К теме политического насилия, лекцию по которому я проспала в понедельник (где-то потерялась очень хорошая статья Новой Газеты про социальный состав вооружённых частных формирований в России, но суть была в том, что в основном туда идут бывшие работники спецслужб, страдающие от бедности)

https://meduza.io/feature/2019/11/21/my-sami-siloviki

И ещё пара материалов, которые мне нужны были для лицея, но путь будут тут


Сэмюель Пельцман (1957): «The Effects of Automobile Safety Regulation ». Государство вводит регулирование в области безопасности вождения – обязывает всех производителей устанавливать подушки безопасности, несколько ремней безопасности, различные системы оповещения, непробиваемое лобовое стекло и т.д. В теории это должно снизить число аварий. Получилось так, что аварий стало только больше, но смертность – ниже. Объяснение: водители стали водить слишком рискованно, полагаясь на различные средства безопасности. Более того, благодаря усилению разметки на дорогах и всякого рода ограждений, водители больше полагались на острожное поведение пешеходов на дорогах. Благодаря средствам безопасности, удалось защитить людей в машине, но «перекладывание ответственности» с водителя на средства безопасности увеличило число аварий. 

Мэрия Уэст-Палм-Бич в итоге решила применить идею общего пространства: нет бордюров, тротуаров, светофоров и переходов – исходя именно из это логики 

Майкл Ванн «Of Rats, Rice, and Race: The Great Hanoi Rat Massacre, an Episode in French Colonial History» (2003). Франция хочет облагородить Вьетнам, поднять там уровень жизни, и строит канализации. Увы, в канализации очень быстро начинают плодиться крысы. Французы объявляют награду (1 цент) за каждый принесенный крысиный хвост – чтобы население само истребило крыс (только хвост, потому что целые тушки крыс прошлось бы уничтожать самой администрации, а это нудно и противно). К чему привело? Разведение крыс вьетнамцами, чтобы срубить бабла. Рыночек вроде порешал, но не в ту сторону. 

Сегодня на политтеории каким-то образом затронули вопрос русско-ливонских отношений и существование Литовской Руси, которую вроде как не дают исследовать

Если вам про это (как и мне) хочется что-то узнать, то есть замечательная монография, которую мне подогнал уважаемый @kasimoff1385

http://annales.info/rus/kazakova/index.htm

(я сама читала вроде страничек 20, но однажды точно почитаю.... Наверное)

У проекта как всегда хорошие материалы

https://rublevka.proekt.media/

Еще интересно, кто им пишет биты для видео

https://youtu.be/AlIE7K1xiGk

Внутри кстати карта, где можно пробить владельцев большей части домов, и отдельно можно подсветить выходцев из госструктур/бизнесменов и все такое прочее

Wassup bitches!

Сегодня статья про рэп, которую я нашла на канале Филиппова (!).
Как верно отмечает сам Филиппов, хорший и подробный обзор, но пробелы в главном аргументе. Если суммировать, что пишет автор: сексизм в рэпе из-за укоренного маргинализированного положения чёрных женщин, что связано с историей рабства вообще, с частыми разводами и рождением детей вне брака, эпидемией СПИДа и распространением крэка (и bootyrat'a). Остается, правда, не понятно, почему за все это до сих пор нет никакого backlash. Что характерно, за мизогинию ругают только Эмимема, а на hoes и bitches чёрных рэперов всем как-то все равно, и это вроде бы странно. Ещё не понятно, зачем автор статьи просит пояснить за рэп у Залины Маршенкуловой (ее мнение кого-то ебет¿)

https://batenka.ru/worship/muscle/rapfem/

Зимой 1788 года — за несколько месяцев до того, как во Франции впервые за почти 200 лет собрались Генеральные штаты, — заодно с выборами монарх предложил подданным подавать ему так называемые «тетради жалоб»: документы, в которых излагались коллективные ощущения жителей разных мест от французской политики и экономики вообще и от положения в их городах и деревнях в частности. Изучение этих тетрадей дает невероятную панораму народных мнений: кто-то требует больше экономических свобод, кто-то больше патернализма и государственного контроля за ценами и сбытом продукции; кто-то жалуется на жадных суверенов, кто-то на не дающих покоя чиновников — и так далее, и так далее. Взятые вместе эти тетради представляют собой беспрецедентный материал для изучения состояния умов в конце XVIII века. Впрочем, то, что последовало за их сбором — бунт третьего сословия, преображение Генеральных штатов в Учредительное собрание (а потом в Законодательное собрание и в Конвент), взятие Бастилии, принятие первой Конституции, радикальная церковная реформа, попытка бегства короля, его низложение и казнь, объявление республики, якобинский террор и так далее, и так далее — было еще более беспрецедентно.

