Любимая, но потерянная на какое-то время лекция Бердяева о "Бесах", которая каждый раз служит напоминанием, что гениальнее Достоевского писателя нет и не было и не будет
http://dostoevskiy-lit.ru/dostoevskiy/kritika/berdyaev-stavrogin.htm
http://dostoevskiy-lit.ru/dostoevskiy/kritika/berdyaev-stavrogin.htm
dostoevskiy-lit.ru
Бердяев Н.: Ставрогин
Федор Достоевский - сайт о творчестве автора. Произведения, фотографии, биография, критика, публицистика, воспоминания и другие материалы. Текущий текст - Бердяев Н.: Ставрогин
Прерву молчание на нашем канале вот этой статьей. Из нее я для себя делаю несколько выводов:
1. Я все еще не понимаю зачем заниматься теорией игр, для меня это максимально умозрительно и скучно, just a thought...... Если я когда-нибудь начну тиграми заниматься, я это репостну
2. У авторов есть два стандартных клейма про то, что институты пролонгируют жизнь режима и облегчают power-sharing, но вообще непонятный заход на информацию и попытку доказать, что институты повышают transparency. В части с тиграми они это операционализируют так, что попытку автократа захватить больше власти проще отследить, если у вас есть формальные правила, которые автократ явно нарушил, и институты здесь понижают сложность и делают вещи более очевидными (книжная истина ура). Но это вроде вообще не про transparency. В эмпирической части они пытаются это измерить качеством государственной статистики, но вообще правящие элиты инфу о режиме и об автократе явно не из госстатистики черпают)))) равно как и у автократа есть свои KPI. В этом смысле информация между элитами скорее по неформальным институтам распространяется, и тут скорее на уровень коррупции смотреть интересно (мысль не моя, апроприирую с семинара), что примерно равно тому, как все с друг другом оказываются связаны.
3. Интересно вообще посмотреть на информацию в автократиях: кому нужна хорошая статистика, кому не нужна, какие insentives, на что смотрят, если не на статистику, на кого эта статистика вообще ориентирована..... Интересно......
1. Я все еще не понимаю зачем заниматься теорией игр, для меня это максимально умозрительно и скучно, just a thought...... Если я когда-нибудь начну тиграми заниматься, я это репостну
2. У авторов есть два стандартных клейма про то, что институты пролонгируют жизнь режима и облегчают power-sharing, но вообще непонятный заход на информацию и попытку доказать, что институты повышают transparency. В части с тиграми они это операционализируют так, что попытку автократа захватить больше власти проще отследить, если у вас есть формальные правила, которые автократ явно нарушил, и институты здесь понижают сложность и делают вещи более очевидными (книжная истина ура). Но это вроде вообще не про transparency. В эмпирической части они пытаются это измерить качеством государственной статистики, но вообще правящие элиты инфу о режиме и об автократе явно не из госстатистики черпают)))) равно как и у автократа есть свои KPI. В этом смысле информация между элитами скорее по неформальным институтам распространяется, и тут скорее на уровень коррупции смотреть интересно (мысль не моя, апроприирую с семинара), что примерно равно тому, как все с друг другом оказываются связаны.
3. Интересно вообще посмотреть на информацию в автократиях: кому нужна хорошая статистика, кому не нужна, какие insentives, на что смотрят, если не на статистику, на кого эта статистика вообще ориентирована..... Интересно......
Говоря об элитах, я вспомнила ровно две интересные статьи с регионалистики, которые мне хотелось бы тут сохранить.
