К статье о роботах-судьях в Minds я написал пару содержательных ответов на уточняющие вопросы, которыми бы стоило поделиться и тут.
Что касается первого робота, то его органичения следуют из теории вычислимости и проблемы остановки, что, собственно, представляет собой изложение теоремы Геделя применительно к алгоритмам и машине Тюринга.
Допустим, есть некоторый набор правил (высказываний), согласно которым робот будет решать споры. Невозможно заранее определить, сможет завершится ли алгоритм при заданных входных параметрах за конечное число шагов. В арифметике мы научились с этим жить, потому что можем остановить вычисления, достигнув заданной точности. Но в праве так не получится: робот-судья должен будет дать однозначный ответ, он не может вынести приговор «виновен на 89,374 %». Поэтому возможны ситуации, когда он просто не сможет за разумное конечное время вычислить доказуемо правильное решение.
Второй робот мог бы выдавать ответ с определенной вероятностью. Такие экспертные системы существуют и, судя по публикациям, некоторые умеют предсказывать результат судебного спора по материалам дела даже лучше людей.
Тут возникает проблема, которая состоит в том, что такого робота надо обучить на каком-то материале, на примерах, а их должно быть очень много. Вполне возможно, что даже не существует достаточного количества решений, вынесенных обычными судьями.
Но обучить робота — это полдела. Как доказать, что его решение верное? Никто точно не знает, как нейронные сети получают нужный результат, потому что там нет алгоритмов. Просто тот, кто отвечает за обучение, оценивает результат и корректирует его до тех пор, пока не остановится и не скажет, что нейросеть обучена. Доказать это нельзя, можно только говорить об определенной вероятности. Но мы готовы к тому, что робот-судья будет приговаривать преступника к наказанию, будучи уверенным в виновности на 75 %? Или нужно будет не меньше 90 % уверенности? Или 99 %? Любая граница будет произвольной.
И, наконец, кто выбирает примеры, на которых учится робот? Если мы исходим из того, что обычные судьи в целом выносят верные решения, а ошибки происходят редко, то и робот будет судить как средний судья-человек. А если большинство людей судят неправильно, то как робота научить тому, что это неправильные решения? Только путем отбора правильных, но это опять делает тот, кто отвечает за обучение.
Ни первый, ни второй робот не смогут понять, что правило, которое они применяют, не отвечает цели права, что оно неправедливо и должно быть изменено. То есть, конечно, можно будет научить робота примерам несправедливости из прошлого, но мне кажется, что пока невозможно научить его распознать несправедливость тогда, когда он столкнется с чем-то новым.
Что касается первого робота, то его органичения следуют из теории вычислимости и проблемы остановки, что, собственно, представляет собой изложение теоремы Геделя применительно к алгоритмам и машине Тюринга.
Допустим, есть некоторый набор правил (высказываний), согласно которым робот будет решать споры. Невозможно заранее определить, сможет завершится ли алгоритм при заданных входных параметрах за конечное число шагов. В арифметике мы научились с этим жить, потому что можем остановить вычисления, достигнув заданной точности. Но в праве так не получится: робот-судья должен будет дать однозначный ответ, он не может вынести приговор «виновен на 89,374 %». Поэтому возможны ситуации, когда он просто не сможет за разумное конечное время вычислить доказуемо правильное решение.
Второй робот мог бы выдавать ответ с определенной вероятностью. Такие экспертные системы существуют и, судя по публикациям, некоторые умеют предсказывать результат судебного спора по материалам дела даже лучше людей.
Тут возникает проблема, которая состоит в том, что такого робота надо обучить на каком-то материале, на примерах, а их должно быть очень много. Вполне возможно, что даже не существует достаточного количества решений, вынесенных обычными судьями.
Но обучить робота — это полдела. Как доказать, что его решение верное? Никто точно не знает, как нейронные сети получают нужный результат, потому что там нет алгоритмов. Просто тот, кто отвечает за обучение, оценивает результат и корректирует его до тех пор, пока не остановится и не скажет, что нейросеть обучена. Доказать это нельзя, можно только говорить об определенной вероятности. Но мы готовы к тому, что робот-судья будет приговаривать преступника к наказанию, будучи уверенным в виновности на 75 %? Или нужно будет не меньше 90 % уверенности? Или 99 %? Любая граница будет произвольной.
И, наконец, кто выбирает примеры, на которых учится робот? Если мы исходим из того, что обычные судьи в целом выносят верные решения, а ошибки происходят редко, то и робот будет судить как средний судья-человек. А если большинство людей судят неправильно, то как робота научить тому, что это неправильные решения? Только путем отбора правильных, но это опять делает тот, кто отвечает за обучение.
Ни первый, ни второй робот не смогут понять, что правило, которое они применяют, не отвечает цели права, что оно неправедливо и должно быть изменено. То есть, конечно, можно будет научить робота примерам несправедливости из прошлого, но мне кажется, что пока невозможно научить его распознать несправедливость тогда, когда он столкнется с чем-то новым.
Теория Рамсея и возникновение структур в правовых системах
Теория Рамсея объясняет происхождение сложных структур в обществе, поскольку упорядоченные структуры неизбежно возникают среди большого числа элементов. В крупных сообществах людей сложные структуры образуются в силу этой закономерности.
https://alexandrov.works/ru/all/ramsey-theory-in-law/
Теория Рамсея объясняет происхождение сложных структур в обществе, поскольку упорядоченные структуры неизбежно возникают среди большого числа элементов. В крупных сообществах людей сложные структуры образуются в силу этой закономерности.
https://alexandrov.works/ru/all/ramsey-theory-in-law/
Скопирую из Minds важный комментарий-дополнение к предыдущей заметке.