Я давно хотел прочитать какую-то более-менее ультимативную книгу про Французскую революцию (Великой ее называют только в России, про это интересно написано в книге Александра Чудинова «Французская революция: История и мифы») — все-таки она в значительной степени проявила основные ценностные конфликты современности и заложила ее цивилизационные основы; ну и в конце концов — это просто страшно интересно. Хотелось, с одной стороны, чтобы не просто популярная история, но и чтобы не совсем исследовательское бубубу с анализом годовых оборотов ткацких мастерских; казалось, что на таком материале это более чем возможно. В итоге: на русском такой общей книги про всю Революцию, кажется, не существует вовсе. А на английском существует куча. Методом просвещенного тыка я в итоге выбрал «Citizens» английского историка Саймона Шамы — почти тысячестраничный том, вышедший в 1989-м, в год двухсотлетия взятия Бастилии. Результаты — амбивалентные.

Шама пишет историю как нарратив — с героями и характерами, которые воплощают или перемежают собой более сложную социальную / экономическую / политическую аналитику. Это максимально близкий мне метод — и писатель из Шамы правда отличный, немного даже слишком отличный с точки зрения богатства языка (мне приходилось часто смотреть в словарь; впрочем, это жалоба невежественного человека). У него прекрасный нюх на детали, яркие сравнения, мощные сцены, и в результате все эти герои правда увлекают, тем более что в их галерее очевидные, с детства знакомые имена соседствуют с неочевидными. Отважный, но простоватый солдат Лафайетт; хитрый делец Талейран; человек-ураган Мирабо; неистовый публицист-мученик Марат, забальзамированное сердце которого было торжественно выставлено в зале клуба Кордельеров; благородный старик Малешерб, вызвавшийся защищать на суде Людовика XVI, а через пару лет сгинувший на гильотине вместе со всей семьей; художник-политик Жак-Луи Давид; инфернальный вождь санкюлотов Эбер; пьяный палач Луары Клод Жавог и многие другие — все эти реальные люди действуют в реальных исторических обстоятельств, но выглядят как абсолютно, иногда даже чересчур литературные персонажи.

Отчасти потому что ими и являются — Шама посвящает много места демонстрации связей между руссоизмом, идеалами сентиментализма и тем, что происходило в головах революционных вождей и на улицах управляемых ими городов (оттого, кстати, и Давид, а также Жан-Батист Грез, Бомарше и другие художники и писатели того времени тут важные действующие лица); между инновационными полетами на воздушном шаре — и новой культурой массового поведения; между культом древнего Рима — и ораторским стремлением к свободе. Особенно последователен в своем преследовании тотальной добродетели был Максимилиан Робеспьер; что из этого вышло, известно; впрочем, современного российского читателя даже главы про террор могут поразить не только кровожадностью, но и тем, что даже неумолимый, ничем не стесненный парижский революционный трибунал в месяц накануне фатального термидора оправдал 20% подсудимых, сильно больше, чем оправдывают современные российские суды. Остальные 796 человек были публично казнены посредством гильотины на площади в центре Парижа.

Основных концептуальных тезисов у Шамы несколько. Первый: Революция в лучшем случае ускорила те процессы, которые и так шли во Франции «Старого режима», а в худшем — замедлила их. Например, в интерпретации историка постепенное фактическое стирание сословной иерархии и так происходило, поскольку звания продавались и покупались (и таким образом, статус был обусловлен социальным успехом, а не правом рождения); та элита, которая доминировала во французской истории в следующие полтора века, не столько была порождена революцией, сколько сумела выжить в ней. Церковная реформа привела к большому количеству крови и резкому снижению уровня образования в стране — так как большинство священников саботировало требования присягнуть гражданскому устройству. Многие революционные активисты ненавидели старый режим не за то, что он сохранял, но за то, что он разрушал: они боролись ровно с коммерциализацией и модернизацией, которые принято считать заслугами революции (собственно, пафос возврата от нового типа прав собственности к прежнему общинному контролю был свойственен большинству «тетрадей жалоб», полученных от третьего сословия). Ну и в целом революция, как пишет Шама, была обусловлена не столько какими-то внутренними злоупотреблениями короны, сколько ее внешнеполитическими обстоятельствами: с одной стороны, колоссальными, приведшими фактически к банкротству тратами на армию и флот во многом в рамках поддержки США в войне за независимость; с другой, обновленным патриотизмом прогрессивных аристократов, вызванным участием многих из них в той же войне за независимость США (а ранее — обидно позорным поражением в Семилетней войне).

