Смерть любого оппозиционного лидера – это не только удар по его организации и сопряжённому с ней движению, но и по оппозиции как таковой. Безотносительно её разногласий и противоречий, вне зависимости от того, как тот или иной из нас относится к конкретной личности, её взглядам, и политике, которую она реализует на практике, – устранение одной из оппозиционных орбит сужает политическое пространство для всех, и цементирует царящий режим.
Убив Навального, власти ещё подъели воздух. Правые лидеры сидят. Левые лидеры сидят. Одни молчат. Другие легли в землю. Кремль продолжает возделывать полый монолит безальтернативности, которая стоит на газе, насилии, и раздавленных, беспомощных, лишённых всякого энтузиазма гражданах.
За подлостью убийства следует мерзость реакции на него: что пафосные всхлипы тех, что злопыхательства этих – жужжит над трупом мошкара.
Историю, меж тем, творят народы, классы, люди, и никакой террор не отменяет этот факт. История не знает ни бессмертных царей, ни вечных режимов. Внутри любой заперти и, по сути, лишь мнящейся непроходимости, всегда имеется потенциал обратного – желание дышать. И это прорастёт, не сомневайтесь.
@dadakinder
Убив Навального, власти ещё подъели воздух. Правые лидеры сидят. Левые лидеры сидят. Одни молчат. Другие легли в землю. Кремль продолжает возделывать полый монолит безальтернативности, которая стоит на газе, насилии, и раздавленных, беспомощных, лишённых всякого энтузиазма гражданах.
За подлостью убийства следует мерзость реакции на него: что пафосные всхлипы тех, что злопыхательства этих – жужжит над трупом мошкара.
Историю, меж тем, творят народы, классы, люди, и никакой террор не отменяет этот факт. История не знает ни бессмертных царей, ни вечных режимов. Внутри любой заперти и, по сути, лишь мнящейся непроходимости, всегда имеется потенциал обратного – желание дышать. И это прорастёт, не сомневайтесь.
@dadakinder
В квартире сердца поселилось новое чувство. В отличие от прочих чувств, которые приходят и уходят, это засело и сидит, как термиты в моей киевской кровати.
Днём их не слышно, но ночью, в чёрной тишине, из ножки доносится шорох крошечных челюстей: “хрум-хрум-хрум…”.
1
Всё кажется хрупким. Любая радость под вопросом. На всём стоит таймер. Пешеходы тикают, как бомбы.
Вот ты целуешься, но поцелуй идёт к концу. Глаза блестят, а после поцелуя блеск уходит. И ведь не факт, что это не был твой последний раз.
Или ты ешь вкусный обед, а уже в следующий миг перед тобой зияет пустая тарелка. Там, где лежала морковь, теперь находится сосущее ничто.
Чем слаще событие жизни, тем громче в черепе вопрос: неужели это уже десерт? Неужели вечер подходит к концу?
2
Всё суетится, зыбко, и уходит. Ни с чем нельзя присесть и посидеть. Друзья рожают шумных лягушат, прячутся в норах, утопают на работах, и переезжают в Орегон.
Стоит остановиться, выдернуть из шеи соломку вампира, перестать производить вещдоки своей продуктивности, замереть под изумрудной пальмой, и тут же слышится гудок – это из будущего едет поезд на тебя. Челюсть кондуктора трещит со звуком кастаньет, и звонко требует готовить свой билетик.
Что будет, если его не найти? Либо не впустят в вагон, либо высадят на первой попавшейся станции. Перед старухами с козьим молоком. Там и останешься.
3
Папа жил, что-то строил, и умер. Недостроил. А что успел построить, то распадается в тисках войны. Если бы брат не умер, его бы на неё сейчас забрали.
Туда же забрали бы и меня, если бы не насилие, ведомое ненавистью, благодаря которому я иду по улице первого мира, в облаке воплей, с телефоном в кармане, куда в любой момент может прийти известие о ещё чьей-то смерти.
Моя страна уходит под землю, и на её месте возникает ледяная яма. Каждый приятель в ленте тот, но и не тот – похож на собственную тень, которая сбежала и сошла с ума.
А как тут не сойти с ума? Что из того, что было – было? Что из того, что есть – не просто кажется, а есть? От завтра жду, чтобы оно хотя бы наступило.
Как и зачем кому-то удаётся строить планы?
4
Недавно шёл, отвлёкся на ворону, которая выклёвывала крысе глаз, и тут, вдруг, машина влетает в столб – на том самом месте, где был бы я, если бы не отвлёкся на ворону и крысу. Шёл, думал, мечтал, а, по итогу, всё решил случай.
Видел как бездомный чистит зубы, глядя в лужу. В ней же споласкивал щетку. От такой жизни никто не застрахован. С каждым может случится что-то.
Работа есть. Сейчас. Есть крыша и еда. Пока. Но каждый миг беременеет потенциалом “вдруг”. Ворону с крысой можно пропустить, и авто жизни врежется в тебя. А дальше лужа, щётка, глаз, и ноги на помойке. Все твои замыслы, мечты и планы – всмятку.
Мысли эти я занюхиваю розой. И так она пахнет: медовой весной! Пока не замечаю кончик лепестка. Завял. На дне бутона скончалась гусеница. Так и не стала бабочкой.
5
Солнце светит теплом в череп. Цветок красив. Поют птицы. Я смотрю в зеркало, и с удивлением обнаруживаю в нём молодого человека с серебристой щетиной.
Зеркало хрустит. Термиты завелись и в нём – прокладывают окопы морщин. Смерть стоит рядом, прячется в красоте, за цветами и птицами, под отражением: “хрум-хрум”.
Я люблю. И мне нравится любить. Но стоит полюбить, и понимаешь: рано или поздно, любимый человек умрёт. Может, лучше поссориться, чтобы не видеть его смерть?
