Лестница Иакова. Аббатство Сен-Пьер Бате, Англия.

АТЕИЗМ В ГОРИЗОНТЕ ИСТЕРИИ

Атеизм штука серьёзная, это целая бездна проблем — онтологических и этических. Да ещё и бездна, чреватая какой-то эстетикой. Например, чеховской эстетикой. (О бездне атеистической проблемы см., в частности, мощный текст А. Кожева с изящным названием: Атеизм).

Но атеизм мейнстрима — это, если мыслить психоаналитически, следование истерическому требованию, сочувственный ответ на запрос истерического субъекта. Именно в фигуре истерички с её шумной реакцией на несостоятельность патриархальных установлений, в её активистских жестах коренится тривиальный атеизм Дмитрия Писарева, Бертрана Рассела и, наконец, кого-нибудь вроде Аси Казанцевой. Придумать бы для этого сорта дискурса отдельный термин (чтоб не ронять красивое слово атеизм); подошло бы что-нибудь из лексикона посредственных школьных сочинений: вера в себя, чёткая логика, жизненная философия. Стоило бы заняться исследованием этого типа предсознания. Но у нас всё еще нет хорошей теории глупости. Ведь глупость — это не всегда когнитивный недостаток (курьезно, несерьезно говорить о когнитивных недостатках у Б. Рассела), это тяжелая вещь мира сего.

P.S. Разумеется, атеистической глупости противостоят разные теистические глупости. Но первая мне представляется более перспективной для разработки теории глупости.

Друзья, аудиозаписи вчерашней лекции, пожалуйста, не дожидайтесь. Прошу извинить меня, что дал какие-то обещания на этот счёт. Но вы ничего не потеряете.

Школа политической мысли им. В.И. Ленина

Программа исследований: философская и политическая критика буржуазной цивилизации; социальная теория политических партий; интеллектуальная история левой политической мысли; теория государства и революции в XXI веке; политическая герменевтика немецкой классической философии; история политической мысли в России; критическая теория империализма и колониального угнетения, разработка теории международной справедливости; история и критика идеологии; философское наследие русского марксизма; модели социального государства; государственная политика в области культуры и просвещения.

Образовательная деятельность: реализация оригинальных программ магистратуры по направлениям «Философия» и «Политология». Профили магистратуры для набора в 2025 году: «Философия деколонизации», «Политический анализ постсоветской международной реальности». Подготовка кадров высшей квалификации (аспирантура), подготовка диссертаций по тематике Школы.

Общественная деятельность: содействие формированию и развитию политического самосознания граждан в России и странах БРИКС.

Вот примерно так можно было бы отметить день рождения Ильича. Как политический мыслитель, он фигура безусловно более весомая, чем. Я, кстати, легко представляю себе Школу политической мысли им. Владимира Ленина — в контексте РАНХиГС, СПбГУ, очень даже представляю в контексте ВШЭ. Но, пожалуй, не в 2024 году.

По поводу кантовского юбилея и праздников надо бы сказать несколько раз, чем я и займусь.
——————————-
Кант #1
Изъять Канта из немецкой культуры и пересадить на русскую почву как единственную и отныне родную невозможно, но я бы не сказал, что вижу хотя бы один повод для столь тривиального замечания. Медиа работают по-своему и вот уже готов образ трофея как волшебной лампы, раб которой будет служить новому хозяину.
Не будет.
Но это замечание верно только в самом общем виде.
Если копнуть сначала совсем неглубоко, то обнаружится, что, казалось бы, единственное место, место родного языка и место давней устойчивой традиции, место "also muss nach Kant zurückgegangen werden" не отметилось к юбилею ничем замечательным. Конечно, я не исключаю, что там сейчас либо книжка вышла хорошая, либо небольшой юбилейный семинар, но вообще-то...
А может быть, Канта с размахом чествуют где-то еще ан просвещенном Западе? Может быть, Всемирный философский конгресс в Риме в августе этого года посвящен Канту? загляните на страничку, вы увидите, что нет, не посвящен. Конечно, в сетях всегда рискованно высказывать категорические утверждения, сделаешь ошибку — и уже не поправить, сеть все помнит. Но по-моему, вообще нигде в мире юбилей Канта не вызвал даже и близко того подъема, какой вызвал у нас. И это важно. Вовсе не обязательно надуваться от гордости, есть традиции исследования и есть ученые, покруче наших. Или уже нет? Но были, несомненно.
Однако.
Оставим вообще конгресс в покое.
Возьмем такую замечательную вещь, как изданную Институтом философии РАН многотомную подборку комментированного двуязычного собрания сочинений Канта. Я не все тома читал, да и к некоторым переводам отношусь с осторожностью. Но, товарищи, совесть надо иметь. Это великое свершение. Вот просто назовите мне другую страну, где такой Кант еще выходил. Я жду. Не отдельные труды, а именно собрание. Много лет, в тяжелых, иногда совсем тяжелых условиях. И вот теперь это есть.
Поэтому Кант наш независимо от движений со стороны начальства, а дальновидность начальства заслуживает уважения.
Но и это, конечно, не все.