Теория Рамсея, мне кажется, может помочь объяснению того, как возникают большие структуры правовых норм, которые потом начинают эволюционировать все вместе, как единое целое, а не по отдельности. Внутри такой структуры нормы могут себе позволить дифференцироваться, то есть их эволюционную пользу (или вред) можно оценить внутри такой структуры. А это уже дает импульс к появлению того, что Харт называет вторичными нормами, то есть правилами применения права (rules of adjudication), правилами изменения права (rules of change) и правилами признания права (rules of recognition).
Теория Рамсея, мне кажется, может помочь объяснению того, как возникают большие структуры правовых норм, которые потом начинают эволюционировать все вместе, как единое целое, а не по отдельности. Внутри такой структуры нормы могут себе позволить дифференцироваться, то есть их эволюционную пользу (или вред) можно оценить внутри такой структуры. А это уже дает импульс к появлению того, что Харт называет вторичными нормами, то есть правилами применения права (rules of adjudication), правилами изменения права (rules of change) и правилами признания права (rules of recognition).
По мотивам моей заметки на тему роботизации права, мы с Дмитрием Тортевым написали новую совместную статью. Сегодня она выша в «Аукционном вестнике» под названием «Можно ли запрограммировать право государственных закупок».
http://avestnik.ru/pdf/2021/AV_516.pdf
Предыдущая статья вышла в начале декабря и называлась «Перспективы автоматизации права в области публичных закупок: возможности, вызовы и опасности»
http://avestnik.ru/pdf/2020/AV_501.pdf
Следующая статья будет о нейронных сетях и машинном обучении.
Моим постоянным читателям теоретические выкладки будут знакомы, Дмитрий их дополнил своим видением применительно к одной из отраслей российского права.
http://avestnik.ru/pdf/2021/AV_516.pdf
Предыдущая статья вышла в начале декабря и называлась «Перспективы автоматизации права в области публичных закупок: возможности, вызовы и опасности»
http://avestnik.ru/pdf/2020/AV_501.pdf
Следующая статья будет о нейронных сетях и машинном обучении.
Моим постоянным читателям теоретические выкладки будут знакомы, Дмитрий их дополнил своим видением применительно к одной из отраслей российского права.
Пару месяцев я сюда ничего не писал, но это не значит, что забросил тему. Наберитесь, пожалуйста, терпения 🙂
- Скоро будет продолжение наших с Дмитрием Тортевым размышлений о автоматизации права государственных закупок. Теперь обратимся к машинному обучению и нейросетям.
- Пишется чешская статья в журнал о соотношении легальных определений и контекстов употребления для понимания значения терминов, используемых в нормативных текстах.
- После тезисов к вопросу о происхождении права несколько месяцев пишу заметку, в которой при помощи теории речевых актов будет перекинут очень важный мостик к формальным структурам права (в виде текстов). Когда-нибудь допишу.
- В основном в задумке, но тоже уже кое-что написано на тему обнаружения эволюционирующих формальных элементов права. (Если помните заметку весны прошлого года «В поисках юридического гена», то это продолжение). Сегодня в беседе с Дмитрием даже придумал шуточный термин «период полураспада правовой нормы».
- Наконец, много места в голове в последнее время занимает идея сверхчеловеческого разума институций, который при помощи права управляет людьми. Написано кусками, но тоже еще требует осмысления и превращения в цельную концепцию.
В общем, stay tuned. Будет еще много интересного, ЕУБГИЖБ.
- Скоро будет продолжение наших с Дмитрием Тортевым размышлений о автоматизации права государственных закупок. Теперь обратимся к машинному обучению и нейросетям.
- Пишется чешская статья в журнал о соотношении легальных определений и контекстов употребления для понимания значения терминов, используемых в нормативных текстах.
- После тезисов к вопросу о происхождении права несколько месяцев пишу заметку, в которой при помощи теории речевых актов будет перекинут очень важный мостик к формальным структурам права (в виде текстов). Когда-нибудь допишу.
- В основном в задумке, но тоже уже кое-что написано на тему обнаружения эволюционирующих формальных элементов права. (Если помните заметку весны прошлого года «В поисках юридического гена», то это продолжение). Сегодня в беседе с Дмитрием даже придумал шуточный термин «период полураспада правовой нормы».
- Наконец, много места в голове в последнее время занимает идея сверхчеловеческого разума институций, который при помощи права управляет людьми. Написано кусками, но тоже еще требует осмысления и превращения в цельную концепцию.
В общем, stay tuned. Будет еще много интересного, ЕУБГИЖБ.
Неожиданно сама собой написалась короткая заметка о том, к каким затруднениям может вести алгоритмизация права на примере юридической ответственности робота.
Суперпозиция юридической ответственности робота
Первый закон робототехники Азимова как пример применения теоремы Геделя в праве. Чтобы избежать неполноты и противоречий, необходимо допустить, чтобы робот мог совершать противоправные действия.
https://alexandrov.works/ru/all/superposition-of-the-robot-s-legal-responsibility/
Суперпозиция юридической ответственности робота
Первый закон робототехники Азимова как пример применения теоремы Геделя в праве. Чтобы избежать неполноты и противоречий, необходимо допустить, чтобы робот мог совершать противоправные действия.
https://alexandrov.works/ru/all/superposition-of-the-robot-s-legal-responsibility/
Три парадокса права. Парадокс самореферентности
Право можно представить как систему высказываний (правил), изложенную на формальном языке. Достигая определенного уровня сложности, при котором из частных случаев складываются абстрактные нормы, такая система с неизбежностью начинает содержать высказывания о самой себе, то есть о том, какими качествами обладает право в целом, каким оно должно быть и какую цель преследовать. Общеобязательность норм права основывается не на внешнем авторитете правителя, а на автономии самого права. То есть нормы, выраженные в законе или прецеденте, становятся частью действующего права не из-за авторитета того, кто их создает, а в силу соблюдения правил, которые позволяют создавать, менять и интерпретировать первичные нормы. Эти вторичные нормы по необходимости также должны принадлежать к формальной системе права.