Когда любишь, хочется умереть первым. С другой стороны – чем раньше умер, тем меньше пожил: в том числе, вместе. Поэтому живёшь, без купюр, и надеешься, что любовь задержится – подарит тебе возможность выйти из купе первым.
6
Не стоит, впрочем, забывать, что всё, что живо – движется, течёт. Умирает не только день. Умирает и ночь. Умирает тоска. Ссора. Боль. Война. Умирают!
Всё, что тебе не нравится – умрёт. Ничто не будет продолжаться вечно.
Успеть всего нельзя. Везде не побывать. Но птицы есть, деревья, и цветы. Есть руки, волосы, закаты, и есть ты. Весь этот торт на пару с гусеницей можно есть и нюхать.
@dadakinder – поддержать автора
Днём их не слышно, но ночью, в чёрной тишине, из ножки доносится шорох крошечных челюстей: “хрум-хрум-хрум…”.
1
Всё кажется хрупким. Любая радость под вопросом. На всём стоит таймер. Пешеходы тикают, как бомбы.
Вот ты целуешься, но поцелуй идёт к концу. Глаза блестят, а после поцелуя блеск уходит. И ведь не факт, что это не был твой последний раз.
Или ты ешь вкусный обед, а уже в следующий миг перед тобой зияет пустая тарелка. Там, где лежала морковь, теперь находится сосущее ничто.
Чем слаще событие жизни, тем громче в черепе вопрос: неужели это уже десерт? Неужели вечер подходит к концу?
2
Всё суетится, зыбко, и уходит. Ни с чем нельзя присесть и посидеть. Друзья рожают шумных лягушат, прячутся в норах, утопают на работах, и переезжают в Орегон.
Стоит остановиться, выдернуть из шеи соломку вампира, перестать производить вещдоки своей продуктивности, замереть под изумрудной пальмой, и тут же слышится гудок – это из будущего едет поезд на тебя. Челюсть кондуктора трещит со звуком кастаньет, и звонко требует готовить свой билетик.
Что будет, если его не найти? Либо не впустят в вагон, либо высадят на первой попавшейся станции. Перед старухами с козьим молоком. Там и останешься.
3
Папа жил, что-то строил, и умер. Недостроил. А что успел построить, то распадается в тисках войны. Если бы брат не умер, его бы на неё сейчас забрали.
Туда же забрали бы и меня, если бы не насилие, ведомое ненавистью, благодаря которому я иду по улице первого мира, в облаке воплей, с телефоном в кармане, куда в любой момент может прийти известие о ещё чьей-то смерти.
Моя страна уходит под землю, и на её месте возникает ледяная яма. Каждый приятель в ленте тот, но и не тот – похож на собственную тень, которая сбежала и сошла с ума.
А как тут не сойти с ума? Что из того, что было – было? Что из того, что есть – не просто кажется, а есть? От завтра жду, чтобы оно хотя бы наступило.
Как и зачем кому-то удаётся строить планы?
4
Недавно шёл, отвлёкся на ворону, которая выклёвывала крысе глаз, и тут, вдруг, машина влетает в столб – на том самом месте, где был бы я, если бы не отвлёкся на ворону и крысу. Шёл, думал, мечтал, а, по итогу, всё решил случай.
Видел как бездомный чистит зубы, глядя в лужу. В ней же споласкивал щетку. От такой жизни никто не застрахован. С каждым может случится что-то.
Работа есть. Сейчас. Есть крыша и еда. Пока. Но каждый миг беременеет потенциалом “вдруг”. Ворону с крысой можно пропустить, и авто жизни врежется в тебя. А дальше лужа, щётка, глаз, и ноги на помойке. Все твои замыслы, мечты и планы – всмятку.
Мысли эти я занюхиваю розой. И так она пахнет: медовой весной! Пока не замечаю кончик лепестка. Завял. На дне бутона скончалась гусеница. Так и не стала бабочкой.
5
Солнце светит теплом в череп. Цветок красив. Поют птицы. Я смотрю в зеркало, и с удивлением обнаруживаю в нём молодого человека с серебристой щетиной.
Зеркало хрустит. Термиты завелись и в нём – прокладывают окопы морщин. Смерть стоит рядом, прячется в красоте, за цветами и птицами, под отражением: “хрум-хрум”.
Я люблю. И мне нравится любить. Но стоит полюбить, и понимаешь: рано или поздно, любимый человек умрёт. Может, лучше поссориться, чтобы не видеть его смерть?
Когда любишь, хочется умереть первым. С другой стороны – чем раньше умер, тем меньше пожил: в том числе, вместе. Поэтому живёшь, без купюр, и надеешься, что любовь задержится – подарит тебе возможность выйти из купе первым.
6
Не стоит, впрочем, забывать, что всё, что живо – движется, течёт. Умирает не только день. Умирает и ночь. Умирает тоска. Ссора. Боль. Война. Умирают!
Всё, что тебе не нравится – умрёт. Ничто не будет продолжаться вечно.
Успеть всего нельзя. Везде не побывать. Но птицы есть, деревья, и цветы. Есть руки, волосы, закаты, и есть ты. Весь этот торт на пару с гусеницей можно есть и нюхать.
@dadakinder – поддержать автора
Если бы я интересовался почкованием, то назвал бы сына Ассонансом, а дочь Аллитерацией – в честь двух главных приёмов, с помощью которых поэты и рэперы превращают речь в музыку.
Вот, например, – читайте ухом, – ассонанс (повтор сходных гласных):
“По небу голубому проехал грохот грома.”
(Маршак)
“Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле –
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.”
(Цветаева)
“Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюблённый,
И внемлет ветру лазурь немая…”
(Бальмонт)
А вот аллитерация (повтор сходных согласных):
“И шальной, шевелюру ероша,
В замешательстве смысл темня,
Ошарашит тебя нехорошей
Глупой сказкой своей про меня.”
