Итак, теперь давайте рассмотрим терапевтическую пользу этой сказки и этого сериала. Зачем нам нужен сюжет про спасение мужчиной женщины? Не является ли он пережитком патриархата? Не должна ли была Василиса спасти себя сама или спасти Ивана? Должен ли был Коннел что-то Марианне, ведь она сама инициировала их секс, и как бы он такой красивый, спортивный, большая честь для неё. Для этого снова вспомним Юнга и его архетипы. Перед нами алгоритм взросления, развития, прогресса: Анимус должен стать сильнее, и Анима должна расправиться и не быть притесненной, и соединиться с Анимусом. Это должно произойти в душе всякого чесловека, будь то мужчина или женщина. Часть нас должна стать смелее, сильнее, независимее от внешней оценки - пройти путь Ивана и Коннела. А часть - стать заметнее, свободнее, спонтаннее, ее не должны притеснять. Наша радость жизни, спонтанность, интуиция, иррациональность, способность к любви - всё это должно занять своё место, быть равным Анимусу. Мы должны уметь защитить себя, своих детей, стариков, всех слабых на этой планете. И мы должны уметь любить, вдохновлять и вдохновляться, радоваться жизни, ассоциативно мыслить, «летать» - и иметь связь с Бессознательным, за что тоже отвечает Анима. Если Анима будет слабая - не будет этой связи, и Анимус ослабнет или мутирует в чудовище. И вот установление этого равновесия - важный сюжет, он нужен нам всем, всему человечеству. Поэтому у многих народов есть сказки с похожим сюжетом, они самые древние. А сериал совершенно прекрасный. Очень крутой, стронгли рекомендид. #сериалы
Вот эта деятельность - то, что я вдруг стала людей учить писать пьесы, - эта деятельность меняет меня. Во-первых, приходится больше разбираться в теории, смотреть широко, на всё искусство в целом, и это прокачивает аналитические способности - и это привело к появлению моей нон-фикшн книги, которая вот-вот выйдет в Эксмо. Во-вторых, появилась привычка во всём видеть суть и метить, как говориться, не в бровь, а в глаз. Но самое главное - я учусь всё лучше видеть потенциал и зоны роста. А это значит, что меня, в отличие от Клавдиева, не пугают несовершенные тексты, я вижу их сильные стороны и даже есть предположение, что делать со слабыми, как их развить. И я, кажется, умею отделять себя-преподавателя от себя-драматурга, это выражается в том, что если текст не близок мне эстетически, я всё равно понимаю его ценность и свидетельствую о ней. Может быть, не в 100% случаев это бывает, но я очень стараюсь не обесценивать то, что не понимаю, и этому меня в том числе научил фестиваль Любимовка. Урожай пьес этого года на фестивале прекрасный, читайте на сайте Любимовки, смотрите обсуждения и читки. Я же со своей стороны очень рада, что на моей драмтренировке у Вики Костюкевич родилась пьеса «Рашен Лалабай», а у Ивана Антонова «Как я простил прапорщика Кувшинова», которые потом победили на конкурсах Любимовка и Ремарка и были как лучшие отправлены на конкурс конкурсов Кульминация, где тоже вошли в десятку победителей. Причем, у Ивана это первая в жизни пьеса, он музыкант и раньше не писал пьес. А еще раньше в 2016 году в десятку Кульминации вошла монопьеса Дарьи Горячевой «Царевна-лягушка», тоже рожденная на моей драмтренировке, и тоже первая у автора. Рожденная на драмтренировка как и пьеса «Родной» Димы Соколова, которая вошла в шорт Любимовки 2017 года. Как и пьеса «Базариада» Булата Минкина. В общем, уже 4 года преподаю, и это мне доставляет удовольствие, я акушерка в роддоме новых пьес )) #драмтренировка