Право стремится к поддержанию своей консистентности и когерентности. Консистентность (непротиворечивость) в целом недостижима потому, что нормы возникают не везде, а только там, где для этого есть практическая потребность. Где нет необходимости регулирования, право не возникает вовсе, а если когда-то возникло, то со временем исчезает. Консистентность, таким образом — свойство только некоторых подмножеств высказываний в формальной системе, для которых выведение общего из частного целесообразно и практически достижимо. Когерентность же (целостность) права обеспечивается за счет самых общих принципов, таких как устремление к справедливости, определенности, доступности и т.п. Эти принципы легко вступают в противоречие друг с другом.
Запрет самореференции, таким образом, в формальной системе права невозможен и не позволяет исключить некоторые из возникающих противоречий. Локальные противоречия разрешаются единственным доступным праву способом: путем создания новых правил. Когда возникает ситуация, требующая правового регулирования, но для которой невозможно удовлетворительное решение в рамках существующих норм, создается решение, которое само может стать правилом для решения аналогичных ситуаций в будущем. Происходит, таким образом, уточнение общих принципов (определение границ их применимости) и дополнение формальной системы новыми частными высказываниями (правилами). Это, однако, не гарантирует, что противоречия не обнаружатся в другом месте. Новые противоречия разрешаются чаще всего путем нормативной инфляции, то есть потенциально бесконечного усложнения системы в целом.
Право можно представить как систему высказываний (правил), изложенную на формальном языке. Достигая определенного уровня сложности, при котором из частных случаев складываются абстрактные нормы, такая система с неизбежностью начинает содержать высказывания о самой себе, то есть о том, какими качествами обладает право в целом, каким оно должно быть и какую цель преследовать. Общеобязательность норм права основывается не на внешнем авторитете правителя, а на автономии самого права. То есть нормы, выраженные в законе или прецеденте, становятся частью действующего права не из-за авторитета того, кто их создает, а в силу соблюдения правил, которые позволяют создавать, менять и интерпретировать первичные нормы. Эти вторичные нормы по необходимости также должны принадлежать к формальной системе права.
Право стремится к поддержанию своей консистентности и когерентности. Консистентность (непротиворечивость) в целом недостижима потому, что нормы возникают не везде, а только там, где для этого есть практическая потребность. Где нет необходимости регулирования, право не возникает вовсе, а если когда-то возникло, то со временем исчезает. Консистентность, таким образом — свойство только некоторых подмножеств высказываний в формальной системе, для которых выведение общего из частного целесообразно и практически достижимо. Когерентность же (целостность) права обеспечивается за счет самых общих принципов, таких как устремление к справедливости, определенности, доступности и т.п. Эти принципы легко вступают в противоречие друг с другом.
Запрет самореференции, таким образом, в формальной системе права невозможен и не позволяет исключить некоторые из возникающих противоречий. Локальные противоречия разрешаются единственным доступным праву способом: путем создания новых правил. Когда возникает ситуация, требующая правового регулирования, но для которой невозможно удовлетворительное решение в рамках существующих норм, создается решение, которое само может стать правилом для решения аналогичных ситуаций в будущем. Происходит, таким образом, уточнение общих принципов (определение границ их применимости) и дополнение формальной системы новыми частными высказываниями (правилами). Это, однако, не гарантирует, что противоречия не обнаружатся в другом месте. Новые противоречия разрешаются чаще всего путем нормативной инфляции, то есть потенциально бесконечного усложнения системы в целом.
Три парадокса права. Парадокс ценностной нейтральности
Право может успешно функционировать только тогда, когда перед ним все равны, когда оно игнорирует границы и различия между людьми, если только эти различия не созданы самим правом. Нормы права носят обязательный и универсальный характер; им подчиняются все, добровольно или по принуждению. Этим право отличается от других (партикулярных) нормативных систем, которые не обязательно распространяются на всех и (или) не имеют средств принуждения.
Право, которое замыкается в себе, игнорирует свое окружение, перестает применяться людьми, теряет функцию регулятора и умирает. Нормы права перестают соблюдаться (в том числе и теми, кто отвечает за принуждение), если они не воспринимаются обществом как в целом справедливые. Перефразируя Авраама Линкольна, право может быть несправедливым в некоторых случаях, в течение короткого времени несправедливость может быть широко распространена, но право не может длительное время быть в целом несправедливым. Однако представления о справедливости в обществе меняются и не всегда универсальны. Поэтому к праву постоянно применяются внешние требования партикулярных нормативных систем. С этим давлением право вынуждено справляться так, чтобы не допустить саморазрушения и при этом не потерять эффективность.
Юриспруденция возникает в среде профессиональных юристов как подсистема права, отвечающая за его самореферентность. Это практическая наука (ars, τεχνη), одна из задач которой — поиск равновесия между внутренними требованиями права и внешней справедливостью. Сформулированные при помощи науки общие принципы права должны препятствовать навязыванию практикулярных представлений о справедливости. Право не может быть ареной борьбы между нормативными системами (моралью, религией и другими). В противном случае существует риск, что право превратится в инструмент насилия одних и бесправия других. Но право не может не отражать результат такой борьбы, иначе утратит связь с представлениями о справедливости, имеющимися в обществе, а вместе с ней и эффективность. Таким образом, право должно инкорпорировать самые общие принципы справедливости, но при этом оставаться ценностно нейтральным.