(Пастернак)
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
(Пушкин)
“Лет до ста расти нам без старости.
Год от года расти нашей бодрости.
Славьте, молот и стих, землю молодости.”
(Маяковский)
Всё то же самое творится в украинском языке:
“Тінь там тоне, тінь там десь…” (Тичина)
“Осінній день, осінній день, осінній! О синій день, о синій день, о синій! Осанна осені, о сум! Осанна, Невже це осінь, осінь, о! – Та сама…” (Костенко)
Качает? Качает! И пусть качает, ведь язык – это сад. Чувствуя его, мы выходим за рубежи сухих коммуникаций, и прорываемся в птичьи регистры.
Нельзя засунуть руку в рот, и вырвать птицу языка. Тем более, когда этот язык – родной.
@dadakinder – поддержать автора
Вот, например, – читайте ухом, – ассонанс (повтор сходных гласных):
“По небу голубому проехал грохот грома.”
(Маршак)
“Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле –
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.”
(Цветаева)
“Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюблённый,
И внемлет ветру лазурь немая…”
(Бальмонт)
А вот аллитерация (повтор сходных согласных):
“И шальной, шевелюру ероша,
В замешательстве смысл темня,
Ошарашит тебя нехорошей
Глупой сказкой своей про меня.”
(Пастернак)
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
(Пушкин)
“Лет до ста расти нам без старости.
Год от года расти нашей бодрости.
Славьте, молот и стих, землю молодости.”
(Маяковский)
Всё то же самое творится в украинском языке:
“Тінь там тоне, тінь там десь…” (Тичина)
“Осінній день, осінній день, осінній! О синій день, о синій день, о синій! Осанна осені, о сум! Осанна, Невже це осінь, осінь, о! – Та сама…” (Костенко)
Качает? Качает! И пусть качает, ведь язык – это сад. Чувствуя его, мы выходим за рубежи сухих коммуникаций, и прорываемся в птичьи регистры.
Нельзя засунуть руку в рот, и вырвать птицу языка. Тем более, когда этот язык – родной.
@dadakinder – поддержать автора
История США доказывает, что нация – это полезная выдумка, в основе которой лежат шкурные интересы.
1
В 17-м веке европейские колонизаторы Америки были заняты борьбой с её коренными жителями, своими рабами, и друг другом. Однако к середине 18-го века эта динамика изменилась.
Потеснив Испанию (1585–1604), Англия стала королевой моря, одержала победу над Францией (1763), и утвердилась в качестве главного претендента на богатства Нового Света. Тем не менее, обстановка в континентальных колониях оставалась напряжённой: со времён Восстания Бэкона (1676), – одного из первых восстаний против британской колониальной власти, – в колониях вспыхнуло более 60 других восстаний и мятежей.
Если раньше бунтовали, в основном, “индейцы” и рабы, к которым иногда примыкали слуги из Европы, то теперь протест охватил и другие слои населения.
Всех их по-разному объединяла классовая ненависть к кучке правящих богачей, подмявших под себя власть и ресурсы.
2
Восстания подавлялись силой, но, по мере роста населения колоний, в дело пошло также искусство социального контроля, и его главный принцип – разделяй.
Чтобы подорвать солидарность белых и чёрных низов, власть наделила первых рядом привилегий: белые мятежники получили возможность амнистии, деньги, и право на ствол; чёрные – нет. Белым слугам разрешили вступать в ряды того, что в будущем станет полицией, – патруль, созданный с целью предотвращения восстания рабов; чёрным – нет. И т.д.
Подобная дискриминация углубляла неравенство, разделяла людей по расовой и экономической линии, и утверждала иерархию доминирования.
Расизм носил практический, утилитарный, классовый характер, и был не столько предрассудком, сколько инструментом и институтом контроля.
3
Приезжая в колонии, новые поселенцы обнаруживали, что лучшая земля принадлежит тем, кто приехал до них, обогатился, и стал властью.
Недовольные таким положением, они выражали элитам своё возмущение, а те, в ответ, предлагали решение: переселенческий колониализм. Хотите земли? Без проблем! Но вся хорошая земля занята. Что делать? Расширяться! Поезжайте-ка на окраины колонии и стройте там свою мечту… на “передке”… лицом к лицу с “индейцами”.
В итоге, поселенцы заходили на пограничье, и вступали в клинч с коренным населением, что, с одной стороны, предотвращало их союз с ним, с другой – делало их более зависимыми от колониальных властей и их военной поддержки.
4
Что примечательно, чёрным жителям колонии запрещалось заходить на неосвоенные территории во избежании побегов, смешений и союзов с коренными народами.
Во время войны с Чероки (1760), была попытка вооружить пару сотен рабов, чтобы те помогли подавить “индейцев”, и стать их врагами. Идея не прошла. Опасность, которую представляет вооружённый раб виделась большей, чем выгода от его мобилизации.
Что касается чёрной солидарности… далеко не все чёрные жители колоний были рабами. Некоторые были слугами. Другие и вовсе “свободными людьми”. Рукотворная разница в их положении и степени дискриминации влияла на их готовность объединиться и восстать.
Неравенство – это технология управления обществом; и проистекает оно из конкретных, сознательных, законодательных решений по его культивации.
5
По иронии, могильщиком империи стали средства, призванные защитить её от Революции: колониальные элиты и прикормленный ими средний класс: буферная прослойка между низами и верхами: мелкие торговцы, ремесленники, землевладельцы, интеллектуалы…
В конце 18-го века эти люди оглянулись по сторонам, увидели народ, громящий усадьбы богачей, и поняли, что завтра этот народ придёт за ними. Дабы предотвратить такой исход, они пообещали ему “свободу и равенство”, что, впрочем, не мешало им владеть рабами и истреблять “индейцев”.
