Поэт, военный корреспондент, публицист Анна Долгарева @dolgarevaanna

Побывала вчера у «Шторма Z» на позициях восточнее Клещеевки, на фланге Артёмовска. Меня-то пустили на самые дальние, тыловые позиции — и там было всего трое человек, в том числе Шрам, с которым я переписывалась.

Сам он бывший военный, осуждён изначально был по 105-й, потом статью переквалифицировали на «тяжкие телесные повреждения, повлёкшие за собой смерть».

Подрался с двухметровым боксёром, выхватил нож — и тот скончался от потери крови. Спокойный, улыбчивый, интеллигентный Шрам не захотел рассказывать о своих подвигах, но попросил рассказать про бойца, с которым вместе служит.

«Напишите про него обязательно. За это обычно к медали «За отвагу» представляли или к ордену Мужества», — сказал он.

Его товарищ был из Удмуртии. Мужичок в возрасте, позывной Старый.

«Послали нас в окопы на передок. У «укропов» всё простреливается, по пять коптеров над головой. А позицию держать надо, обстрел круглосуточно, перерывы они делают только во время приёма пищи. И ещё во время сумерек: коптеры летят менять оборудование с дневного на ночное и наоборот.

Соответственно, потери есть. Так вот, Старый — он за всеми нашими «двухсотыми» и «трёхсотыми» ходил — вытаскивать их, вообще не боясь. И так неделю, как в тире. Рашен сафари я это диво прозвал.

Я не удивлюсь, если они сидят кофе пьют и снаряды по нам пускают, как в компьютерной игре. Так вот, про Старого. Забрать раненого и доставить до точки эвакуации — это смертельный риск: боец, идя на помощь, понимает, что может не вернуться. Потому что если один человек, то они кинут снарядов 10—12, а если группа от двух человек, то начинается настоящее месиво.

Кидают 120-мм мину, а так как у миномёта скорострельность пониже, то сюда же кидают 80-мм мины, чтобы ты в перерыве не успел поменять позицию, пока они опять кинут 120-ю.

А Старый ходил. Раз за разом ходил и ходил, вытаскивал».

Шрам очень хотел, чтобы я написала про его товарища. Это был смертельно усталый человек, но переживал он не за себя.

Я привезла им несколько приборов ночного видения и тепловизор. Пообещала в следующий раз привезти побольше.

«Да побольше, может, и не понадобится, — с неловкой усмешкой ответил он. — Нас с каждым разом остаётся всё меньше».

Артиллерия работала постоянно. Даже здесь, на тыловых позициях, мы на несколько минут разминулись с прилётом «Града» на дорогу — воронка ещё дымилась, и только каким-то чудом мы не проткнули колёса осколками. По дороге навстречу попалась медицинская «буханка».

«Доброе утро, — написал мне на следующее утро Шрам, поймав связь (он ловил её утром и вечером). — У нас «двухсотый». Как раз тот человек, про которого я вчера рассказывал».

Старого теперь не представят ни к медали «За отвагу», ни к ордену Мужества. Но я запомню их, «штормов», под Артёмовском, преданных 4-й бригаде 2-го армейского корпуса ЛНР. И может, русские люди будут знать: был такой Старый, из бывших заключённых, мужичок в возрасте, не щадивший себя.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
 
🟩 Подпишись на канал «Специально для RT»

Репортаж RT из окопов ВСУ под Авдеевкой, которые на днях заняли и теперь удерживают наши бойцы из отряда «Шторм».

Один из них рассказал военкору RT Анне @dolgarevaanna Долгаревой, что за укрепрайон больше месяца вели тяжёлые бои. Тела бойцов ВСУ до сих пор лежат там, потому что пока нет возможности похоронить их.

Анна отметила, что здесь павших вражеских военных называют заблудшими братьями: «А на стенках завалов — нацистские символы, которые оставили солдаты ВСУ. Но, наверное, сохранять в себе человечность — это очень важно. И у «Шторма» это получается».