Право может успешно функционировать только тогда, когда перед ним все равны, когда оно игнорирует границы и различия между людьми, если только эти различия не созданы самим правом. Нормы права носят обязательный и универсальный характер; им подчиняются все, добровольно или по принуждению. Этим право отличается от других (партикулярных) нормативных систем, которые не обязательно распространяются на всех и (или) не имеют средств принуждения.
Право, которое замыкается в себе, игнорирует свое окружение, перестает применяться людьми, теряет функцию регулятора и умирает. Нормы права перестают соблюдаться (в том числе и теми, кто отвечает за принуждение), если они не воспринимаются обществом как в целом справедливые. Перефразируя Авраама Линкольна, право может быть несправедливым в некоторых случаях, в течение короткого времени несправедливость может быть широко распространена, но право не может длительное время быть в целом несправедливым. Однако представления о справедливости в обществе меняются и не всегда универсальны. Поэтому к праву постоянно применяются внешние требования партикулярных нормативных систем. С этим давлением право вынуждено справляться так, чтобы не допустить саморазрушения и при этом не потерять эффективность.
Юриспруденция возникает в среде профессиональных юристов как подсистема права, отвечающая за его самореферентность. Это практическая наука (ars, τεχνη), одна из задач которой — поиск равновесия между внутренними требованиями права и внешней справедливостью. Сформулированные при помощи науки общие принципы права должны препятствовать навязыванию практикулярных представлений о справедливости. Право не может быть ареной борьбы между нормативными системами (моралью, религией и другими). В противном случае существует риск, что право превратится в инструмент насилия одних и бесправия других. Но право не может не отражать результат такой борьбы, иначе утратит связь с представлениями о справедливости, имеющимися в обществе, а вместе с ней и эффективность. Таким образом, право должно инкорпорировать самые общие принципы справедливости, но при этом оставаться ценностно нейтральным.
Здесь давно не было обновлений. Причина в том, что в конце лета и начале осени написал реферат и сделал презентацию о корпусных методах в легиспруденции. Сюда не выкладываю, потому что все на чешском языке с чешскими примерами, для понимания которых надо немного знать язык, но если это кому-то интересно — напишите в комментарии или напрямую, с удовольствием пришлю копию.
Если вы знаете о ком-то, кто ведет корпусные исследования российского права — обязательно расскажите ему (или ей) обо мне, сделаете доброе дело для науки. Мои прошлогодние попытки найти единомышленников в ВШЭ не закончились успехом, правда я приложил не очень много усилий и сам не знал, что буду делать. Сейчас еще нельзя сказать, что есть результаты, но хотя бы есть приблизительное понимание, что можно сделать и в каком направлении копать.
Отправлены в журнал две теоретических статьи. Первая на тему «Начнут ли роботы понимать право» об игре в имитацию и ограничениях систем формальных доказательств. Статья слабая, надеюсь, что ее не примут или вернут на переделку. Но рано или поздно будет закончена и, наверное, будет иметь смысл ее частями перевести на русский язык и выложить где-то.
Вторая статья на тему «Обнаружение собственного значения слов с точки зрения законодателя» о том, как лексика нормативных текстов определяется контекстами употребления и как эти контексты можно исследовать с применением корпусных методов еще на этапе подготовки законопроектов. Эта статья мне нравится. Примеры, конечно же, из чешского права, но большая часть общих соображений вполне может быть доступна и после перевода на русский язык. Посмотрим, будет ли принята и напечатана.
Если вы знаете о ком-то, кто ведет корпусные исследования российского права — обязательно расскажите ему (или ей) обо мне, сделаете доброе дело для науки. Мои прошлогодние попытки найти единомышленников в ВШЭ не закончились успехом, правда я приложил не очень много усилий и сам не знал, что буду делать. Сейчас еще нельзя сказать, что есть результаты, но хотя бы есть приблизительное понимание, что можно сделать и в каком направлении копать.
Отправлены в журнал две теоретических статьи. Первая на тему «Начнут ли роботы понимать право» об игре в имитацию и ограничениях систем формальных доказательств. Статья слабая, надеюсь, что ее не примут или вернут на переделку. Но рано или поздно будет закончена и, наверное, будет иметь смысл ее частями перевести на русский язык и выложить где-то.
Вторая статья на тему «Обнаружение собственного значения слов с точки зрения законодателя» о том, как лексика нормативных текстов определяется контекстами употребления и как эти контексты можно исследовать с применением корпусных методов еще на этапе подготовки законопроектов. Эта статья мне нравится. Примеры, конечно же, из чешского права, но большая часть общих соображений вполне может быть доступна и после перевода на русский язык. Посмотрим, будет ли принята и напечатана.
Три парадокса права. Парадокс нормативной инфляции
Право развивается единственным доступным ему способом — производством новых норм. Если право уменьшает энтропию по сравнению с любым альтернативным праву состоянием, оно начинает формально усложняться и расширять свою область регулирования. Эффективность права измеряется в предсказуемости поведения других социальных систем, которые регулируемых правом. Как следствие, для описания большего количества ситуаций с заданной точностью нужно меньше информации. Абстрактная норма может быть в этом смысле более эффективной, чем множество частных.
Нормативная инфляция права ведет не только к количественным, но и к качественным изменениям системы, которая стремится к когерентности и консистентности, о которых уже говорилось выше. Эти характеристики отражают его внутренние, а не внешние свойства, причем и то, и другое недостижимо. Право усложняется в силу своей собственной внутренней динамики. Здесь проявляется парадокс саморефрентности. Внешнюю динамику в этот процесс приносит требование ценностной нейтральности. В усложняющейся системе неизбежно появляется больше противоречий для разрешения которых требуются новые нормы. Начинается экспоненциальный рост сложности, бегство в бесконечность.