Возглавив царящее недовольство, они направили его против общего врага – Англии, которая обложила их налогами, контролировала торговлю, и сдерживала экспансию.
Вишенкой на торте этого тренда стала Революция и идея американской нации, освободившейся от Старого Света, чтобы самой контролировать Новый.
@dadakinder – поддержать автора
1
В 17-м веке европейские колонизаторы Америки были заняты борьбой с её коренными жителями, своими рабами, и друг другом. Однако к середине 18-го века эта динамика изменилась.
Потеснив Испанию (1585–1604), Англия стала королевой моря, одержала победу над Францией (1763), и утвердилась в качестве главного претендента на богатства Нового Света. Тем не менее, обстановка в континентальных колониях оставалась напряжённой: со времён Восстания Бэкона (1676), – одного из первых восстаний против британской колониальной власти, – в колониях вспыхнуло более 60 других восстаний и мятежей.
Если раньше бунтовали, в основном, “индейцы” и рабы, к которым иногда примыкали слуги из Европы, то теперь протест охватил и другие слои населения.
Всех их по-разному объединяла классовая ненависть к кучке правящих богачей, подмявших под себя власть и ресурсы.
2
Восстания подавлялись силой, но, по мере роста населения колоний, в дело пошло также искусство социального контроля, и его главный принцип – разделяй.
Чтобы подорвать солидарность белых и чёрных низов, власть наделила первых рядом привилегий: белые мятежники получили возможность амнистии, деньги, и право на ствол; чёрные – нет. Белым слугам разрешили вступать в ряды того, что в будущем станет полицией, – патруль, созданный с целью предотвращения восстания рабов; чёрным – нет. И т.д.
Подобная дискриминация углубляла неравенство, разделяла людей по расовой и экономической линии, и утверждала иерархию доминирования.
Расизм носил практический, утилитарный, классовый характер, и был не столько предрассудком, сколько инструментом и институтом контроля.
3
Приезжая в колонии, новые поселенцы обнаруживали, что лучшая земля принадлежит тем, кто приехал до них, обогатился, и стал властью.
Недовольные таким положением, они выражали элитам своё возмущение, а те, в ответ, предлагали решение: переселенческий колониализм. Хотите земли? Без проблем! Но вся хорошая земля занята. Что делать? Расширяться! Поезжайте-ка на окраины колонии и стройте там свою мечту… на “передке”… лицом к лицу с “индейцами”.
В итоге, поселенцы заходили на пограничье, и вступали в клинч с коренным населением, что, с одной стороны, предотвращало их союз с ним, с другой – делало их более зависимыми от колониальных властей и их военной поддержки.
4
Что примечательно, чёрным жителям колонии запрещалось заходить на неосвоенные территории во избежании побегов, смешений и союзов с коренными народами.
Во время войны с Чероки (1760), была попытка вооружить пару сотен рабов, чтобы те помогли подавить “индейцев”, и стать их врагами. Идея не прошла. Опасность, которую представляет вооружённый раб виделась большей, чем выгода от его мобилизации.
Что касается чёрной солидарности… далеко не все чёрные жители колоний были рабами. Некоторые были слугами. Другие и вовсе “свободными людьми”. Рукотворная разница в их положении и степени дискриминации влияла на их готовность объединиться и восстать.
Неравенство – это технология управления обществом; и проистекает оно из конкретных, сознательных, законодательных решений по его культивации.
5
По иронии, могильщиком империи стали средства, призванные защитить её от Революции: колониальные элиты и прикормленный ими средний класс: буферная прослойка между низами и верхами: мелкие торговцы, ремесленники, землевладельцы, интеллектуалы…
В конце 18-го века эти люди оглянулись по сторонам, увидели народ, громящий усадьбы богачей, и поняли, что завтра этот народ придёт за ними. Дабы предотвратить такой исход, они пообещали ему “свободу и равенство”, что, впрочем, не мешало им владеть рабами и истреблять “индейцев”.
Возглавив царящее недовольство, они направили его против общего врага – Англии, которая обложила их налогами, контролировала торговлю, и сдерживала экспансию.
Вишенкой на торте этого тренда стала Революция и идея американской нации, освободившейся от Старого Света, чтобы самой контролировать Новый.
@dadakinder – поддержать автора
1
Смерть близкого существа уволакивает тебя на территорию памяти. Там ты работаешь с утратой, тасуя в уме колоду образов с покойником – человеком, которого уже вроде как нет, но который был.
“Вроде как” выдаёт неуверенность. Что значит “был”, если человек, который умер, продолжает населять твои мысли, слова и поступки?
В этом случае, было тело, а человек – есть. И так до тех пор, пока те, кто с ним соприкоснулся, его помнят.
Что значит “помнить”?
2
Здесь легко оступиться, увидеть в памяти лишь хранилище прошедшего времени.
Да, память содержит прошлое. Но является чем-то большим, чем складом архивных записей; в этой связи, важно понять, чем память отличается от воспоминания.
Воспоминание – это открытка из прошлого:
…взгляд брата, запах отцовского помазка, и конспект обстоятельств первого поцелуя: зима, фонарь, панельные дома, и губы одноклассницы дрожат над шарфом…
…запрыгиваю на диван, хватаю икону со стены, смотрю на бабушку, вижу испуг в её глазах, и расшибаю бога о паркет. А она плачет.
…ложусь в постель, накрываюсь с головой одеялом, дышу во мглу, нагреваю её своим воздухом, и вот уже из чёрной теплоты летит сова с твоим лицом.
Я рад этой встрече, жду её еженощно, мечтаю почувствовать как ты вмажешься в меня своими перьями… Однако, этого не происходит. Твой призрачный образ пролетает сквозь меня, и уходит через затылок в подушку, чтобы прорасти из пуха сном о лете.