Более того: по Шаме, революция не так уж много изменила в структуре самого французского общества — бенефициарами новых законов становились в основном те социальные группы, которые и до того чувствовали себя хорошо; за исключением церковных реквизиций никакого особого трансфера социальных полномочий не происходило. Разница между богатыми и бедными вовсе не стерлась и даже наоборот — увеличилась.

Второй ключевой тезис Шамы (и самый спорный, насколько я понимаю): государственное насилие и кровавые бани 1793-1794 годов — не аберрация и не эксцесс, но логичный апофеоз революции; в некотором смысле самое полное воплощение ее принципов. Резня в тюрьмах Парижа в сентябре 1792 года; уничтожение мирного населения Вандеи после подавления крестьянского мятежа республиканскими войсками; да даже и внесудебная расправа с комиссаром Бастилии после ее взятия — все это (и многое другое) Шама выстраивает в единую цепочку, конструируя примерно следующее построение: все революционные политические силы постоянно обнаруживали себя в зазоре между обещаниями (политическими, экономическими, военными) и реальностью; восполнить этот зазор могла только кровь предположительно виноватых в том, что он возник. И другой важный тезис — связь насилия физического и, скажем так, теоретического: тут важны, с одной стороны, бесконечные революционные газеты и прокламации, призывавшие к расправам самым недвусмысленным образом, а с другой — наследующая тем же вышеупомянутым культурным феноменам революционная риторика, предполагавшая монохромную структуру общества, состоящего из своих и чужих, а также постоянную готовность ораторов умереть за Родину, если их требования не будут выполнены (Робеспьер выстраивал такую конструкцию буквально в каждой своей речи).

Еще из интересного: тезис про то, что революцию все время раздирало между двумя представлениями о ее целях — нам нужна свободная политическая репрезентация и подотчетность государства гражданам vs. нам нужна более сильная и успешная Франция. Описания революционных ритуалов — праздника Федерации и фестиваля Верховного Существа (удивительно прежде всего то, что настолько детализированная ритуализация возникала настолько быстро). Ну и, разумеется, бесконечные сцены политических дебатов, буквально решавших вопросы жизни и смерти, — на улицах, в парках и в залах заседаний. И бесконечные рифмы с современностью, которые автору даже не приходится подмечать (особенно, конечно, это касается периода якобинского террора).

Что же не так, когда так много всего? Как видно из вышеизложенного, Шама относится к революцией с изрядным скепсисом и сарказмом; даже о заложенной в Декларации прав человека свободе слова он отзывается совершенно без восторга — называя ее прямым последствием в революционное время «освобождение грубости». И не хватило мне в «Citizens» именно какой-то эмоциональности, что ли. Все-таки, даже когда читаешь про Французскую революцию в «Википедии», дух захватывает от событийного кутежа, от стремительности перемен, от того, как целые политические эпохи будущего оказываются спрессованными в несколько месяцев. Шама на все это смотрит с холодным носом, немного через губу — что, безусловно, нормально, но немного не то, чего хотелось.

«Citizens» еще и заканчивается в 1794 году — то есть тут нет ни Директории, ни консулов (и никакого специального объяснения, почему так). От этого остается, конечно, некоторое ощущение незавершенности, и теперь охота прочитать, например, качественную биографию Наполеона с контекстом, где было бы как раз передано это ощущение невероятного исторического приключения. Если кто-то дочитал до сюда и такую знает — расскажите, пожалуйста.

(Книжки «Citizens» в легком легальном доступе мне найти не удалось, но в интернете легко отыскать, например, ее полную версию в формате epub.)

И текст со сравпола, который не хочу потерять
https://www.theatlantic.com/magazine/archive/2018/03/america-is-not-a-democracy/550931/

Ещё зачем-то целиком прочитала это, хотя все выдержки из истории $ек$уальности, что попадались на глаза, мне не очень нравились (этот не исключение)

https://doxajournal.ru/stadis/foucaults_virginity

ДУГNН

https://knife.media/danse-macabre/

Прислали отличную историю из 1979 года. Масиас был свергнут родным племянником, который до сих пор президент Экваториальной Гвинеи

Прерву молчание в этом channel интересным материалом (анализ текстов ооалаоам)
Еще хочу поискать что-то на этом сайте

https://pudding.cool/2017/08/screen-direction/

"После защиты, кстати, губернатор провел заседание Совбеза Ставропольского края, на котором обсуждался вопрос продовольственной безопасности. Много говорилось о контрафактной алкогольной продукции, не отвечающей госстандартам. Вскоре, увы, губернатор отравился контрафактным коньяком, выпускаемым, кстати, на территории края."