Технология апроприации Канта, то есть как сделать Канта великим русским философом:

1. Крестить Канта в православную веру, что символически осуществил писатель Достоевский, создав целую серию литературных коррелятов к философемам Канта.

2. Подвергнуть Канта большевицким репрессиям, что символически осуществил писатель Булгаков.

Кант наш.

ДРУГАЯ РЕЧЬ, 2024

Друзья, кажется, я могу как-то обозначить профиль своего телеграм-канала. Ведь решительно неясно, что это за безобразие. Сказать: авторский канал — ничего в сущности не сказать. Автор преподаёт русскую (и иногда нерусскую) словесность, литературу-культуру. Но канал не об этом. Если сказать ясно, но не слишком глубоко, то предмет канала — область пересечения истории литературы, философских вопрошаний и политических размышлений.

Если попробовать сказать глубоко. Нет никакой работы с классикой — аудиторной работы с классикой — без её сопряжений с общественной жизнью и с горизонтом умозрения. Я работаю в аудитории с текстами, постоянно заезжая в политику и философию. Моя телеграм-публицистика представляет собой заметки на внешнем контуре. Как бы политические и философские избытки, отбросы моей работы в аудитории.

У меня теперь 300+ подписчиков. Смею думать, что сто человек прочитывают короткие тексты и полсотни читают тексты развёрнутые. Не думаю, что следовало бы желать большего. С учётом же крайней невнятности профиля канала, к этой полсотне-сотне собеседников у меня созрел вопрос. Уважаемые подписчики, отзовитесь в комментариях: а на какой контент вы рассчитываете, будучи подписчиками канала Другая речь?

Пересказ лекции, прочитанной 17 апреля 2024 года.

ДЕМОН НИЦШЕ

Когда Мишель Фуко поместил Ницше в один ряд с Фрейдом и Марксом, что было сказано о Ницше? — Что Ницше изобрел новый способ интерпретации. Изобрел Ницше этот способ вместе с Марксом и Фрейдом. Итак, читать Ницше стоит для того, чтобы выяснить: как он интерпретирует? Нас должны интересовать не его броские тезисы, но способ производства этих тезисов в актах интерпретации человеческой реальности. Чтобы оценить, как Ницше интерпретирует мир человеческий, Ницшеву технику интерпретации нужно помыслить в ряду интерпретативных техник Маркса и Фрейда.

Предметом Ницше не выступает политика; воля к власти — категория метафизики. Категория эта рождена в интерпретациях искусства, религии, морали. Примечательно, что Ницше нуждается в «дурных» вещах, каковыми для него выступают нигилизм, декаданс, христианство, буддизм, вагнерианство. Он заворожен этими дурными вещами — и только в разбирательстве с ними Ницше выясняет свои метафизические истины.

Основным приемом Ницше выступает отрицание, причем Ницше находит импульс отрицания в самих дурных вещах. Сами эти дурные вещи выступают для него отрицанием «жизни», поэтому интерпретация Ницше остается именно интерпретацией, а не простым возражением. Ницше отрицает, читая отрицание в самом предмете. Жизнь раскрывается как такая полнота, которая фундаментально включает в себя отрицания себя, и этими отрицаниями образовано пространство мышления и речи. В нигилизме протекает время, току которого принадлежит Ницше. И если что-то фундаментальное — например, что Бог мертв — обнаружено сейчас, то это значит, что так было у самого истока времени. Бог с самого начала мертв. Бог мертв — не возражение религии, а прочтение религии через отрицание. Ницше следует току жизни, но в том же токе свершилось христианство. Ницше отрицает, но на том основании, что отрицанием было с самого начала и христианство. Отрицая, Ницше приходит к Жизни как могучей игре воли к власти, но всё: и жизнь, и ее отрицание в форме христианства, и отрицание христианства со стороны Ницше — всё включено в игру воли, всё и есть Жизнь.