Если право продолжает усложняться, энтропия в определенный момент начинает также увеличиваться: право становится менее предсказуемым, теряет стабильность и хуже выполняет свою регулятивную функцию. Когда адресаты не могут ориентироваться среди большого количества норм, когда право слишком сложно, непредсказуемо, противоречиво и изменчиво для них, когда не отвечает рациональным ожиданиям, люди перестают руководствоваться правом вовсе; наступает аномия, нормативный хаос. Однако хаос — это система с очень простыми правилами и высокой мерой энтропии. Из этого, согласно теореме Рамсея, возникают более сложные системы, снижающие энтропию.* Примитивные системы под действием эволюционного давления, то есть в борьбе за эффективность, приспосабливаются к потребностям регулирования, они совершенствуются путем создания новых норм. Чем более сложной формальной системой становится право, тем больше вероятность ее перехода в состояние хаоса. Однако из хаоса неизбежно появляются новые упорядоченные самоусложняющиеся системы.
___________________________
Эта заметка — последняя из серии заметок о парадоксах права. Первые две:
https://alexandrov.works/ru/all/first-paradox-of-law/
https://alexandrov.works/ru/all/second-paradox-of-law/
Также она опирается на применение теории Рамсея в праве:
https://alexandrov.works/ru/all/ramsey-theory-in-law/
Право развивается единственным доступным ему способом — производством новых норм. Если право уменьшает энтропию по сравнению с любым альтернативным праву состоянием, оно начинает формально усложняться и расширять свою область регулирования. Эффективность права измеряется в предсказуемости поведения других социальных систем, которые регулируемых правом. Как следствие, для описания большего количества ситуаций с заданной точностью нужно меньше информации. Абстрактная норма может быть в этом смысле более эффективной, чем множество частных.
Нормативная инфляция права ведет не только к количественным, но и к качественным изменениям системы, которая стремится к когерентности и консистентности, о которых уже говорилось выше. Эти характеристики отражают его внутренние, а не внешние свойства, причем и то, и другое недостижимо. Право усложняется в силу своей собственной внутренней динамики. Здесь проявляется парадокс саморефрентности. Внешнюю динамику в этот процесс приносит требование ценностной нейтральности. В усложняющейся системе неизбежно появляется больше противоречий для разрешения которых требуются новые нормы. Начинается экспоненциальный рост сложности, бегство в бесконечность.
Если право продолжает усложняться, энтропия в определенный момент начинает также увеличиваться: право становится менее предсказуемым, теряет стабильность и хуже выполняет свою регулятивную функцию. Когда адресаты не могут ориентироваться среди большого количества норм, когда право слишком сложно, непредсказуемо, противоречиво и изменчиво для них, когда не отвечает рациональным ожиданиям, люди перестают руководствоваться правом вовсе; наступает аномия, нормативный хаос. Однако хаос — это система с очень простыми правилами и высокой мерой энтропии. Из этого, согласно теореме Рамсея, возникают более сложные системы, снижающие энтропию.* Примитивные системы под действием эволюционного давления, то есть в борьбе за эффективность, приспосабливаются к потребностям регулирования, они совершенствуются путем создания новых норм. Чем более сложной формальной системой становится право, тем больше вероятность ее перехода в состояние хаоса. Однако из хаоса неизбежно появляются новые упорядоченные самоусложняющиеся системы.
___________________________
Эта заметка — последняя из серии заметок о парадоксах права. Первые две:
https://alexandrov.works/ru/all/first-paradox-of-law/
https://alexandrov.works/ru/all/second-paradox-of-law/
Также она опирается на применение теории Рамсея в праве:
https://alexandrov.works/ru/all/ramsey-theory-in-law/
Энтропия и сложность права
Энтропию права можно определить как меру непредсказуемости при порождении новых текстов. Метод оценки сложности права — измерение минимального количества информации, которое нужно для моделирования права с заданной точностью.
https://alexandrov.works/ru/all/entropy-and-complexity-of-law/
Энтропию права можно определить как меру непредсказуемости при порождении новых текстов. Метод оценки сложности права — измерение минимального количества информации, которое нужно для моделирования права с заданной точностью.
https://alexandrov.works/ru/all/entropy-and-complexity-of-law/
Кому адресованы юридические тексты
Некоторые комментаторы недавнего решения Верховного суда США задумались о путях интерпретации текста конституции. Мне эта тема интересна в контексте доступности нормативных текстов и их аргументации для понимания широкой публикой.
https://alexandrov.works/ru/all/to-whom-the-legal-texts-are-addressed/
Некоторые комментаторы недавнего решения Верховного суда США задумались о путях интерпретации текста конституции. Мне эта тема интересна в контексте доступности нормативных текстов и их аргументации для понимания широкой публикой.
https://alexandrov.works/ru/all/to-whom-the-legal-texts-are-addressed/
Соревнование обезьяны с законодателем
Теорему о бесконечной обезьяне можно применить и к законодательному процессу. Публикация нормативных текстов не обходится без ошибок, поэтому если они будут накапливаться длительное время, текст закона может измениться до неузнаваемости.
https://alexandrov.works/ru/all/monkey-competition-with-the-lawmaker/
Теорему о бесконечной обезьяне можно применить и к законодательному процессу. Публикация нормативных текстов не обходится без ошибок, поэтому если они будут накапливаться длительное время, текст закона может измениться до неузнаваемости.
https://alexandrov.works/ru/all/monkey-competition-with-the-lawmaker/
Вниманию тех, кто читает на чешском и интересуется эволюцией ковидного права в Чехии, могу предложить свою статью, которая прошла научным рецензированием и выйдет в сборнике конференции «Метаморфозы права в Средней Европе» к концу этого года. (Конференция прошла в начале июня в Зноймо). В статье приведена полная статистика за два с лишним года: количество нормативных актов, срок от принятия до вступления в действие и срок действия. Я пока не видел, чтобы еще кто-то у нас сделал что-то подобное. Написано нудно, хотя для знатоков скрыто некоторое количество шуток и намеков. Полные исходные данные, которыми я пользовался, по соображениям соблюдения авторского права опубликовать не могу, но в частном порядке, разумеется с удовольствием пришлю. В конце статьи рассматриваются возможности качественного анализа при помощи базовых методов корпусной лингвистики. Это уже не исчерпывающее исследование, а только разбор нескольких примеров, на которых показано, что можно извлечь из корпуса и как можно судить о его содержании в целом. Статью не планирую переводить на русский или английский язык, потому что там много чешской специфики и она вряд ли заинтересует кого-то за границей.
