с пропагандой сложно бороться, потому что она как булгаковская разруха – не в клозетах, а в головах.
пропаганда извне действует, когда резонирует с ценностями внутри.
разоблачение фейков и дезинформации почти неизбежно вызывает конфликт с ценностями и поэтому встречает такой яростный отпор.
человек защищает не просто какие-то мифы из телевизора (ведь даже россияне знают, что по телевизору им врут), человек защищает самого себя, свою молодость, свою мечту о счастье и смысле своей никчемной жизни.
во фразе “россияне сбили боинг” или “в советском союзе были очереди” или “Россия напала на Украину” р-человек слышит “ты говно, твои родители говно, и деды говно, и страна говно, и молодость прошла в советском говне, твоя говенная жизнь напрасна и никакого будущего у тебя нет”.
и несчастный кусается, как крыса, загнанная в угол, вплоть до откровенного сатанизма – “да, орки мы с раскосыми глазами, не подходи, сожру, аыыыыыыы”...
пропаганда извне действует, когда резонирует с ценностями внутри.
разоблачение фейков и дезинформации почти неизбежно вызывает конфликт с ценностями и поэтому встречает такой яростный отпор.
человек защищает не просто какие-то мифы из телевизора (ведь даже россияне знают, что по телевизору им врут), человек защищает самого себя, свою молодость, свою мечту о счастье и смысле своей никчемной жизни.
во фразе “россияне сбили боинг” или “в советском союзе были очереди” или “Россия напала на Украину” р-человек слышит “ты говно, твои родители говно, и деды говно, и страна говно, и молодость прошла в советском говне, твоя говенная жизнь напрасна и никакого будущего у тебя нет”.
и несчастный кусается, как крыса, загнанная в угол, вплоть до откровенного сатанизма – “да, орки мы с раскосыми глазами, не подходи, сожру, аыыыыыыы”...
на Скептиконе мне дважды удалось завладеть микрофоном:
спросила у вице-президента альянса потребителей, можно ли отнести попытки вильнюсской епархии РПЦ замаскировать свое название к нарушению прав потребителей (нет, поскольку верующие вроде как делают пожертвования, а не покупают что-либо у церкви);
рассказала о корреляции между религиозностью и отрицанием научных данных (в особенности - эволюции и происхождения человека от более примитивных животных), которую я с грустью наблюдала на последнем соцопросе…
спросила у вице-президента альянса потребителей, можно ли отнести попытки вильнюсской епархии РПЦ замаскировать свое название к нарушению прав потребителей (нет, поскольку верующие вроде как делают пожертвования, а не покупают что-либо у церкви);
рассказала о корреляции между религиозностью и отрицанием научных данных (в особенности - эволюции и происхождения человека от более примитивных животных), которую я с грустью наблюдала на последнем соцопросе…
захожу в богомерзкую хрущевку с бдительной женщиной (на первом этаже всегда есть такая женщина).
женщина медленно нажимает код, видит, что я подсматриваю и в любом случае проскользну за ней.
жильцов она знает с 1973 года, когда сама в этот дом заселялась, арендаторов кое-как терпит, а на меня косится с классовой ненавистью к прекариату:
– я вас пущу в подъезд если вы ничего плохого не сделаете…
я вежливо улыбаюсь, а мысленно ору:
– женщина, что еще плохого можно сделать с этим подъездом, сюда ж заходить страшно! вот на мне толстовка “Антакальнский мамонт”, но когда я вижу вашу хрущобу, то понимаю, почему они вымерли заранее… зачем так жить? что вы за форма жизни? горе вам! вестником апокалипсиса я сейчас пройду этот дом насквозь с соцопросом и буду исповедовать всех соседей, хотя заранее знаю что вы ответите, и рука моя уже тянется к лицу, как на традиционной литовской скульптуре Езус-с-фейспалмом…
профессиональная этика не позволяет делать фейспалмы, остается только улыбаться.
женщина медленно нажимает код, видит, что я подсматриваю и в любом случае проскользну за ней.
жильцов она знает с 1973 года, когда сама в этот дом заселялась, арендаторов кое-как терпит, а на меня косится с классовой ненавистью к прекариату:
– я вас пущу в подъезд если вы ничего плохого не сделаете…
я вежливо улыбаюсь, а мысленно ору:
– женщина, что еще плохого можно сделать с этим подъездом, сюда ж заходить страшно! вот на мне толстовка “Антакальнский мамонт”, но когда я вижу вашу хрущобу, то понимаю, почему они вымерли заранее… зачем так жить? что вы за форма жизни? горе вам! вестником апокалипсиса я сейчас пройду этот дом насквозь с соцопросом и буду исповедовать всех соседей, хотя заранее знаю что вы ответите, и рука моя уже тянется к лицу, как на традиционной литовской скульптуре Езус-с-фейспалмом…
профессиональная этика не позволяет делать фейспалмы, остается только улыбаться.