Память – шире этих вспышек. Её не стоит путать с совами, как и называть всякое обращение к ней ностальгией.
Память – это инструмент накопления опыта и преобразования его в тебя – личность и её сознание.
Иными словами, память – это ты. Здесь и сейчас. Не во вчера. Не в завтра.
Быть – значит, помнить, присутствовать в памяти. Как в своей, так и в памяти ближнего.
Запоминая друг друга, мы простираемся за рамки смертных тел; течём, как ток по жилам проводов.
3
Помнить можно по-разному, и не только “картинки”, запахи, фразы, и прочие отсылки к чему-то, что было. У памяти есть и неочевидное измерение в настоящем.
Общаясь, мы взаимовоздействуем друг с другом, и меняемся в процессе перезвона.
Моя манера выражаться, мыслить, чувствовать – всё это результат наших встреч, отношений – и, значит, тоже память.
Напуганные становятся дёрганными, преданные – недоверчивыми. Это – память.
Встретив тебя, пережив любовь, которая обращает человека в золу, я встретил себя, открыл новые режимы собственного сердца, и теперь уже по-другому вижу и живу. Что это, если не память? И откуда, если не из памяти, летит сова?
Я узнаю тебя в движении травы, пене волн, и дыхании ветра. Но как узнать тебя в этом всём, если не записать на бобину?
Мы помним и тем творим друг друга, становимся собой – памятью, перебегающей от человека к человеку – через беседы, встречи, объятия.
Каждый из нас несёт в себе живых и мёртвых ближних, как икру. Во мне цветёт тюльпан тебя, лосось. И сам я – тоже рыба, луг, и ты. Жаль только перья не врезаются в лицо.
@dadakinder – поддержать автора
Смерть близкого существа уволакивает тебя на территорию памяти. Там ты работаешь с утратой, тасуя в уме колоду образов с покойником – человеком, которого уже вроде как нет, но который был.
“Вроде как” выдаёт неуверенность. Что значит “был”, если человек, который умер, продолжает населять твои мысли, слова и поступки?
В этом случае, было тело, а человек – есть. И так до тех пор, пока те, кто с ним соприкоснулся, его помнят.
Что значит “помнить”?
2
Здесь легко оступиться, увидеть в памяти лишь хранилище прошедшего времени.
Да, память содержит прошлое. Но является чем-то большим, чем складом архивных записей; в этой связи, важно понять, чем память отличается от воспоминания.
Воспоминание – это открытка из прошлого:
…взгляд брата, запах отцовского помазка, и конспект обстоятельств первого поцелуя: зима, фонарь, панельные дома, и губы одноклассницы дрожат над шарфом…
…запрыгиваю на диван, хватаю икону со стены, смотрю на бабушку, вижу испуг в её глазах, и расшибаю бога о паркет. А она плачет.
…ложусь в постель, накрываюсь с головой одеялом, дышу во мглу, нагреваю её своим воздухом, и вот уже из чёрной теплоты летит сова с твоим лицом.
Я рад этой встрече, жду её еженощно, мечтаю почувствовать как ты вмажешься в меня своими перьями… Однако, этого не происходит. Твой призрачный образ пролетает сквозь меня, и уходит через затылок в подушку, чтобы прорасти из пуха сном о лете.
Память – шире этих вспышек. Её не стоит путать с совами, как и называть всякое обращение к ней ностальгией.
Память – это инструмент накопления опыта и преобразования его в тебя – личность и её сознание.
Иными словами, память – это ты. Здесь и сейчас. Не во вчера. Не в завтра.
Быть – значит, помнить, присутствовать в памяти. Как в своей, так и в памяти ближнего.
Запоминая друг друга, мы простираемся за рамки смертных тел; течём, как ток по жилам проводов.
3
Помнить можно по-разному, и не только “картинки”, запахи, фразы, и прочие отсылки к чему-то, что было. У памяти есть и неочевидное измерение в настоящем.
Общаясь, мы взаимовоздействуем друг с другом, и меняемся в процессе перезвона.
Моя манера выражаться, мыслить, чувствовать – всё это результат наших встреч, отношений – и, значит, тоже память.
Напуганные становятся дёрганными, преданные – недоверчивыми. Это – память.
Встретив тебя, пережив любовь, которая обращает человека в золу, я встретил себя, открыл новые режимы собственного сердца, и теперь уже по-другому вижу и живу. Что это, если не память? И откуда, если не из памяти, летит сова?
Я узнаю тебя в движении травы, пене волн, и дыхании ветра. Но как узнать тебя в этом всём, если не записать на бобину?
Мы помним и тем творим друг друга, становимся собой – памятью, перебегающей от человека к человеку – через беседы, встречи, объятия.
Каждый из нас несёт в себе живых и мёртвых ближних, как икру. Во мне цветёт тюльпан тебя, лосось. И сам я – тоже рыба, луг, и ты. Жаль только перья не врезаются в лицо.
@dadakinder – поддержать автора
1
Функция модели – соблазнять. Кого? Зрителя. На что? На экономическую транзакцию – покупку вещи: свитерка, штанов, автомобиля.
Что продаёт Vogue Ukraine, поставивший на обложку модель, ряженную в военную форму, и молодых кадетов, у которых пока ещё есть ноги, чтобы за ней бежать?
Во-первых, сам журнал Vogue. Во-вторых, товары, которые он рекламирует. В-третьих – войну; очищенную от горящих домов и разорванных тел; представленную в форме гламурной забавы, пронизанной обещанием группового секса.
Патриотизм здесь служит попперсом, чтобы продать часы или рубашку. Этой же цели служит месседж обложки: война – это сексуально.