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.19722.54727
Корпусом чешского ковидного права я продолжаю заниматься дальше. В сентябре на конференции «Чешское право и информационные технологии» в Брно показывал примеры кластеризации этих нормативных текстов. Пока можно посмотреть презентацию, но в ней без отдельного комментария не все понятно. Методы самые простые. В феврале, надеюсь, статья будет дописана и где-то к лету 2023 года пройдет рецензированием. В ней будет сделана попытка эволюционной интерпретации расстояний между документами. (В презентации этого нет).
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.32616.14085
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.19722.54727
Корпусом чешского ковидного права я продолжаю заниматься дальше. В сентябре на конференции «Чешское право и информационные технологии» в Брно показывал примеры кластеризации этих нормативных текстов. Пока можно посмотреть презентацию, но в ней без отдельного комментария не все понятно. Методы самые простые. В феврале, надеюсь, статья будет дописана и где-то к лету 2023 года пройдет рецензированием. В ней будет сделана попытка эволюционной интерпретации расстояний между документами. (В презентации этого нет).
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.32616.14085
Еще одна статья о количественном анализе контекстов в законотворческой деятельности. Была написана с большим трудом осенью прошлого года, сейчас, наконец, прошла процессом рецензирования и выйдет в журнале чешского министерства внутренних дел «Административное право». По моему ощущению уже немного устарела, сейчас бы написал лучше и глубже, но как получилось. Какие-то части, может быть, переведу еще на русский язык, потому что могут быть полезны тем, кто интересуется методами интерпретации права. Пока доступна в виде препринта.
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.11933.59366
http://dx.doi.org/10.13140/RG.2.2.11933.59366
Смерть законодателя
Историю философии можно изложить как смерть Бога, смерть разума, смерть автора. Те же этапы проходит нормотворчество: смерть божественного права, смерть рационального права, и, наконец, смерть законодателя.
https://alexandrov.works/ru/all/gesetzgeber-ist-tot/
Историю философии можно изложить как смерть Бога, смерть разума, смерть автора. Те же этапы проходит нормотворчество: смерть божественного права, смерть рационального права, и, наконец, смерть законодателя.
https://alexandrov.works/ru/all/gesetzgeber-ist-tot/
Forwarded from Arkady Alexandrov for Public
Эта картинка — карта чешского первичного права «в искусственных цветах». Надеюсь, что за нее мне дадут докторат :) 14599 ссылок, 786 документов (изображено 473), 180 скоплений. Технологии: node2vec, UMAP.
Оригинал: https://twitter.com/arcady_cz/status/1768719717236191386
Оригинал: https://twitter.com/arcady_cz/status/1768719717236191386
Почему предыдущая картинка так важна? В основе экспериментальной части моей диссертации лежат методы корпусной лингвистики. Для этого нужно вместе собрать большое количество текстов (в моем случае это все действующие акты первичного права, а их не так много, как кажется). Языковые явления, представленные в корпусах, можно анализировать классическими статистическими методами и на этом основании делать выводы о том, как устроен исследуемый язык, что в нем встречается часто, что редко, а что, скорее всего, не бывает вовсе.
Осенью 2019 года я вел в «Фейсбуке» дискуссии о сложности юридического языка с Александром Сергеевым и его другом-математиком, имя которого уже забыл (кажется, фамилия начиналась на К). Я тогда написал в одном из комментариев: «Юридический язык предназначен для описания всего многообразия социальных отношений. Его применяют и интерпретируют не машины, а огромное количество независимых субъектов, каждый по-своему и с разным результатом. Описываемая им реальность постоянно меняется. К этому надо добавить хаотичность законотворческой деятельности <...> [C]редства выражения, которые есть в юридическом языке, весьма ограничены, потому что одни и те же понятия должны описываться одними и теми же словами, а грамматические и синтаксические конструкции должны означать одни и те же соотношения между понятиями, иначе единство применения и интерпретации текстов будут затруднены».
Хотя ясность и однозначность законов постоянно всеми декларируется как желанная цель, правовая практика оказывается совсем иной. Несмотря на все усилия, даже терминология законов не всегда бывает полностью консистентной, не говоря уже о более абстрактных вещах, таких как логическая непротиворечивость, единство концепции и целей регулирования и т.п. Поэтому попытки применять к праву аналитические методы, пытаться его формализировать и запрограммировать терпят если не полную неудачу, то, по крайней мере, имеют весьма узкую область применения. Упомянутые выше несовершенство выразительных средств естественного языка, на котором пишутся законы, и имманентная изменчивость права делают его чрезвычайно сложной системой.