лестничные клетки в хрущобах такие узкие, что если соседи распахнут двери одновременно, они столкнутся.
мне открывает маленькая босоногая девушка в пушистом халате и тут же извиняется, что в таком виде.
я нависаю над ней в прихожей, как еще один шкаф – капюшон толстовки торчит из-под куртки, сзади рюкзак, сбоку шопер с бумагами и сувенирами.
начинаю зачитывать вопросы и одновременно страдать, что скоро станет жарко, а снимать куртку невежливо – как будто навязываюсь пройти, хотя она не приглашала.
внутри квартиры свет погашен, из комнаты мерцает экран и доносится идиотский сериал, который она забыла поставить на паузу:
– I love you!
– I love you too!
мяукающие английские голоса звучат приторно, тем грубее мои вопросы:
– сколько вам лет? какое семейное положение?
– 29 лет, не замужем, детей нет.
а я и так вижу, что нет.
детей, как и животных, слышно еще из-за двери. и главное, ни один дурак с детьми не будет так спокойно рассиживать в халате в семь часов вечера.
мой голос становится сладким, как в сериале:
– Еврозона состоит из 20 стран – правда или нет?
она начинает загибать пальцы, едва шевеля губами.
нет, нет, нет…
девушка, милая, скажи “не знаю!”
у тебя слишком много пальцев, я же сомлею, пока посчитаешь!
скажи “не знаю” - и я открою скрытую вкладку, кроме “правда” или “неправда”. я могу ее открыть, только если респондент догадается сказать волшебные слова!
“не знаю” - и ты вернёшься к сериалу, а я пойду по этажам и успею проинтервьюировать ещё троих…
она сбивается и начинает считать заново.
ах ты отличница! я же сейчас сварюсь заживо, а меня дома дети ждут и передача про литовскую демографию не смонтирована. девушка милая, фертильная, плюнь ты на эту Еврозону… если так думать над каждым вопросом, демографии пиздец!
она считает ещё старательнее, ещё медленнее.
я обреченно смотрю на русую прядь, завивающуюся за розоватое ухо, замечаю серёжку в виде малюсенькой ракушки - напоминание о моем незаконченном Пути.
я же так никогда про свое паломничество не допишу! застряла на чертовом перевале и никак не могу двинуться дальше…
– неправда!, - торжествующе заявляет она, и начинает так же серьезно обдумывать следующий ответ.
…около восьми вечера я заваливаюсь к соседу, всклокоченному парню в черной футболке с готическими надписями.
– а это интервью длинное?
– минут 10-15.
я не вру - в тестовых условиях опрос действительно занимает не больше 15 минут. в поле все зависит от респондентов.
молодой рокер соглашается, чтобы поставить новый рекорд по осознанности. он обдумывает каждый ответ так мучительно, будто решает, продать ли душу дьяволу.
– Еврозона состоит из 20 стран – правда или нет?
рокер не загибает пальцы, просто завис и молчит - минуту, другую… я знаю, что мысленно он считает: через запад, через юг, сатанинский сделав круг...
проклятье! ещё один шизоид!
я застряла в этом доме и моя жизнь утекает по неэнергоэффективным трубам класса “G”. остается смириться и по-старчески заняться пейрингом.
юноша, глупенький, ты ведь даже имени ее не знаешь… так и будете ходите мимо друг друга, не здороваясь. а у нее такие пальчики - двадцать маленьких пальчиков, и русая прядка… задрот, спустить уже на второй этаж и познакомься! ведь до 20 можно и всю жизнь считать, если вместе.
а что, может написать записки “i love you” и сунуть в обе двери? они сначала рассердятся, потом приглядятся, как в американских ромкомах.
съедутся - лучше к ней, у рокера наверняка засрано. она будет расчесывать его космы, а он - поправлять прядь за ушком.
через пару лет снова приду, а из-за двери визги, рёв и “Свинка Пеппа”, на входе баррикады сапожек и самокатов, меня и на порог не пустят - "извините, нет времени"… стоп, зачем я хочу испортить людям жизнь?
– правда…
– что правда?!
– 20 стран в Еврозоне, я посчитал.
мне открывает маленькая босоногая девушка в пушистом халате и тут же извиняется, что в таком виде.