Достаточно ли рассказать о своей травме, чтобы этот рассказ стал произведением искусства? Ну вот у нас #metoo, новая этика, у нас время рассказывать о своих травмах, указывать на абьюзеров, искать поддержку. Вся эта мода на фражильность вторгается на территорию искусства с многочисленными историями про травмы. Золотое время не только для того, чтобы, наконец, сделать нас как общество менее жестокими, токсичными, холодными, остановить насилие, снять постравматические расстройства и увеличить количество любви, но и время нытиков, их звездный час. Как нас Иосиф Бродский учил? Никогда не ставь себя в позицию жертвы. Но мы не слушаемся. Мы ноем и ноем, мы жалуемся на то, как жесток мир вокруг, как он нас ранит, какие люди плохие, злые, ранят нас, каждый второй - абьюзер. От этого нытья мы устаем, становимся слабее, теряем энергию, гаснем. И плавно переходим в попрошайки, клянчим участие, сочувствие, помощь, тепло. Мы все становимся маленькими существами в поисках любящего родителя, и верещим обиженно, если не находим. Так вот посмотрела я недавно спектакль, краткое содержание которого такое: женщина заболела, в России доктора ей поставили верный диагноз, назначили операцию, но разговаривали недостаточно нежно, были немного грубы. Тогда женщина взяла мужа и улетела в лучшую европейскую клинику (недоступную 98% населения РФ), где ей за большие деньги подтвердили диагноз и выполнили ту самую операцию, только в комфортных условиях, обращаясь с ней нежно. И женщина вернулась в Москву, но психологические последствия операции ее догнали, она снова пошла к русским врачам, они снова оказались недостаточно деликатными, она разозлилась, но потом наняла специалиста по самомассажу, стало чуть легче, а потом муж увез ее на море, и там ее панические атаки и приступы анорексии прошли - она стала хорошо кушать и спать. Конец истории. Я, безусловно, рада, что она стала хорошо кушать и спать. Я вообще за то, чтобы медицина в нашей стране была лучше. И чтобы с нами врачи разговаривали нежно и деликатно, как в самой лучшей европейской клинике. И чтобы мы не болели, и не получали травмы, но при этом были достаточно богатые, чтобы летать то на море, то в европу. Я и сама могу нарассказывать историй про эти русские роддома и больницы , филиалы ада. Я только не понимаю, почему эти истории могут считаться искусством? Есть же форумы, бложики, соцсети - там такой инфы пруд пруди. Чтобы история о травме стала вдруг искусством, нужно что-то ещё - нужна глубина, трансформация, слои. Травма, которая слелала тебя сильнее, или сломила, или глубоко изменила. Травма, которая привела тебя в другую жизнь. Смена оценок, новый мессидж. Всего этого не было в том спектакле, про который я рассказываю. Героиня не изменилась. Она и о страдании своём рассказывала, тщательно его смакуя, как ребёнок рассказывает папе с мамой, как у него болит животик и какие какашки у него были. В большой литературе такие рассказы вообще невозможны: вспомните как страдал Шарль Бовари, когда умерла Эмма. Он молчал, уставившись в одну точку, он не слышал заданные ему вопросы или механически повторял их, он не ныл, не жаловался, не размазывал сопли перед читателями и не требовал пожалеть себя-бедняжку - его страдание было скрыто в подтексте, но мы понимали этот подтекст, разгадывали его. И нам становилось жаль Шарля, сердце обливалось кровью. Или вот я вам рассказывала про сериал Нормальные люди, герои там, хоть и срывались временами в проговаривание, всё же большую часть времени мужественно жили свою жизнь, и авторы не давали нам закадровый голос их страданий - мы и сами могли догадаться. Это искусство, и Гуров едет разыскивать Анну, в какой-то сраный городок, мучимый чувством вины, огромной любовью, страхом ее потерять, ощущением напрасной жизни и приближающейся старости - и всё это Чехов показывает нам не в монологе Гурова, а в описаниях интерьера гостиницы, пейзажа, беспомощной суеты - мы догадываемся о страдании Гурова по деталям. Это называется подтекст, и в том спектакле, о котором я вам рассказываю, его ноль. И в инсценировке ноль, и в книге, по которой она написана.