Корпусные методы стали ответом на кризис аналитических подходов в науке, философии и праве, который случился в 1930-е годы. Тогда происходит т.н. лингвистическая революция. Людвиг Витгенштейн в своем позднем творчестве говорит: «значние слова определяется его использованием в речи». Собственно корпус текстов — это и есть набор большого числа соответствующих примеров. Есть даже довольно сильно сформулированная гипотеза (впрочем, недоказанная), что смысл слова полностью исчерпывается контекстами его употребления. Если юридическая терминология встречается в законах в статистически хорошо предсказуемых контекстах, значит она в целом консистентна. Это не так сложно проверить, потому словарь юридического языка более беден, чем общий (содержит меньше слов), и более концентрирован (то есть наиболее употребляемые слова встречаются в нем чаще).
Осенью 2019 года я вел в «Фейсбуке» дискуссии о сложности юридического языка с Александром Сергеевым и его другом-математиком, имя которого уже забыл (кажется, фамилия начиналась на К). Я тогда написал в одном из комментариев: «Юридический язык предназначен для описания всего многообразия социальных отношений. Его применяют и интерпретируют не машины, а огромное количество независимых субъектов, каждый по-своему и с разным результатом. Описываемая им реальность постоянно меняется. К этому надо добавить хаотичность законотворческой деятельности <...> [C]редства выражения, которые есть в юридическом языке, весьма ограничены, потому что одни и те же понятия должны описываться одними и теми же словами, а грамматические и синтаксические конструкции должны означать одни и те же соотношения между понятиями, иначе единство применения и интерпретации текстов будут затруднены».
Хотя ясность и однозначность законов постоянно всеми декларируется как желанная цель, правовая практика оказывается совсем иной. Несмотря на все усилия, даже терминология законов не всегда бывает полностью консистентной, не говоря уже о более абстрактных вещах, таких как логическая непротиворечивость, единство концепции и целей регулирования и т.п. Поэтому попытки применять к праву аналитические методы, пытаться его формализировать и запрограммировать терпят если не полную неудачу, то, по крайней мере, имеют весьма узкую область применения. Упомянутые выше несовершенство выразительных средств естественного языка, на котором пишутся законы, и имманентная изменчивость права делают его чрезвычайно сложной системой.
Корпусные методы стали ответом на кризис аналитических подходов в науке, философии и праве, который случился в 1930-е годы. Тогда происходит т.н. лингвистическая революция. Людвиг Витгенштейн в своем позднем творчестве говорит: «значние слова определяется его использованием в речи». Собственно корпус текстов — это и есть набор большого числа соответствующих примеров. Есть даже довольно сильно сформулированная гипотеза (впрочем, недоказанная), что смысл слова полностью исчерпывается контекстами его употребления. Если юридическая терминология встречается в законах в статистически хорошо предсказуемых контекстах, значит она в целом консистентна. Это не так сложно проверить, потому словарь юридического языка более беден, чем общий (содержит меньше слов), и более концентрирован (то есть наиболее употребляемые слова встречаются в нем чаще).
Мои пилотные исследования малого репрезентативного корпуса (примерно 15 % всех действующих чешских актов первичного права по объему) показали, что юридическая терминология в некоторых случаях далека от идеала полной согласованности. Нередко встречается как синонимия, так и полисемия, что нарушает требование однозначности используемых слов, которое законодатель предъявляет сам к себе. Он не может изобретать новые искусственные слова, поэтому ему приходится использовать средства, которые предоставляет естественный язык. Например, глагол в юридическом языке играет довольно невыразительную роль. В предельном случае можно было бы обойтись только модальными глаголами обязывания, запрещения и дозволения. (Конечно, в реальности все сложнее). Зато в праве нельзя обойтись без громоздких именных конструкций, которые многими считаются признаком плохого юридического стиля. Необходимость описания регулируемой правом сложной реальности ведет к созданию законодателем многих десятков тысяч новых терминов (право ЕС, Швейцарии или Чехии). К примеру, налоговое право должно различать между налоговым субъектом, налогоплательщиком, налоговым агентом и лицом, имеющим налоговую обязанность. Обычный человек или даже юрист, не специализирующийся на налоговом праве, с трудом объяснит разницу между этими понятиями. С другой стороны, возможности создания терминологии тоже не безграничны. Так, фонд (траст) с точки зрения гражданского права — это только объект, а с точки зрения налогового права — субъект. Разницу можно увидеть и в синтаксических конструкциях (отношениях с глаголом), где фонд может выступать в активной или пассивной роли.
Достижение полной однозначности и непротиворечивости юридической терминологии — это утопия. На основе количественного анализа контекстов я выдвигаю концепцию конкуренции контекстов. Чтобы значение слова могло быть понято однозначно, в некоторых случаях необходимо сужать контекст его употребления и отбрасывать те контексты, которые мешают правильной интерпретации нормативного текста. Проблема в том, что классические корпусные методы сами по себе не дают ответа, как это сделать и определить правильные границы контекста. Адресатам права приходится полагаться на субъективные методы, знание права, чувство языка и здравый разум. Большие языковые модели как-то (еще не совсем понятно как именно) умеют довольно хорошо справляться с этими задачами, но им все равно еще не хватает точности и предсказуемости.
Похоже, что сетевой анализ может помочь решению задачи автоматического определения контекстов, в которых используется юридическая терминология. Я исхожу из гипотезы о единстве действующего первичного права, в котором документы (отдельные законы) ссылаются на нормы друг друга. Она подтверждается и эмпирически на материале ссылочного аппарата чешских законов. Если существует ссылка между документами, значит и используемые в них слова должны иметь один и тот же смысл. Если документы слабо связаны между собой, то они могут создать контекст, в котором то же слово может использоваться в другом значении. Здесь могут применяться разные методы кластеризации, в основном статистические, но не только. Картинка, о которой я говорил выше, получена с применением статистики, нейронных сетей и топологии. При том, что в самих исходных данных много случайного шума (ссылочный аппарат в чешских законах весьма далек от совершенства), и сами методы не всегда стабильны (чувствительны к качеству данных, зависят от настройки гиперпараметров и т.п.) или используют (псевдо-)случайные алгоритмы, получение осмысленного, достаточно хорошо интерпретируемого результата не может не радовать.