я нависаю над ней в прихожей, как еще один шкаф – капюшон толстовки торчит из-под куртки, сзади рюкзак, сбоку шопер с бумагами и сувенирами.
начинаю зачитывать вопросы и одновременно страдать, что скоро станет жарко, а снимать куртку невежливо – как будто навязываюсь пройти, хотя она не приглашала.
внутри квартиры свет погашен, из комнаты мерцает экран и доносится идиотский сериал, который она забыла поставить на паузу:
– I love you!
– I love you too!
мяукающие английские голоса звучат приторно, тем грубее мои вопросы:
– сколько вам лет? какое семейное положение?
– 29 лет, не замужем, детей нет.
а я и так вижу, что нет.
детей, как и животных, слышно еще из-за двери. и главное, ни один дурак с детьми не будет так спокойно рассиживать в халате в семь часов вечера.
мой голос становится сладким, как в сериале:
– Еврозона состоит из 20 стран – правда или нет?
она начинает загибать пальцы, едва шевеля губами.
нет, нет, нет…
девушка, милая, скажи “не знаю!”
у тебя слишком много пальцев, я же сомлею, пока посчитаешь!
скажи “не знаю” - и я открою скрытую вкладку, кроме “правда” или “неправда”. я могу ее открыть, только если респондент догадается сказать волшебные слова!
“не знаю” - и ты вернёшься к сериалу, а я пойду по этажам и успею проинтервьюировать ещё троих…
она сбивается и начинает считать заново.
ах ты отличница! я же сейчас сварюсь заживо, а меня дома дети ждут и передача про литовскую демографию не смонтирована. девушка милая, фертильная, плюнь ты на эту Еврозону… если так думать над каждым вопросом, демографии пиздец!
она считает ещё старательнее, ещё медленнее.
я обреченно смотрю на русую прядь, завивающуюся за розоватое ухо, замечаю серёжку в виде малюсенькой ракушки - напоминание о моем незаконченном Пути.
я же так никогда про свое паломничество не допишу! застряла на чертовом перевале и никак не могу двинуться дальше…
– неправда!, - торжествующе заявляет она, и начинает так же серьезно обдумывать следующий ответ.
…около восьми вечера я заваливаюсь к соседу, всклокоченному парню в черной футболке с готическими надписями.
– а это интервью длинное?
– минут 10-15.
я не вру - в тестовых условиях опрос действительно занимает не больше 15 минут. в поле все зависит от респондентов.
молодой рокер соглашается, чтобы поставить новый рекорд по осознанности. он обдумывает каждый ответ так мучительно, будто решает, продать ли душу дьяволу.
– Еврозона состоит из 20 стран – правда или нет?
рокер не загибает пальцы, просто завис и молчит - минуту, другую… я знаю, что мысленно он считает: через запад, через юг, сатанинский сделав круг...
проклятье! ещё один шизоид!
я застряла в этом доме и моя жизнь утекает по неэнергоэффективным трубам класса “G”. остается смириться и по-старчески заняться пейрингом.
юноша, глупенький, ты ведь даже имени ее не знаешь… так и будете ходите мимо друг друга, не здороваясь. а у нее такие пальчики - двадцать маленьких пальчиков, и русая прядка… задрот, спустить уже на второй этаж и познакомься! ведь до 20 можно и всю жизнь считать, если вместе.
а что, может написать записки “i love you” и сунуть в обе двери? они сначала рассердятся, потом приглядятся, как в американских ромкомах.
съедутся - лучше к ней, у рокера наверняка засрано. она будет расчесывать его космы, а он - поправлять прядь за ушком.
через пару лет снова приду, а из-за двери визги, рёв и “Свинка Пеппа”, на входе баррикады сапожек и самокатов, меня и на порог не пустят - "извините, нет времени"… стоп, зачем я хочу испортить людям жизнь?
– правда…
– что правда?!
– 20 стран в Еврозоне, я посчитал.
пока я бегала по соцопросам, у меня в комментариях один френд продал другому душу за сто баксов.
осталось выяснить, покупатель христианин или сатанист...
осталось выяснить, покупатель христианин или сатанист...
почему свою душу я не продала, хотя Иван искушал?
таки не потому, что у меня ее нет!
объясняю на Шендеровиче…
когда его в Вильнюсе облили кетчупом, я сразу сказала, что я против.
не потому, что я за Шендеровича с его гадскими мальчиками.
и не потому, что я против радикального акционизма.
как раз наоборот.
дело в том, что подобные действия должны иметь верное смысловое наполнение.
вильнюсская акция с кетчупом выглядела как “бугай в футболке “Азов” раскровавливает старика-еврея в очочках”, то есть хуже не придумаешь.