2
Уверен, редакция Vogue Ukraine ничего дурного не желала. Миловидная левретка, задействованная в фэшн-индустрии, просто решала свою профессиональную задачу: сделать красиво, привлечь внимание, продать продукт.
Да, это лживая красота. Иначе и быть не могло. Требовать от Vogue реализма в данном случае – значит, просить его устроить фотошут стильных носков на оторванных конечностях; набивать икрой пулевые отверстия; звать мейкап артиста в морг и корректировать композицию горы пакетов с “двухсотыми”.
“Неужели нельзя было пригласить вместо модели настоящую солдатку?”
Нет, нельзя. Вы не в Советском Союзе, и это не журнал “Крестьянка”. Грубая рабочая наружность большинства солдат не попадает в формат Vogue. Его аудитория не хочет видеть лица грустных бедняков из окопа. И не купит недоступных “селюкам” товаров со страниц журнала, если не увидит на обложке ухоженных и легкомысленных представителей СВОЕГО класса, для которых война – это красивые молодые тела в форме. Иначе с кем читателю соотноситься на обложке? С прыщавыми кадетами?
Что примечательно, альтернативная обложка, на которой засветилась пулемётчица 72-й механизированной бригады Оксана Рубаняк, была ограничена территорией цифрового издания. Редакторам удалось найти в окопах "модельную внешность". Но лицо их рыжеволосой героини с "передка" выражает уже другое настроение. И набирает сразу вдвое меньше лайков, половина которых поставила спохватившаяся совесть.
3
Фетишизация солдата является проекцией с гражданки. Фигура защитника влечёт тех, кого он защищает, поскольку обещает защиту от смерти – т.е., обещает жизнь.
Фантазируя о солдате, люди не думают о мёртвых исковерканных телах. Они видят символ с пропагандистского плаката. Vogue превращает его в обложку, и брошку, которую предлагается купить, чтобы вам тоже улыбнулась секся в униформе. Это – милитаризм на службе моды, и мода на службе милитаризма.
Проблема здесь не в том, что эрос подчинён рынку, – вот ведь невидаль, – а в том, что Vogue конвертирует его в противоположность – влечение к войне, и, значит, к смерти. Некрофилия – вот чем разит эта обложка. Ты смотришь на смерть, на войну с торчащей грудью, и у тебя встаёт. Stand With Ukraine! Твоя молодость – это война. Твоё будущее – это война. Беги же за нею, кадет. Смотри как она горяча.
В итоге, по радостным лицам лицеистов на обложке Vogue скоро поедут танковые гусеницы, а чика получит гонорар, сядет в поезд, и поедет в Париж, где продолжит продавать своим телом товары класса, который эту войну устроил.
@dadakinder – поддержать автора
Функция модели – соблазнять. Кого? Зрителя. На что? На экономическую транзакцию – покупку вещи: свитерка, штанов, автомобиля.
Что продаёт Vogue Ukraine, поставивший на обложку модель, ряженную в военную форму, и молодых кадетов, у которых пока ещё есть ноги, чтобы за ней бежать?
Во-первых, сам журнал Vogue. Во-вторых, товары, которые он рекламирует. В-третьих – войну; очищенную от горящих домов и разорванных тел; представленную в форме гламурной забавы, пронизанной обещанием группового секса.
Патриотизм здесь служит попперсом, чтобы продать часы или рубашку. Этой же цели служит месседж обложки: война – это сексуально.
2
Уверен, редакция Vogue Ukraine ничего дурного не желала. Миловидная левретка, задействованная в фэшн-индустрии, просто решала свою профессиональную задачу: сделать красиво, привлечь внимание, продать продукт.
Да, это лживая красота. Иначе и быть не могло. Требовать от Vogue реализма в данном случае – значит, просить его устроить фотошут стильных носков на оторванных конечностях; набивать икрой пулевые отверстия; звать мейкап артиста в морг и корректировать композицию горы пакетов с “двухсотыми”.
“Неужели нельзя было пригласить вместо модели настоящую солдатку?”
Нет, нельзя. Вы не в Советском Союзе, и это не журнал “Крестьянка”. Грубая рабочая наружность большинства солдат не попадает в формат Vogue. Его аудитория не хочет видеть лица грустных бедняков из окопа. И не купит недоступных “селюкам” товаров со страниц журнала, если не увидит на обложке ухоженных и легкомысленных представителей СВОЕГО класса, для которых война – это красивые молодые тела в форме. Иначе с кем читателю соотноситься на обложке? С прыщавыми кадетами?
Что примечательно, альтернативная обложка, на которой засветилась пулемётчица 72-й механизированной бригады Оксана Рубаняк, была ограничена территорией цифрового издания. Редакторам удалось найти в окопах "модельную внешность". Но лицо их рыжеволосой героини с "передка" выражает уже другое настроение. И набирает сразу вдвое меньше лайков, половина которых поставила спохватившаяся совесть.
3
Фетишизация солдата является проекцией с гражданки. Фигура защитника влечёт тех, кого он защищает, поскольку обещает защиту от смерти – т.е., обещает жизнь.
Фантазируя о солдате, люди не думают о мёртвых исковерканных телах. Они видят символ с пропагандистского плаката. Vogue превращает его в обложку, и брошку, которую предлагается купить, чтобы вам тоже улыбнулась секся в униформе. Это – милитаризм на службе моды, и мода на службе милитаризма.
Проблема здесь не в том, что эрос подчинён рынку, – вот ведь невидаль, – а в том, что Vogue конвертирует его в противоположность – влечение к войне, и, значит, к смерти. Некрофилия – вот чем разит эта обложка. Ты смотришь на смерть, на войну с торчащей грудью, и у тебя встаёт. Stand With Ukraine! Твоя молодость – это война. Твоё будущее – это война. Беги же за нею, кадет. Смотри как она горяча.