Зная, что его отрицания принадлежат той же игре, что и отрицаемое, Ницше не занимает мета-позицию мышления как отстояния от жизни, но включается в игру терзаний и наслаждений, прорицания, позерства, шутовства и безумия — как однородного с актами интерпретации, как той же драмы, что мы зовём интерпретацией у Ницше. Жизнь не подлежит интерпретации в мышлении — она раскрывается в самой жизни.

Всё это имеет совершенно прикладное значение. Со всем этим — а всё это обладает богатым арсеналом настроек и трюков — с этим всем нужно подойти к свершениям духа: к искусству, к религии, к морали мира человеческого. Это важнее ницшевских итогов. У Ницше нет итогов, нет результатов — есть вступление в игру интерпретаций/отрицаний. Нам нужен не Ницше, а его демон (даймон).

ТЕМА ЛЕСКОВА

Хайдеггер в начале своего «Ницше» заявляет: если мы не умеем расслышать Ницше, то что дадут нам все эти ницшеведы? а что они тем более нам дадут, если мы расслышали голос самого Ницше?! Подобное рассуждение не следует понимать в духе отрицания любого академического комментирования больших книг. Речь идет о моменте исходной раскрытости текста — моменте, к которому не приближает нас академизм. С некоторыми авторами такой раскрытости нужно добиваться, добиваться неизвестным усилием ума.

Хотя мы много говорим о Достоевском, хотя я не устаю комментировать Достоевского, мне самому Достоевский не кажется «сложным» писателем. У Достоевского, правда, не проглядывает предела, дна, но войти в Достоевского нетрудно, его мир открыт. Читая, скажем, «Преступление...», мы что, не понимаем — причем чуть не с самого начала — какую историю и с какой интенцией рассказывает автор? Тема «Преступления и наказания», как знает всякий, имеет своей ремой грех и искупление. Прочитав «Братьев Карамазовых», разве кто-то останется в недоумении относительно этических оценок и базовых нравственно-философских установок этого захватывающего текста? Кто-нибудь не понимает, что такое смердяковщина? Или не догадывается, в чем причина катастрофы Ивана Карамазова? Или — что может быть проще основной идеи «Бесов»? Другое дело, что в Достоевском — тьма нюансов, что там открывается мысль (онтология, мистика, политическая теология) — открывается и раскидывается в трансцендентную и духовную даль.

Итак, в Достоевского нужно вчитываться. Но нет проблемы в том, чтобы начать его читать.

Совсем не то Лесков. Вот это — фигура трудная. Разбирая Лескова из года в год, я остаюсь в недоумении: что там вообще происходит в его текстах? Куда он клонит? Что именно он обсуждает? Очень быстро мне стало ясно, что наивное чтение — умиление русскими характерами, русской самобытностью, которое позволяли себе многие комментаторы Лескова — никуда не годится. Никем Лесков не умиляется: ни Левшой, ни «очарованным странником» Флягиным, ни «человеком на часах», ни даже «соборянами» протопопом Савелием и дьяконом Ахиллой. Это не идиллия, не героика, не сатира, не ирония. Это дивное искусство, которое на поверхности потрясает мастерством. И которое не даётся в глубине. Требуется особое предприятие — «введение в» Лескова.

Красиво, искусно... Нам в помощь, когда мы имеем дело с областью красоты, русская категория пошлость — категория, фильтрующая дурное прочтение и настраивающая наш слух на красоту. Мы должны взять «умильного» Лескова: этих русских богатырей и праведников, этих уделавших всю Европу русских даровитых мужичков типа Левши — и прочитать это таким образом, чтобы не испошлить. Не мог ли, однако, сам Лесков быть отчасти пошляком, умилявшимся русской забубенности? — Нет, не мог; безупречно изыскан его текст, красота текста позволяет настроить чтение на его глубину.

С этой настройки я бы начал Введение в Лескова.

Хайдеггер оставил этот мир в 1976 году. С той поры он регулярно радует нас новыми текстами — и эти новые тексты не оказываются периферийными. Далек от своей полной опубликованности Лакан. Тома Лакана всё выходят в свет — и становятся интеллектуальными событиями. Ещё, пожалуй, Витгенштейн, Кожев, Альтюссер... Началось это восстание мертвых с нового открытия Маркса. Линию подхватил Грамши.