1. Статья грустная про Аргентину, о том, что Аргентина де юре самая федерализированная федерация в мире с кучей прав у провинций, а по факту провинции оказываются в максимально зависимом положении из-за коррупции, огромной зависимости провинций от центра, жесткой партийной структуры (без высокой позиции в партии невозможно занять какой-либо значимый федеральный пост), и потому что всех давит богатый Буэнос-Айрес. Статья идеальная, если нужен кейс-стади для автократии/коррупции/институтов/парийной структуры/etc, так как очень подробно и с anecdotal evidence
2. Вторая штука это просто справочник по важным фамилиям в российской политике, в основном не из высшей бюрократии, с описанием, почему они важны и какие у них есть интересы. Это конечно кремлеведение свого рода, но читать было нтересно и познавательно даже
1. Статья грустная про Аргентину, о том, что Аргентина де юре самая федерализированная федерация в мире с кучей прав у провинций, а по факту провинции оказываются в максимально зависимом положении из-за коррупции, огромной зависимости провинций от центра, жесткой партийной структуры (без высокой позиции в партии невозможно занять какой-либо значимый федеральный пост), и потому что всех давит богатый Буэнос-Айрес. Статья идеальная, если нужен кейс-стади для автократии/коррупции/институтов/парийной структуры/etc, так как очень подробно и с anecdotal evidence
2. Вторая штука это просто справочник по важным фамилиям в российской политике, в основном не из высшей бюрократии, с описанием, почему они важны и какие у них есть интересы. Это конечно кремлеведение свого рода, но читать было нтересно и познавательно даже
Литературный вечер на нашем канале как всегда посвящен Достоевскому. Мой план читать все работы в хронологическом порядке немного поехал, потому что "Бедные люди" и "Записки из мертвого дома" happened to be самыми ранними и самыми простыми и скучными на мой взгляд работами, так что тут просто какие-то заметки после прочтения "Подростка":
1. Очень забавно, что у Достоевского часто вообще не получается контролировать сюжет произведения. "Подросток" задумывался как импровизация и new take на тему отцов и детей; две характерные сцены, где молодежь рассуждает о судьбах России и о Боге, и ностальгические сопли старого либерала про закат Европы и крепостное право отделяют друг от друга где-то 500 страниц романа, который получился вообще не про это. Как мне кажется, об изначальной задумке Достоевский как-то вспомнил, дописав очень притянутый за уши эпилог, который очевидно не к месту. Отчасти из-за придания такого огромного значения "идее автора" я всегда нанавидела школьные интерпретации Достоевского: "Бесы" автором конечно задумывались как пасквиль в ответ на рост революционных ячеек и всяческий разброд и шатание, но случайно из этого выросло "самое загадочное произведение за всю историю литературы" (not my words). Здесь то же самое – идея двойственности, очевидно для Достоевского важная, желание "лайкействовать" и унижаться одновременно с бешеной гордостью – вряд ли продукт социального происхождения главного героя, полу-дворянина, который вроде бы одновременно и лакаей и князь. Это все осносится к половине (?) персонажей Достоевского, взять хотя бы "Записки из подполья", которые целиком про это. В этом смысле я не могу понять попыток назвать такое двойственное положение какой-то безумной тонкой попыткой Достоевского отрефлексировать новое состояние общества, где никто не может больше понять, кто он такой, что его связывает, что такое теперь честь и так далее. Разумеется, будучи писателем в ту непонятную и новую эпоху не замечать этого, и не писать об этом было просто невозможно. Но Стефан Цвейг прав в том, что Достоевский, в отличие от Толстого, не имеет способностей к социологии.
2. Говоря о Толстом, мне кажется, "Подросток" это та развилка, где Достоевский смог не скатиться до толстовства и пойти по другому, своему, пути (Толстой мне не очень нравится). Иначе бы он застрял на этом же самом этапе оплакивания "святой тысячелетней княжеской крови", на которой Толстой, кажется, зациклился. В более поздних романах, мне кажется, Достоевский почти совсем отказывается от ремарок о пресловутой судьбе России, о роли дворянства, о либералах и о новых нравах, потому что let's face it в его работах главное не это. Какая-то проявляющаяся периодически ностальгия Достоевского по "старым временам" и старым нормам, по "неслучайным" и укорененным столетним княжеским родам, по какому-то менее развращенному золотому веку мне кажется ироничной, с учетом того, что мать Достоевского была незнатной дворовой девушкой, и что наверное самый чистый и светлый персонаж его романов – проститутка. Еще мне кажется очень забавным, что почти толстовский идеал князь Сокольский, который мечтает о небольшом скромном сельском доме, жене и множестве детей, о том чтобы бросить карьеру и светскую жизнь и вместо этого пахать в поле, но "пахать как князь", оказывается одним из самых больших пидорасов романа (кому отдать там пальму первенства я хз).