В итоге, по радостным лицам лицеистов на обложке Vogue скоро поедут танковые гусеницы, а чика получит гонорар, сядет в поезд, и поедет в Париж, где продолжит продавать своим телом товары класса, который эту войну устроил.
@dadakinder – поддержать автора
1
На фоне выхода блокбастера “Дюна 2”, украинская компания IronGlass похвасталась тем, что для съёмок этого фильма использовалась и её продукция – объективы MKll.
Вот что пишет об этом представитель IronGlass Константин Харкавый:
“Радует меня, что среди тысяч других вариантов были выбраны именно MKll от IronGlass, что они прекрасно отработали без нареканий на механику и оптическую составляющую, что даже в сложные времена в воюющей стране можем делать качественный продукт мирового уровня и оказаться причастным к ярким кинособытиям”.
Всё это – правда, и здорово. Но, есть, как говорится, нюанс, о котором пост на украинском (в отличие от поста на английском) умалчивает. И то, что он об этом умалчивает является характерной деталью о нас, и времени, в котором мы живём.
2
IronGlass Adapters не случайно имеет в своём названии слово “адаптеры”. Компания адаптирует старую оптику под новые системы. Проще говоря, берёт старое стекло, и засовывает его в новые корпуса. Это – нормальная практика. Про это – индустрия “рехауза”.
Прикол в том, что MKll, на корпусе которого есть и украинский флаг, и гордое Made in Ukraine – это советский фотообъектив Гелиос 44-2 (копия Zeiss Biotar 2,0/58), который многие обожают за его “несовершенство”, дающее “характер” – мягкий выразительный рисунок.
С 1958 по 1999 год эту легендарную линзу производили Красногорский завод имени Зверева (там же делали фотоаппарат “Зенит”), Белорусское оптико-механическое объединение (БелОМО) и Валдайский завод «Юпитер». Пытались сделать “как в лучших домах Парижа”, а вышло лучше. Почему? Потому что не вышло.
Линза мажет, сочится аберрациями, даёт низкий контраст, блеклые цвета, ловит “зайчиков”. И поэтому так нравится поэтам. Любят её и голливудские операторы, несмотря на то, что могут себе позволить любой объектив за любые деньги. В отличие от современного стекла, – оптически точного, стерильного в своём совершенстве, – эта линза живописна. Нею можно петь.
Что я, кстати, и делал в Нью-Йорке. Гелиос 44 – мой самый первый объектив. Благодаря Гелиосу, я впервые получил удовольствие от съёмки, продолжил фотографировать, познакомился со всеми своими американскими друзьями, и так, кадр за кадром, социализировался в США.
Всё это стало возможным ещё и потому, что Гелиос – очень дешёвый объектив. Ещё пару лет назад его можно было купить за $50. Засунув его в новый корпус (адаптированный для киносъёмки), IronGlass продают его за $2900 (стартовая цена). И в украинском посте на Фейсбуке не акцентируют внимания на том, что Гелиос – это советская линза из России, на которую, в том числе, и сняли Дюну 2 (бюджет: $190 млн.).
3
Я это говорю не в качестве предъявы IronGlass. Ребята молодцы, и это реально круто, что украинская компания способна производить качественные вещи даже во время войны. Понятно и то, почему у неё может возникнуть желание не акцентировать внимание на “лишних подробностях” об этой линзе.
Считаю это интересным и показательным в контексте великого разрыва – национального черри-пикинга ("вот это – наше, а вот это рядом уже не наше"), постсоветского умолчания того, что есть в нас, и что мы отчаянно пытаемся вытеснить, “отменить” в себе: переназвать, “декоммунизировать”, спрятать в шкаф, как позорный скелет.
Но нет, это – не “лишние подробности”. Это – наша история. Наша культура. Наша сила и крутость, в основе которой лежит её живое несовершенство, противоречивость, "богатство бедного".
Мы – такие же, как Гелиос. Неидеальные. С кучей бликов и аберраций, которые и позволяют нам дерзать из тьмы четверостишьем.
Скелет в нашем шкафу – это мы. Прячущие Гелиос под холодной аббревиатурой MKII.
Всё наше общество осуществило “рехауз”. Нарядилось в новый корпус. Но внутри нас – по-прежнему Гелиос.
Чем скорее мы перестанем прятаться сами от себя, и отрезать своё же, тем скорее мы подключимся к источнику той аутентичной силы, которая есть в нас, и каждом, кто хочет быть, а не казаться, и кто живёт, не стесняясь ни себя, ни своего.
@dadakinder – поддержать автора
На фоне выхода блокбастера “Дюна 2”, украинская компания IronGlass похвасталась тем, что для съёмок этого фильма использовалась и её продукция – объективы MKll.
Вот что пишет об этом представитель IronGlass Константин Харкавый:
“Радует меня, что среди тысяч других вариантов были выбраны именно MKll от IronGlass, что они прекрасно отработали без нареканий на механику и оптическую составляющую, что даже в сложные времена в воюющей стране можем делать качественный продукт мирового уровня и оказаться причастным к ярким кинособытиям”.
Всё это – правда, и здорово. Но, есть, как говорится, нюанс, о котором пост на украинском (в отличие от поста на английском) умалчивает. И то, что он об этом умалчивает является характерной деталью о нас, и времени, в котором мы живём.
2
IronGlass Adapters не случайно имеет в своём названии слово “адаптеры”. Компания адаптирует старую оптику под новые системы. Проще говоря, берёт старое стекло, и засовывает его в новые корпуса. Это – нормальная практика. Про это – индустрия “рехауза”.
Прикол в том, что MKll, на корпусе которого есть и украинский флаг, и гордое Made in Ukraine – это советский фотообъектив Гелиос 44-2 (копия Zeiss Biotar 2,0/58), который многие обожают за его “несовершенство”, дающее “характер” – мягкий выразительный рисунок.