«Вот одно прямое попадание в украинский блиндаж. Вот один товарищ. Жалко, конечно, человека, это наш брат. Но он пошёл против нас. Мы не хотим умирать, и они не хотят», — заявил один из бойцов.

Подробнее — в репортаже.

🟩 Подпишись — RT на русском

Поэт, военный корреспондент, публицист Анна Долгарева @dolgarevaanna

Ярик был маленький, меньше меня ростом, и молодой — наверное, что-то около двадцати пяти. Военмед, весь увешанный наградами, — ну то есть это про него так говорили: «увешанный», а на самом деле он держал их где-то дома, если у него был где-то дом, кроме пункта временной дислокации 1-го мотострелкового батальона 4-й бригады 2-го армейского корпуса. Он ведь местный был, элэнэровский — Ярик, военмед.

Рассказывал, как подключал систему жизнеобеспечения прямо в машине. У бойца из соседнего подразделения было проникающее ранение в лицо возле носа, и Ярик даже удивился, что тот был жив и в сознании. Тампонировать было опасно — Ярик передавил вену жгутом и подключил систему. Каждые несколько минут щупал пульс, открывал ему рот — посмотреть, не началась ли рвота: всё-таки сотрясение мозга. Довёз живым.

Рассказывал, как оказывал первую помощь бойцу, у которого от ноги остался десятисантиметровый огрызок.

«Повезло», — с медицинским цинизмом сказал Ярик, пояснив, что из-за взрыва кровь спеклась и не было сильного кровотечения. Менял жгуты и турникеты, вливал физраствор — и так пока не довезли до госпиталя, всё это прямо в машине.

Крайняя награда Ярика — за Артёмовск, за оказание первой помощи. Не за какой-то единичный случай, а массово, потоком, когда через тебя идёт один раненый за другим и ты не успеваешь передохнуть, поднять головы.

«Работали с южной стороны Бахмута, за Клещеевкой. Было, скажем так, очень жарко.

Команда приходит, все выбегают, начинаем работать. Приходилось и по 80 человек за ночь принимать, когда были наступления с украинской стороны или с нашей стороны. Это тяжёлые были моменты за Бахмут очень, много было раненых», — рассказал он.

Мы много говорили о том, что самое тяжёлое для военмеда. Ярик сказал, что очень сложно, когда к тебе привозят друга или старого товарища. Сразу становится страшно сделать что-то не то, начинаешь вспоминать всё как по книжке, теряются куда-то выработанные рефлексы. Из технически сложного — подъезжать к позициям эвакуации.

Потому что, как только враги видят медицинский крестик, машину сразу пытаются уничтожить. Врачи обычно едут в незащищённых машинах, бывает это ночью, бывает рано утром, бывает в течение дня. Обязательно запрашивают, как обстановка. Стараются максимально ускориться, чтобы доехать. Половина медицинских машин не один раз пострадала от прилётов, половина — в решето. Ну что делать — латают.

«А самое сложное, — сдвинув брови, сказал Ярик, — у меня был один случай, наверное. Как только начиналась СВО, я из-за продолжительности длинной эвакуации... она настолько длинная была, что я не успел спасти человека.

Вот это потом пережить тяжело. Да, всё было по-другому, и у меня не настолько было много опыта. Мы только прошли Трёхизбенку, зашли в Смоляниново. Там у нас была не колёсная техника, а мотолыга, в которой крайне тяжело оказать помощь, плюс ещё только пять часов занимала эвакуация.

Это самое тяжёлое. Я до сих пор помню, как всё происходило, как вчера».

Он потом решил, что рассказал мне слишком много личного. Но он говорил правду. Садилось солнце, под Артёмовском созрела земляника, остро пахло степью и полынью. Подступала летняя донбасская жара. Враг штурмовал позиции под Клещеевкой, Ярик ненадолго вырвался на пункт временной дислокации. Я спросила, какой у него позывной. «Да так и зовут — Ярик», — улыбнулся он.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.

🟩 Подпишись на канал «Специально для RT»