Они нас не оставляют. Разве нет в этом посмертном присутствии чего-то рокового, какого-то еще не выясненного события в истории ума? Эти «новые» тексты Хайдеггера или Кожева, Лакана или Альтюссера — будто призваны подорвать правила академического поля. Это мертвое наследие влиятельнее, настоятельнее самых цитируемых статей в самых респектабельных журналах. Мертвые оборачивают нашу академическую писанину в барахло. Мертвые переигрывают нас не авторитетом своим, а безусловным могуществом мысли. Они нам показывают, что мы играем не в те игры, что мы занимаемся постыдно мелкими играми. А вот те — и после смерти возвращают нас к Мысли, тех из нас, кто ещё не размолот в играх академического поля.

В журнале Христианское чтение вышла моя новая работа:

ПОЭЗИЯ А. С. ПУШКИНА В ГОРИЗОНТЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОЛОГИИ

Я радуюсь тому, что нашёл эту простую формулу: горизонт политической теологии, — теология политическая есть именно горизонт, в котором вещи обнаруживают некоторые смыслы. В качестве вещи, рассмотренной в этом свете, в круге света из разверзающегося вопроса об отношении Политического к Священному, — в качестве такой вещи берётся в статье поэзия Пушкина.

ВВЕДЕНИЕ В ЧТЕНИЕ ЛЕСКОВА

Праведники. «Левша». Одиночество и свобода

Всех дорогих соотечественников поздравляю с Днём Победы!

Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.

Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…


100 лет Юлии Друниной. Тот случай, когда слово Поэт ничего толком не говорит. Друнина великая. Не великий поэт, а просто — великая, в единстве текста и жизни, в своей эпохе, как свидетельство миру. Уникальное и абсолютно необходимое свидетельство миру о судьбе души в век двадцатый от Рождества Христова.

Новое правительство.

Как и предполагали умные люди, менять финансово-экономический блок дураков нет: нынешний справляется с колоссальными, следует признать, вызовами.

Как и предполагали умные люди, до гуманитарной сферы сейчас никому дела нет: Владимир Владимирович миропорядок обустраивает. Минпросвещения, Минкульт, Минобрнауки — не тронуты. Я был уверен, что эту экосистему ворошить не станут. Не до них, работают же. Как-то.

Усиление условных «молодых технократов» — моложавых бюрократов. Это и есть послепутинская элита, которой предстоит, между прочим, играть роль в публичной политике мира, публичной политике после войны.

НАЧАЛА

Common sense говорит о том, что речь пребывает в коммуникации потому, что коммуникация — предназначение речи.

И всё же мы предполагаем, что иногда коммуникация выступает лишь условием речи. Назовем общением ситуацию, в которой речь выступает инструментом, а коммуникация — целью. Ситуацию, в которой коммуникация выступает лишь средством для речи, а речь — предназначением коммуникации, мы назовем Литературой. Речь, которая протекает вообще вне коммуникации, мы будем называть мышлением; мышление особенно трудно потому, что оно всякий раз заступает в зону автокоммуникации — в коммуникацию речемыслящего существа с самим собой.

В области Литературы (в специфическом оговоренном значении) мы встречаем три фигуры: пророка, мудреца и поэта. Пророк использует коммуникацию, чтобы дать слово Иному — тому, что не обнаружено среди агентов коммуникации. Мудрец использует речь как способ достижения истины; философский текст не сообщает знание, но добивается знания через работу речи. Если канонический философ уходит от людей, то пророк приходит к людям. Их отношение к сфере коммуникации различно по вектору: пророки низводят, мудрецы восходят (если рассматривать общение как динамику горизонтальную, то измерение пророчества и мудрости обнаруживается в вертикали). И лишь поэт держит речь без определённой цели, поэзия увлечена речью как самоценной игрой. Потому лишь поэт демонстрирует простое отношение к речи.

Нововременная герменевтика, определившая понимание как вступление в общение, обращается с речью пророков, мудрецов и поэтов как с болтовней. Она предлагает анализировать Литературу как общение, то есть в координатах Я — Другой. Поэтому в конце концов возникает программа прочтения философии, поэзии, религии в модальностях болтовни как подлинных и даже очевидных модальностях Литературы: тексты Литературы рассматриваются как просьбы, пожелания, предложения и проч. Как практики. Как деланье социального отношения. В герменевтике Кембриджской школы вся методология построена на априорной горизонтальности текста.

Несомненно путь нововременной герменевтики естествен, возможно единственно правилен. Но неудовлетворителен.