3. Если говорить о самом сюжете романа, меня поражает, насколько большой прыжок Достоевский проделал от "Подростка" к "Карамазовым". Фактически весь сюжет "Подростка" держится на разрешении главной интриги, автор заботливо и много раз напоминает, что эта деталь роковая, что эта мысль пророческая и она важна для разрешения главной загадки, что читатель и герои стоят на грани катастрофы, которая должна случиться, иногда выдывая детали этой катастрофы наперед. Это, по большому счету, очень развернутый детектив, в котором постоянно сгущается саспенс. В "Карамазовых" Достоевский намеренно вырезает сцену с главной интригой, и более того, если вы читаете этот роман с целью узнать, что случилось "на самом деле", то вы упуска
1. Очень забавно, что у Достоевского часто вообще не получается контролировать сюжет произведения. "Подросток" задумывался как импровизация и new take на тему отцов и детей; две характерные сцены, где молодежь рассуждает о судьбах России и о Боге, и ностальгические сопли старого либерала про закат Европы и крепостное право отделяют друг от друга где-то 500 страниц романа, который получился вообще не про это. Как мне кажется, об изначальной задумке Достоевский как-то вспомнил, дописав очень притянутый за уши эпилог, который очевидно не к месту. Отчасти из-за придания такого огромного значения "идее автора" я всегда нанавидела школьные интерпретации Достоевского: "Бесы" автором конечно задумывались как пасквиль в ответ на рост революционных ячеек и всяческий разброд и шатание, но случайно из этого выросло "самое загадочное произведение за всю историю литературы" (not my words). Здесь то же самое – идея двойственности, очевидно для Достоевского важная, желание "лайкействовать" и унижаться одновременно с бешеной гордостью – вряд ли продукт социального происхождения главного героя, полу-дворянина, который вроде бы одновременно и лакаей и князь. Это все осносится к половине (?) персонажей Достоевского, взять хотя бы "Записки из подполья", которые целиком про это. В этом смысле я не могу понять попыток назвать такое двойственное положение какой-то безумной тонкой попыткой Достоевского отрефлексировать новое состояние общества, где никто не может больше понять, кто он такой, что его связывает, что такое теперь честь и так далее. Разумеется, будучи писателем в ту непонятную и новую эпоху не замечать этого, и не писать об этом было просто невозможно. Но Стефан Цвейг прав в том, что Достоевский, в отличие от Толстого, не имеет способностей к социологии.
2. Говоря о Толстом, мне кажется, "Подросток" это та развилка, где Достоевский смог не скатиться до толстовства и пойти по другому, своему, пути (Толстой мне не очень нравится). Иначе бы он застрял на этом же самом этапе оплакивания "святой тысячелетней княжеской крови", на которой Толстой, кажется, зациклился. В более поздних романах, мне кажется, Достоевский почти совсем отказывается от ремарок о пресловутой судьбе России, о роли дворянства, о либералах и о новых нравах, потому что let's face it в его работах главное не это. Какая-то проявляющаяся периодически ностальгия Достоевского по "старым временам" и старым нормам, по "неслучайным" и укорененным столетним княжеским родам, по какому-то менее развращенному золотому веку мне кажется ироничной, с учетом того, что мать Достоевского была незнатной дворовой девушкой, и что наверное самый чистый и светлый персонаж его романов – проститутка. Еще мне кажется очень забавным, что почти толстовский идеал князь Сокольский, который мечтает о небольшом скромном сельском доме, жене и множестве детей, о том чтобы бросить карьеру и светскую жизнь и вместо этого пахать в поле, но "пахать как князь", оказывается одним из самых больших пидорасов романа (кому отдать там пальму первенства я хз).