Текст этот не вышел на территорию искусства, он остался дневничком, бложиком, постом, и на это указывает даже предисловие автора, в котором она сообщает, что не изменяла фамилии московских грубых врачей, ату их! И спектакль, подчеркивающий нарциссизм текста, его инфантильное топание ножкой, чтобы привлечь внимание к своей бооооооли, тоже не становится искусством. Ну так, иллюстрация рекламного буклета той европейской клиники.
Посмотрела спектакль Дениса Сорокотягина Маленький принц в театре Елены Камбуровой, с нею самой в главной роли. Во-первых, я бы тоже хотела в 80 лет иметь такую прекрасную память и голос, и быть такой живой. А во-вторых, в очередной раз задумалась о тексте Сент-Экзюпери. Почему он стал культовым, и так много людей его любят? Мы видим невротика, который и тянется к близким отношениям, и боится их. Он (лирический герой) деперсонифицирует своих партнеров, становится над ними: он - человек, а его партнёры - растения или животные. Его мучает чувство вины за сближение - рефреном повторяется фраза про «мы в ответе за тех, кого приручили» - настоящему невротику всегда кажется, что мир рухнет, если что-то сделать не так. Так и до обсессивно-компульсивного расстройства недалеко, когда тебе нужно перешагивать через трещины на асфальте или пять раз в день помыть окна, иначе мировой порядок нарушится. И поэтому безопаснее вообще одному жить на своей планете, но иногда тебя накрывает, и ты выходишь к людям, и тут начинается: все липнут к тебе, цепляются за тебя, и кажется, погибнут без такого сокровища, как ты, они же более низкие существа, всякие там розы, змеи, лисы, один ты как Иисус Христос нужен всем, и вот ты попадаешь в ад - чувство вины за расставания держит тебя в нём. Драматургии в этой истории нет, ведь нет трансформации главного героя - все эти бесчисленные короли, пьяницы, деловые люди, фонарщики и географы никак ни на что не влияют, не выступают ни препятствиями, ни катализаторами перемен. Вся сказка по сути - предсмертные несколько минут: умирающий обозревает жизнь, встреченных людей, женщин, друзей, и прощается с ними - отсюда этот страх оставить близких без себя, тревога за их способность жить дальше, когда тебя нет. Спектакль красивый, визуальный, такая медитация, отпевание.
В Красноярск приехал театр на Васильевском острове, и показывает в том числе спектакль Дениса Хусниярова по моей пьесе «Петербург». Это текст, написанный как мое впечатление от Петербурга, от разговоров в капельдинерами о блокаде и родителях в том числе. Ну, хоть один раз, да покажут в родном городе ) Ничего, из того, что я написала, не идет сейчас в Красноярске, нет пророка в своем отечестве.
Мне кажется, что новым драматургам стоит определиться: нырять ли в драматургию или оставаться на территории современного искусства вообще - быть как бы немножко драматургом, немножко художником, немножко режиссером и актером, немножко композитором. Оба пути хороши. Но подготовка разная, тут как с бегом (да, я везде сую свой бег )) Если хочешь бегать быстро на короткие дистанции, то твоя подготовка очень отличается от подготовки к марафону. Это вообще разный бег. И с драматургией так же: если хочешь нырнуть в глубь, то нет смысла концентрироваться на поиске новых форм, всех этих пост, мета, и прочего литературобежного. Наоборот, надо придать себе литературоцентричное ускорение - пробовать писать разные виды литературы, и нырять в классические структуры, при этом не забывая обогащать себя диониссийским искусством - всем этим хаосом, суггестией, музыкой хора, фона, рябью на воде. То есть нет смысла надевать корону «Вы все старые, нафталиновые, а вот я сейчас скажу новое слово» - как правило, это приводит только к творческому простою: человек важно раздувает щёки, но рожает мышь. Он так боится обосраться, как бы, что вообще предпочитает ничего не писать, а написав что-то раз в несколько лет, носится с текстом, как с писаной торбой, считая, что революцию произвел, а люди пожимают плечами - ну написал какой-то пустячок и что? Зато углубление в психологию человека, скромность, отсутствие претензий на грандиозность и новое слово даст возможность поработать в области терапии текстом. Терапия текстом - это когда вы реконструируете трансформацию человека. Истории совершившихся или неудавшихся трансформаций. Потому что только ради трансформаций люди и обращаются к искусству - нам нужно получить этот опыт, чтобы и самим проходить их, обновляться. Потому что отсутствие обновления - это смерть.