Достижение полной однозначности и непротиворечивости юридической терминологии — это утопия. На основе количественного анализа контекстов я выдвигаю концепцию конкуренции контекстов. Чтобы значение слова могло быть понято однозначно, в некоторых случаях необходимо сужать контекст его употребления и отбрасывать те контексты, которые мешают правильной интерпретации нормативного текста. Проблема в том, что классические корпусные методы сами по себе не дают ответа, как это сделать и определить правильные границы контекста. Адресатам права приходится полагаться на субъективные методы, знание права, чувство языка и здравый разум. Большие языковые модели как-то (еще не совсем понятно как именно) умеют довольно хорошо справляться с этими задачами, но им все равно еще не хватает точности и предсказуемости.
Похоже, что сетевой анализ может помочь решению задачи автоматического определения контекстов, в которых используется юридическая терминология. Я исхожу из гипотезы о единстве действующего первичного права, в котором документы (отдельные законы) ссылаются на нормы друг друга. Она подтверждается и эмпирически на материале ссылочного аппарата чешских законов. Если существует ссылка между документами, значит и используемые в них слова должны иметь один и тот же смысл. Если документы слабо связаны между собой, то они могут создать контекст, в котором то же слово может использоваться в другом значении. Здесь могут применяться разные методы кластеризации, в основном статистические, но не только. Картинка, о которой я говорил выше, получена с применением статистики, нейронных сетей и топологии. При том, что в самих исходных данных много случайного шума (ссылочный аппарат в чешских законах весьма далек от совершенства), и сами методы не всегда стабильны (чувствительны к качеству данных, зависят от настройки гиперпараметров и т.п.) или используют (псевдо-)случайные алгоритмы, получение осмысленного, достаточно хорошо интерпретируемого результата не может не радовать.
Летом прошлого года я обратил внимание на то, что в Чехии доля противников смертной казни впервые превысила долю ее сторонников. Примерно такая же динамика была и в западных странах, которые первыми начали отменять этот вид наказания: везде это происходило против воли большинства, везде воспринималось как мера, которая должна смягчать нравы и воспитывать население, и везде процесс «перевоспитания» занял долгие десятилетия. Иными словами, запрет смертной казни — это придумка юристов-теоретиков, которая внедрялась, по сути, недемократическими методами, но с самого начала воспринималась как неотъемлемая часть минимального стандарта «демократического правого государства».
На мой взгляд, исчезновение смертной казни служит хорошим примером того, что право может выражать устремления к идеалу, а не реальное состояние общества, материальные потребности, пожелания народа или интересы правящего класса. С точки зрения эволюции права, было бы интересно задаться вопросом: способно ли право только посредством своих внутренних механизмов порождать подобные явления, или же всегда нуждается во внешнем воздействии, например со стороны религии, морали, других социальных институтов. То, что отмена смертной казни — это бесспорно следствие христианского нравственного императива, свидетельствует в пользу второго. В пользу же первого говорит то, что превращение такого императива в правовую норму исторически произошло тогда, когда непосредственное влияние религии на право ослабело, а законодатель обосновал отмену смертной казни идеями Просвещения, а вовсе не христианского милосердия. При этом о более гуманном отношении к преступникам на практике не могло быть речи до тех пор, пока пока не возникли соответствующие материальные условия,* то есть пока репрессивный аппарат государства не стал способен экономически весьма затратным способом изолировать людей, представляющих общественную опасность, или контролировать их перемещение.
___________________
* На ранних этапах укрепления королевской власти, когда возможности только появлявшегося государственного аппарата были весьма ограниченными, монополия короля на смертную казнь следовала его обязанности по установлению и поддержанию мира, под которым понималось также наказание преступников. Совершение тяжкого преступления в таком случае было не только грехом перед Богом (peccatum) и нарушением позитивного права (delictus), но также и предательством по отношению к королю (старофр. felonie, англ. felony), у которого появляется право карать смертью за несоблюдение присяги.
На мой взгляд, исчезновение смертной казни служит хорошим примером того, что право может выражать устремления к идеалу, а не реальное состояние общества, материальные потребности, пожелания народа или интересы правящего класса. С точки зрения эволюции права, было бы интересно задаться вопросом: способно ли право только посредством своих внутренних механизмов порождать подобные явления, или же всегда нуждается во внешнем воздействии, например со стороны религии, морали, других социальных институтов. То, что отмена смертной казни — это бесспорно следствие христианского нравственного императива, свидетельствует в пользу второго. В пользу же первого говорит то, что превращение такого императива в правовую норму исторически произошло тогда, когда непосредственное влияние религии на право ослабело, а законодатель обосновал отмену смертной казни идеями Просвещения, а вовсе не христианского милосердия. При этом о более гуманном отношении к преступникам на практике не могло быть речи до тех пор, пока пока не возникли соответствующие материальные условия,* то есть пока репрессивный аппарат государства не стал способен экономически весьма затратным способом изолировать людей, представляющих общественную опасность, или контролировать их перемещение.
___________________
* На ранних этапах укрепления королевской власти, когда возможности только появлявшегося государственного аппарата были весьма ограниченными, монополия короля на смертную казнь следовала его обязанности по установлению и поддержанию мира, под которым понималось также наказание преступников. Совершение тяжкого преступления в таком случае было не только грехом перед Богом (peccatum) и нарушением позитивного права (delictus), но также и предательством по отношению к королю (старофр. felonie, англ. felony), у которого появляется право карать смертью за несоблюдение присяги.