Фатьянова

Я совершенно не ожидала, что эти "выборы" станут для меня каким-то сильным личным переживанием. Споры про лучшую стратегию меня ужасно раздражали: понятно, что выборы полностью нелегитимны, кандидаты — один страшнее другого, нет разницы, кого из альтернативных выбирать, главное — доползти, проголосовать за любого из 3 непутиных или испортить бюллетень и отметиться в полдень. Изучать и анализировать трех альтернативных смысла нет: они все конченые мрази, это специально так, важно преодолеть омерзение и просто выразиться против Путина как возможно.

Но в очереди меня внезапно захлестнула волна отвращения от мыслей о том, что я участвую в том же, к чему принуждают людей на оккупированных территориях. Параллельно шли бомбежки Одесы, я бесконечно скролила новости оттуда, и хотелось просто бросить чем-то в консульство и уйти. Но я задвинула эти мысли, потому что именно этого хочет власть от таких, как я: заставить нас чувствовать отвращение и не голосовать вовсе. Значит, надо взять себя в руки и делать обратное.

В Праге была огромная очередь, и в ней было столько замечательных людей, что я просто офигела. Обычно выборы (я 10 с лишним лет наблюдала или работала в комиссиях) были для меня головокружительным прыжком из пузыря единомышленников: только в дни голосования я смотрела в глаза сотням людей (самых разных, а не просто ментов), которые мыслят совсем не так, как я. Между выборами я уползала обратно в свой пузырь, где все против всего плохого, и из которого надо только выпрыгивать воевать с ментами и судьями. А в этот раз было ровно наоборот: тысячи людей, пришедших со мной на один участок, пришли сказать то же, что и я. Это было совершенно новое чувство.
А комиссия наоборот стала для меня отрезвляющим приветом из прошлого, и общаясь с ней, я вдруг осознала, что я 2 года не была на расстоянии вытянутой руки с теми, кто ежедневно своим маленьким делом поддерживает режим. Такие люди не были кругом моего общения в России, но я постоянно с ними общалась: в судах, полиции и похожих местах.

Поэтому небольшая стычка на нашем участке — Давиду не дали проголосовать, потому что он отказался передать паспорт в руки члену комиссии — для меня внезапно оказалась сильнейшим вьетнамским флэшбеком:

Комиссия действовала незаконно, и, как и все комиссии в таких ситуациях, пыталась делать это с милым лицом и даже какими-то шуточками. Я с этими шуточками раньше легко могла справиться: все мое правозащитное прошлое состояло из этих полуироничных перепалок со злом, когда ты и мент/судья/член комиссии то орете друг на друга и угрожаете, то шутите. Конечно, меня стабильно накрывало ужасом и ненавистью от всего этого, но фоново мне всегда было в этом общении легко: легко, весело и страшно, — не потому, что мне принципов и ярости не хватает (хватало на всё), а просто потому, что я базово очень люблю людей. И для меня все менты, судьи и члены комиссий все равно в первую очередь всегда были людьми — с которыми я яростно воевала, но в которых я, как это ни странно, до последнего верила: верила, что они однажды поймут и изменятся.

Но 24 февраля действительно все изменилось. Если раньше можно было как-то представить, что люди реально не понимают последствий своих маленьких моральных уступок и подлости, то с 24 февраля результат каждой такой маленькой подлости стал доступен всем в прямом эфире кровавой мясорубкой 24/7.

Понятно, что и до 24 февраля все было однозначно, но моих запасов любви к людям хватало на то, чтобы, не переставая яростно воевать, все равно как-то пытаться чужую подлость осмыслить и надеяться, что люди могут в любой момент измениться и перейти на другую сторону истории. Но эти запасы кончились.

Поэтому увидеть сегодня, два года спустя, таких же людей, которые с вежливой улыбкой делают свое маленькое зло, стало для меня каким-то внезапным столкновением с реальностью. Не потому, что я не знаю, как это работает (или не знаю, что все стало на всех уровнях в миллион раз хуже). А просто потому, что я физически два года не была в одной комнате с такими людьми.

1.3K views08:17