а должна была выглядеть так: кетчуп выливаешь себе на руки, по локоть. надеваешь российскую форму, любую, от буденовки до зетнической, можно всю разом, чтобы преемственность показать.
и осклабясь, идешь обнимать Шендеровича.
он шарахается, а ты знай орёшь: “спасибо, что защитил нас, твоих мальчиков! уважаем такую антилигенцию!”
вот это верный символизм.
это акционизм, а не бытовое хулиганство.
это заставляет задуматься.
и с продажей души так же -
чтобы сделка не выглядела как дурацкий прикол или мелкое мошенничество, сначала нужно найти годный символизм, иначе получится “дашка-вероотступница собственную душу за сто баксов продаст”, на радость верующим...
таки не потому, что у меня ее нет!
объясняю на Шендеровиче…
когда его в Вильнюсе облили кетчупом, я сразу сказала, что я против.
не потому, что я за Шендеровича с его гадскими мальчиками.
и не потому, что я против радикального акционизма.
как раз наоборот.
дело в том, что подобные действия должны иметь верное смысловое наполнение.
вильнюсская акция с кетчупом выглядела как “бугай в футболке “Азов” раскровавливает старика-еврея в очочках”, то есть хуже не придумаешь.
а должна была выглядеть так: кетчуп выливаешь себе на руки, по локоть. надеваешь российскую форму, любую, от буденовки до зетнической, можно всю разом, чтобы преемственность показать.
и осклабясь, идешь обнимать Шендеровича.
он шарахается, а ты знай орёшь: “спасибо, что защитил нас, твоих мальчиков! уважаем такую антилигенцию!”
вот это верный символизм.
это акционизм, а не бытовое хулиганство.
это заставляет задуматься.
и с продажей души так же -
чтобы сделка не выглядела как дурацкий прикол или мелкое мошенничество, сначала нужно найти годный символизм, иначе получится “дашка-вероотступница собственную душу за сто баксов продаст”, на радость верующим...
Telegram
Дайва дай драйва
Фродо страдал от назгулов, Гарри Поттер от дементоров, а я от Новой Вильни.
в автобусах, которые туда ходят, всегда смердит перегаром.
вот и сейчас на остановке толпятся трое колдырей с большими черными мешками.
толкаются, звенят тарой, задирают пассажиров:
– у нас операция хр-русталь!
развал Союза сбросил их, как памятники с пьедесталов на Зелёном мосту, и они разом стали лишними людьми.
бронзовых рабочих и солдат бережно собрали в Груто-парк, наш антисоветский Leninland с официантками в красных галстуках.
людям надо было позаботиться о себе самим.
эти не справились.
Новая Вильня накрывает меня, как крылья назгулов, кошмаром - когда бежишь изо всех сил, но не можешь убежать.
кругом русская речь с критической примесью мата, заброшенные заводы, безобразный частный сектор и загаженные хрущевки, алкаши, сердитые тетки, пацанчики в спортяшках, пацанки с кричащим макияжем…
Новая Вильня по-дементорски высасывает всю радость, будто я не эмигрировала или история пошла по альтернативным рельсам.
безумной вагонеткой она несётся на меня, чтобы напомнить о хрупкости жизни на самом краю Европы, чтобы не дать забыть - я ведь никогда не жила за границами СССР…
и всё-таки я вдыхаю побольше воздуха, врубаю в наушниках “Dumb ways to die” и отправляюсь на соцопрос в Новую Вильню.
я буду спрашивать, как местные жители относятся к России и должен ли ЕС дать оружие Украине…
я заранее знаю ответы, но хочу посмотреть своей русофобии в глаза.
в автобусах, которые туда ходят, всегда смердит перегаром.
вот и сейчас на остановке толпятся трое колдырей с большими черными мешками.
толкаются, звенят тарой, задирают пассажиров:
– у нас операция хр-русталь!
развал Союза сбросил их, как памятники с пьедесталов на Зелёном мосту, и они разом стали лишними людьми.
бронзовых рабочих и солдат бережно собрали в Груто-парк, наш антисоветский Leninland с официантками в красных галстуках.
людям надо было позаботиться о себе самим.
эти не справились.
Новая Вильня накрывает меня, как крылья назгулов, кошмаром - когда бежишь изо всех сил, но не можешь убежать.
кругом русская речь с критической примесью мата, заброшенные заводы, безобразный частный сектор и загаженные хрущевки, алкаши, сердитые тетки, пацанчики в спортяшках, пацанки с кричащим макияжем…
Новая Вильня по-дементорски высасывает всю радость, будто я не эмигрировала или история пошла по альтернативным рельсам.