Это в это воскресенье - три читки, три классных режиссера, пьесу Серёжи и Артёма Казюханова не читала, но должны быть хорошие, победили же, а режиссёры огонь )
Это бох, это Александр Родионов. Расскажу вам завтра про вербатим-спектакли, сделанные его драматургической лабораторией и показанные на площадке театра Док. Если коротко - это оргазм. Докажу на пальцах, почему.
Татьяна Загдай «Таксидермисты», Елена Носова «Кусь», Евгений Педанов «Вечерний человек», Вера Пирогова «Тик-так», «Би». Это лаборатория вербатима Александра Родионова, показы части работ которой прошли в Доке. Это делается так: автор находит доноров, у которых берет интервью, выбирает из него главное и режет его на маленькие аудио-фрагменты. Все эти треки загружает себе в телефон, надевает наушники и воспроизводит со сцены. Максимально точно, все звуки, как бы перевоплощаясь в того человека. И это питательная практика для каждого драматурга: ты учишься слышать, как на самом деле говорят люди, ты учишься видеть невидимое, чувствовать подтекст, зерна нерассказанных историй. А зритель погружается в эту рябь на воде, в этот поток жизни, с затейливым нарративом, который может пропадать. Камеру поставили в углу, и в ее объектив попадает жизнь, и мы наконец-то внимательно смотрим на эту жизнь, благодаря вот этой камере в виде драматурга. Занятие медитативное и волшебное.
Вверху - отрывок читки моей пьесы «Верь в Тверь», которую сделал режиссер Михаил Егоров в рамках фестиваля «Новый Этнотеатр». Это даже уже эскиз спектакля. Что-то получилось, что-то нет, а я впервые послушала текст, он раньше не читался. Но я хочу рассказать про пьесу Сергея Давыдова «Республика», которая тоже была прочитана. Сразу скажу, что режиссёр Александр Кудряшов сделал готовый охуенный спектакль, наложив верлибр текста на биты Кровостока, поработав со светом и очень тщательно с артистами. Лав. Василиса плакала. Что касается текста - форма крута, поэтическая, минималистичная, на одном дыхании. Тема же гораздо больше, объемнее - война в Таджикистане, бегство из Душанбе и попытки устроиться в России. На обсуждении многие говорили про то, что вот убежавшие вдруг выяснили, что они чужие в России, не нужны они были там, в военном Таджикистане, и не нужны оказались России. Это - главная тема пьесы, и она не кажется мне достаточно интересной: довольно быстро у всякого человека исчезают наивные представления о том, что мы кому-то где-то нужны. Что, нужны кому-то эмигранты? Или вы, понаехав в Москву, были особо нужны? Ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих» гораздо менее трагичная, чем гуманитарная катастрофа, которая произошла в Таджикистане. Мне было бы гораздо интереснее попробовать узнать предпосылки ее, которые уходят корнями и в средневековье, и в старт проекта СССР. Уходят корнями в архаику, что прекрасно показал Владимир Медведев в романе «Заххок». И вот этой глубины в «Республике» нет, взят ракурс «жертвы войны не нужны России», что довольно понятно и по умолчанию, и как-то не столь волнующе. Это не умаляет достоинств поэтической пьесы Серёжи, она чудесная, но говорит о потенциале темы, которая так близка семье автора. Значит, нужно писать новые тексты на эту тему, брать новые ракурсы, нырять глубже. И так родится проза, новый роман. Давыдова обожаю, верю в него, он очень талантливый и сейчас как раз учится на прозаика. Серёжа ❤️