо и поставил его перед ним на стол, тот спросил, какая это капуста, и, услышав от повара ответ, ничего ему не сказал, но тотчас же, позвав меня в свою келью и встав из-за стола, спросил уже меня:
— Разве этой капусты я повелел тебе выдать для моего стола?!
И сказав это, так сильно ударил меня по лицу, что я едва смог устоять на ногах, а когда же он ещё и пнул меня, я упал, перелетев через порог его кельи. После того, как я встал, он закричал на меня:
— Иди вон, бездельник! #автобиография_прп_Паисия
Во время своего пребывания в той обители наибольшую радость в своей душе я имел, видя, как преподобнейший отец игумен, подобно чадолюбивому отцу, управлял братией с великой любовью, с кротостью и смирением, с терпением и долготерпением. Есл и ислучалось кому из братии как человеку вчём-то согрешить и просить прощения, он тотчас же прощал согрешившего и исправлял его духом кротости, наставляя душеполезными словами и определяя ему по его силе некий канон . Из-за этого ибратия пребывала в глубоком мире, благодаря за всё Бога.
И когда я прожил в этом монастыре примерно три месяца, по повелению преосвященнейшего Господина Антония, Митрополита Молдавского, архиерействовавшего тогда в Чернигове, был определён на игуменство в ту обитель иной игумен из другого монастыря — учёный муж Герман Загоровский. Он управлял обителью не по подобию прежнего игумена, но властно. Распознав со временем его устроение, братия столь ужаснулась, что некоторые из них со страха и разбежались из обители неведомо куда. А я, оставаясь на том же самом послушании, всегда боялся, как бы в чём не согрешить перед ним, чего и не избежал.
Однажды в Великий пост он повелел мне выдать поварам некой капусты для своей трапезы. Я же, не расслышав, какую именно капусту повелел он мне выдать, вышел из его кельии, не смея переспросить его, рассказал о его желании поварам, а они, зная, какая лучше, сами взяли капусту и сварили её для него. Когда же повар принёс в келью игумена то блюдо и поставил его перед ним на стол, тот спросил, какая это капуста, и, услышав от повара ответ, ничего ему не сказал, но тотчас же, позвав меня в свою келью и встав из-за стола, спросил уже меня:
— Разве этой капусты я повелел тебе выдать для моего стола?!
И сказав это, так сильно ударил меня по лицу, что я едва смог устоять на ногах, а когда же он ещё и пнул меня, я упал, перелетев через порог его кельи. После того, как я встал, он закричал на меня:
— Иди вон, бездельник! #автобиография_прп_Паисия
Я же, выйдя вон, весь трепетал от страха, помышляя, что если за такое, не казавшееся мне больши́м прегрешение, он так на меня прогневался, то что же он мне сделает, если вдруг я согрешу перед ним в чём-нибудь более серьёзном?! Так же и послушник его, живший со мной в одной келье, провинился перед ним в некотором деле. Игумен, гневаясь на нас обоих, стал хвалиться перед некими людьми , которые, любя нас, передали наего слова, что прикажет жестоко выпороть нас. Послушник, хорошо знавший характер игумена, сильно испугался и стал думать, куда бы ему сбежать от него, и рассказал об этом и мне. Собравшись с духом, я по секрету открыл ему, что хочу уйти за границу в странствие в поисках удобного места, где бы смог сподобиться монашеского образа. Он же, услышав это, сильно обрадовался, и мы с ним стали совещаться, как бы нам уйти за проходящую по Днепру границу, невдалеке от которой и стоит на горе та Любечская обитель.
#автобиография_прп_Паисия
#автобиография_прп_Паисия