3. Если говорить о самом сюжете романа, меня поражает, насколько большой прыжок Достоевский проделал от "Подростка" к "Карамазовым". Фактически весь сюжет "Подростка" держится на разрешении главной интриги, автор заботливо и много раз напоминает, что эта деталь роковая, что эта мысль пророческая и она важна для разрешения главной загадки, что читатель и герои стоят на грани катастрофы, которая должна случиться, иногда выдывая детали этой катастрофы наперед. Это, по большому счету, очень развернутый детектив, в котором постоянно сгущается саспенс. В "Карамазовых" Достоевский намеренно вырезает сцену с главной интригой, и более того, если вы читаете этот роман с целью узнать, что случилось "на самом деле", то вы упуска
ете всю суть, потому что то, что случилось в ту ночь, это не вопрос факта, это во многом вопрос, на который вы сами должны ответить. Это мне кажется абсолютно гениальным ходом. "Подросток" в этом плане в миллион раз проще. Из-за постоянного нарастания темпа сюжета и подливания масла в огонь, мне кажется, можно не заметить, а что вообще происходит по сторонам от магистральной дороги, по которой несется главный герой. Все диалоги воспринимаются просто как способ узнать какую-то информацию, которая нужна, чтоб разгадать главную тайну и понять, что делать дальше, чтоб к ней приблизиться. В более поздних работах Достоевского наоборот диалоги (и монологи) – это самое важное, но они почти ничего не делают для продвижения сюжета или некой "разгадки". В "Бесах", в строгом смысле, направленного куда-то сюжета вообще нет, и большая часть событий происходит, когда главного героя нет на сцене. При попытке читать более вдумчиво мне показалось, что главная интига это совсем не то, что будет с документом, а кто такой Версилов и чего он хочет на самом деле, весь сюжет герой как будто пытается это узнать, и я не уверена, что у этого в конце находится ответ (намеренно?..)
4. Если "Лолита" – это величайший пример недостоверного рассказчика, то "Подросток" – это роман, где все персонажи недостоверны. Так как главный герой постоянно находится в положении, где ему неизвестна вся картина происходящего, ты интуитивно ждешь появления кого-то, кто сможет изложить всю историю сразу и прояснит мотивы всех остальных. В итоге же получается, что нельзя доверять словам ни одного из персонажей, так как каждый либо врет, либо говорит лишь часть, либо имеет в виду свои интересы и полагается на наивность героя и на необдуманность и реактивность его действий. Версилов, который для меня главная загадка, меняет свое положение с врага на самого близкого друга несколько раз в течение романа, и поэтому так сложно воспринимать его длинные и подробные "откровения" с сыном, так как им тоже склоняешься не верить (наверное, не зря в начале дается деталь, что он всегда как будто шутит и усмехается, даже когда гооворит серьзено). К концу романа Ахмакова оказывается либо верхом всех совершенств, либо "одним пороком", и понять, что из этих двух вариантов верно на самом деле, мне кажется невозможно. В этом смысле "Подросток" гораздо выше аналогичных по задумке романов, так как ломает представление о том, что все, что говорят главному герою, либо ложь, либо правда (под конец ты все равно не можешь понять, что из этого кем и когда говорилось). Ну и банально это делает сюжет более интересным. В этом смысле герои-перевертыши и герои-трикстеры делают аллюзии на "двойственность" и расколотость более яркими.