безумной вагонеткой она несётся на меня, чтобы напомнить о хрупкости жизни на самом краю Европы, чтобы не дать забыть - я ведь никогда не жила за границами СССР…
и всё-таки я вдыхаю побольше воздуха, врубаю в наушниках “Dumb ways to die” и отправляюсь на соцопрос в Новую Вильню.
я буду спрашивать, как местные жители относятся к России и должен ли ЕС дать оружие Украине…
я заранее знаю ответы, но хочу посмотреть своей русофобии в глаза.
дом выглядит заброшенным, но я всё стою у калитки, глядя на разросшиеся кусты хризантем.
кажется, я где-то уже видела эти выцветшие стены, сливающиеся с шифером, эту кружевную тюль и отчаянный фиолет хризантем – за Можаем? на Онего? или Русь только снилась мне от песен иноагента БГ, от русофобского Чехова, от национал-предателя Салтыкова-Щедрина?
сутулая фигура быстро пересекает двор и скрывается в сарае.
затем снова выглядывает и медленно, будто принюхиваясь, ко мне бредёт плюгавый дедок, ожившая фотожаба на чмобиков - седая щетина, впалые щеки, замызганный халат, какие носят монастырские трудники.
он с гордостью говорит, что умеет читать по-литовски.
я смотрю на беззубый рот, на рваный халат, через который видно свитер и меня накрывает древнерусской тоской.
– сколько Вам лет?
по лбу ходят морщины, пока он пытается вспомнить.
– в восьмидесятом году родился… это значит, сколько мне? сорок… сорок три?
сто сорок три, ну конечно!
аномальная аура этого места, наконец, разрывается спазмообразной вспышкой, как при мигрени.
какой соцопрос, какой нахрен ЕС - я же пишу ревизскую сказку, считаю души.
мертвые души.
кажется, я где-то уже видела эти выцветшие стены, сливающиеся с шифером, эту кружевную тюль и отчаянный фиолет хризантем – за Можаем? на Онего? или Русь только снилась мне от песен иноагента БГ, от русофобского Чехова, от национал-предателя Салтыкова-Щедрина?
сутулая фигура быстро пересекает двор и скрывается в сарае.
затем снова выглядывает и медленно, будто принюхиваясь, ко мне бредёт плюгавый дедок, ожившая фотожаба на чмобиков - седая щетина, впалые щеки, замызганный халат, какие носят монастырские трудники.
он с гордостью говорит, что умеет читать по-литовски.
я смотрю на беззубый рот, на рваный халат, через который видно свитер и меня накрывает древнерусской тоской.
– сколько Вам лет?
по лбу ходят морщины, пока он пытается вспомнить.
– в восьмидесятом году родился… это значит, сколько мне? сорок… сорок три?
сто сорок три, ну конечно!
аномальная аура этого места, наконец, разрывается спазмообразной вспышкой, как при мигрени.
какой соцопрос, какой нахрен ЕС - я же пишу ревизскую сказку, считаю души.
мертвые души.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
в Новой Вильне пашут плугом.
теперь я видела всё...
теперь я видела всё...
медицина – это богоборчество.
Бог приговаривает человека умеpеtь, но врачи вырывают его из рук смерти и говорят смерти “нет” или хотя бы “не сегодня”.
только задумайтесь: до революции в Российской империи каждый четвертый младенец не доживал до года.
каждый четвертый из нас был обречен умеpеtь сразу после рождения, никогда не заговорив, не сделав первый шаг, не научившись думать…
а все попы, ксендзы и муллы лгали матерям, что это нормально, что так и должно быть, что в этих смерtях есть какой-то смысл, какой-то особый божий план, промысел.
но ученые сказали Богу “нет” – и дети перестали умиpаtь, как проклятые.
и Бог, как всегда, отступил перед прогрессом и наукой.
Бог приговаривает человека умеpеtь, но врачи вырывают его из рук смерти и говорят смерти “нет” или хотя бы “не сегодня”.
только задумайтесь: до революции в Российской империи каждый четвертый младенец не доживал до года.
каждый четвертый из нас был обречен умеpеtь сразу после рождения, никогда не заговорив, не сделав первый шаг, не научившись думать…
а все попы, ксендзы и муллы лгали матерям, что это нормально, что так и должно быть, что в этих смерtях есть какой-то смысл, какой-то особый божий план, промысел.
но ученые сказали Богу “нет” – и дети перестали умиpаtь, как проклятые.
и Бог, как всегда, отступил перед прогрессом и наукой.