5. Тем не менее, "Подростку" очень далеко до "Бесов" и до Ставрогина в частности, и до других работ Достоевского. Действительно, у Достоевского в каком-то смысле двойственны почти все перснажи: у них любовь к Богу перетекает в ненависть к нему, униженность и жажда униженности сочетается с уязвленной гордостью, благородство сочетается цинизмом. Я думаю, ни для кого, кто читал "Преступление и наказание", не кажется парадоксальным, что Раскольников – это полное чудовище и при этом верх гуманизма. Наоборот, это очень хорошо уживается и поддерживается. Верх противоречий у Достоевского это, конечно, Ставрогин, который в одну минуту готов жениться на сумасшедшей юродивой, а в другую насилует двенадцатилетнюю девочку – потому что ему так хочется и потому что для него не существует моральных оценок вне своего желания. В "Подростке" же, мне кажется, персонажи (конкретно Версилов) дествительно трикстеры, которые меняют свою форму спонтанно, не под напором какой-то идеи, не под напором "надрыва" Достоевского, от которого у него часто герои готовы броситься в любую пропасть с какой угодно высоты и наоборот. С Версиловым, такое ощущение, происходит натуральное помешательство и шизофрения, – но совсем не такая убедительная, как у Раскольниклва, которая превосходно описана. В этом смысле его совсем нельзя до конца понять, вычилить какие-то его true intentions и что для него на самом деле
4. Если "Лолита" – это величайший пример недостоверного рассказчика, то "Подросток" – это роман, где все персонажи недостоверны. Так как главный герой постоянно находится в положении, где ему неизвестна вся картина происходящего, ты интуитивно ждешь появления кого-то, кто сможет изложить всю историю сразу и прояснит мотивы всех остальных. В итоге же получается, что нельзя доверять словам ни одного из персонажей, так как каждый либо врет, либо говорит лишь часть, либо имеет в виду свои интересы и полагается на наивность героя и на необдуманность и реактивность его действий. Версилов, который для меня главная загадка, меняет свое положение с врага на самого близкого друга несколько раз в течение романа, и поэтому так сложно воспринимать его длинные и подробные "откровения" с сыном, так как им тоже склоняешься не верить (наверное, не зря в начале дается деталь, что он всегда как будто шутит и усмехается, даже когда гооворит серьзено). К концу романа Ахмакова оказывается либо верхом всех совершенств, либо "одним пороком", и понять, что из этих двух вариантов верно на самом деле, мне кажется невозможно. В этом смысле "Подросток" гораздо выше аналогичных по задумке романов, так как ломает представление о том, что все, что говорят главному герою, либо ложь, либо правда (под конец ты все равно не можешь понять, что из этого кем и когда говорилось). Ну и банально это делает сюжет более интересным. В этом смысле герои-перевертыши и герои-трикстеры делают аллюзии на "двойственность" и расколотость более яркими.
5. Тем не менее, "Подростку" очень далеко до "Бесов" и до Ставрогина в частности, и до других работ Достоевского. Действительно, у Достоевского в каком-то смысле двойственны почти все перснажи: у них любовь к Богу перетекает в ненависть к нему, униженность и жажда униженности сочетается с уязвленной гордостью, благородство сочетается цинизмом. Я думаю, ни для кого, кто читал "Преступление и наказание", не кажется парадоксальным, что Раскольников – это полное чудовище и при этом верх гуманизма. Наоборот, это очень хорошо уживается и поддерживается. Верх противоречий у Достоевского это, конечно, Ставрогин, который в одну минуту готов жениться на сумасшедшей юродивой, а в другую насилует двенадцатилетнюю девочку – потому что ему так хочется и потому что для него не существует моральных оценок вне своего желания. В "Подростке" же, мне кажется, персонажи (конкретно Версилов) дествительно трикстеры, которые меняют свою форму спонтанно, не под напором какой-то идеи, не под напором "надрыва" Достоевского, от которого у него часто герои готовы броситься в любую пропасть с какой угодно высоты и наоборот. С Версиловым, такое ощущение, происходит натуральное помешательство и шизофрения, – но совсем не такая убедительная, как у Раскольниклва, которая превосходно описана. В этом смысле его совсем нельзя до конца понять, вычилить какие-то его true intentions и что для него на самом деле
важно – когда даже за Ставрогиным можно разглядеть какую-то идею, как бы мистична и инфернальна его фигура не была. Это меня немного фрустирует, так как идею я хочу схватить. Возможно стоит прочитать рассказ "Двойник", чтобы понять лучше, если там это объяснено точнее. С Сокольским в некотором смысле то же самое – совсем не понятно в конце, а что это за человек?
6. Совсем сайдноут: после прочтения Цвейга задумалась о том, что рецепт прихода к богу и праведной жизни, который Достоевский дает в "Карамазовых" – это как раз толстовство. Старец Зосима, который проповедует любовь к каждому листику и к каждой птичке, и одновременно с этим признание за собой вины за все, что происходит на свете, – это тот же Левин в конце "Анны Карениной", который лежит на траве и понимает, что бог повсюду и его не нужно осмысливать, а нужно чувствовать розлитую по всему миру его любовь. Это у Достоевского – христианство маленьких детей и "семидесятипудовых купчих", вера не осмысленная и не вымученная, а вера интуитивная, слепая, "умильная". Достоевский велик в том, что когда он сам дает ключ к этому счастью, он сам же его отвергает, как раз потому что та самая слезинка ребенка не стоит всего мирового искупления и никакой мировой гармонии, и не может он слепо, всецело, окончательно полюбить бога из-за этой детской слезинки, равно как Иван Карамазов. Достоевский, и все его герои, не могут растворить свое его в вечности, растворить себя в мировой любви. Они как раз очень болезненнно осознают и осмысляют свое Я, пытаются постоянно разрешить свою расколотость какой-то великой идей или великим горем или великой жертвой, которые бы сделали их личность цельной. И понятно, что им это не удается, так как Достоевский ненавидит завершенность, и ненавидит окончательность, и ненавидит покой. Кириллов находит завершенность в своей идее – поэтому убивает себя, и это очень характерно. Спасение у Достоевского, кажется, уловил хорошо Ницше: Иван Карамазов говорит "Я спрашивал себя много раз есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победила во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого". Пока человек жив, он приницпально не может перестать страдать, не может навеки успокоиться, не может прийти к богу и не может его окончательно отринуть от себя. Всю жизнь он вынужден отрицать себя и отрацать бога и снова обретать бога и снова обретать себя, в этом страдании, в этой вечной судороге, отчаянности и потерянности и лежит красота жизни, поэтому нужно страстно любить страдание и любить жизнь.
P.S. вы возможно спросите советую ли я читать "Подростка" – да, конечно советую, так как даже не самая удачная работа Достоевского все равно на голову выше многих других книг.
6. Совсем сайдноут: после прочтения Цвейга задумалась о том, что рецепт прихода к богу и праведной жизни, который Достоевский дает в "Карамазовых" – это как раз толстовство. Старец Зосима, который проповедует любовь к каждому листику и к каждой птичке, и одновременно с этим признание за собой вины за все, что происходит на свете, – это тот же Левин в конце "Анны Карениной", который лежит на траве и понимает, что бог повсюду и его не нужно осмысливать, а нужно чувствовать розлитую по всему миру его любовь. Это у Достоевского – христианство маленьких детей и "семидесятипудовых купчих", вера не осмысленная и не вымученная, а вера интуитивная, слепая, "умильная". Достоевский велик в том, что когда он сам дает ключ к этому счастью, он сам же его отвергает, как раз потому что та самая слезинка ребенка не стоит всего мирового искупления и никакой мировой гармонии, и не может он слепо, всецело, окончательно полюбить бога из-за этой детской слезинки, равно как Иван Карамазов. Достоевский, и все его герои, не могут растворить свое его в вечности, растворить себя в мировой любви. Они как раз очень болезненнно осознают и осмысляют свое Я, пытаются постоянно разрешить свою расколотость какой-то великой идей или великим горем или великой жертвой, которые бы сделали их личность цельной. И понятно, что им это не удается, так как Достоевский ненавидит завершенность, и ненавидит окончательность, и ненавидит покой. Кириллов находит завершенность в своей идее – поэтому убивает себя, и это очень характерно. Спасение у Достоевского, кажется, уловил хорошо Ницше: Иван Карамазов говорит "Я спрашивал себя много раз есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победила во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого". Пока человек жив, он приницпально не может перестать страдать, не может навеки успокоиться, не может прийти к богу и не может его окончательно отринуть от себя. Всю жизнь он вынужден отрицать себя и отрацать бога и снова обретать бога и снова обретать себя, в этом страдании, в этой вечной судороге, отчаянности и потерянности и лежит красота жизни, поэтому нужно страстно любить страдание и любить жизнь.
P.S. вы возможно спросите советую ли я читать "Подростка" – да, конечно советую, так как даже не самая удачная работа Достоевского все равно на голову выше многих других книг.