С 1958 по 1999 год эту легендарную линзу производили Красногорский завод имени Зверева (там же делали фотоаппарат “Зенит”), Белорусское оптико-механическое объединение (БелОМО) и Валдайский завод «Юпитер». Пытались сделать “как в лучших домах Парижа”, а вышло лучше. Почему? Потому что не вышло.
Линза мажет, сочится аберрациями, даёт низкий контраст, блеклые цвета, ловит “зайчиков”. И поэтому так нравится поэтам. Любят её и голливудские операторы, несмотря на то, что могут себе позволить любой объектив за любые деньги. В отличие от современного стекла, – оптически точного, стерильного в своём совершенстве, – эта линза живописна. Нею можно петь.
Что я, кстати, и делал в Нью-Йорке. Гелиос 44 – мой самый первый объектив. Благодаря Гелиосу, я впервые получил удовольствие от съёмки, продолжил фотографировать, познакомился со всеми своими американскими друзьями, и так, кадр за кадром, социализировался в США.
Всё это стало возможным ещё и потому, что Гелиос – очень дешёвый объектив. Ещё пару лет назад его можно было купить за $50. Засунув его в новый корпус (адаптированный для киносъёмки), IronGlass продают его за $2900 (стартовая цена). И в украинском посте на Фейсбуке не акцентируют внимания на том, что Гелиос – это советская линза из России, на которую, в том числе, и сняли Дюну 2 (бюджет: $190 млн.).
3
Я это говорю не в качестве предъявы IronGlass. Ребята молодцы, и это реально круто, что украинская компания способна производить качественные вещи даже во время войны. Понятно и то, почему у неё может возникнуть желание не акцентировать внимание на “лишних подробностях” об этой линзе.
Считаю это интересным и показательным в контексте великого разрыва – национального черри-пикинга ("вот это – наше, а вот это рядом уже не наше"), постсоветского умолчания того, что есть в нас, и что мы отчаянно пытаемся вытеснить, “отменить” в себе: переназвать, “декоммунизировать”, спрятать в шкаф, как позорный скелет.
Но нет, это – не “лишние подробности”. Это – наша история. Наша культура. Наша сила и крутость, в основе которой лежит её живое несовершенство, противоречивость, "богатство бедного".
Мы – такие же, как Гелиос. Неидеальные. С кучей бликов и аберраций, которые и позволяют нам дерзать из тьмы четверостишьем.
Скелет в нашем шкафу – это мы. Прячущие Гелиос под холодной аббревиатурой MKII.
Всё наше общество осуществило “рехауз”. Нарядилось в новый корпус. Но внутри нас – по-прежнему Гелиос.
Чем скорее мы перестанем прятаться сами от себя, и отрезать своё же, тем скорее мы подключимся к источнику той аутентичной силы, которая есть в нас, и каждом, кто хочет быть, а не казаться, и кто живёт, не стесняясь ни себя, ни своего.
@dadakinder – поддержать автора
Несмотря на уменьшительно-ласкательное звучание, понятие “котики” в отношении солдат ЗСУ сообщает их дегуманизированное положение.
Чтобы стать “котиками”, граждане должны перестать быть людьми. К этому их принуждает государство, обращающее человека в животное.
Человек имеет право сказать “нет”. Скот лишён такого права.
Скот можно закрыть в клетке. Заставить работать. Платить дань. Или… отправить на войну.
Скот обязан служить. А тех, кто не хочет, мы выследим, поймаем, и заставим. Потому что “боремся за свободу”, когда ставим колено на головы собственных граждан.
Всё это – за флаг, обозначающий власть тех, кто ставит это самое колено, и ничего другого предложить не может.
Я пишу это под впечатлением от видео задержания 34 уклонистов недалеко от границы с Румынией.
Этому зрелищу нет оправдания. И власти, которая так поступает с людьми, нет оправдания. Как и места для патриотического чувства.
Это нельзя понять. Это нельзя простить. Это – преступление против человечности. Внешнее зло не даёт права на него. Как и на превращение в агрессора на основании положения жертвы.
Это не хочется спасти. Этому не хочется помочь. Хочется, чтобы это прекратилось. Чем скорее – тем лучше.
Уклонист – это гуманист. Он же сегодня – новый “враг народа”, попавшего в заложники битвы постсоветских химер, чей результат – это война.
На это можно возразить отсылкой к ТОМУ чудищу, которое напало, и это понятно. Не понятно, что делать с ЭТИМ, нашим чудищем. Зачем народу этот пожиратель собственных детей? И что он может дать, кроме как гражданину в зубы?
@dadakinder – поддержать автора
Чтобы стать “котиками”, граждане должны перестать быть людьми. К этому их принуждает государство, обращающее человека в животное.
Человек имеет право сказать “нет”. Скот лишён такого права.
Скот можно закрыть в клетке. Заставить работать. Платить дань. Или… отправить на войну.
Скот обязан служить. А тех, кто не хочет, мы выследим, поймаем, и заставим. Потому что “боремся за свободу”, когда ставим колено на головы собственных граждан.
Всё это – за флаг, обозначающий власть тех, кто ставит это самое колено, и ничего другого предложить не может.
Я пишу это под впечатлением от видео задержания 34 уклонистов недалеко от границы с Румынией.
Этому зрелищу нет оправдания. И власти, которая так поступает с людьми, нет оправдания. Как и места для патриотического чувства.
Это нельзя понять. Это нельзя простить. Это – преступление против человечности. Внешнее зло не даёт права на него. Как и на превращение в агрессора на основании положения жертвы.
Это не хочется спасти. Этому не хочется помочь. Хочется, чтобы это прекратилось. Чем скорее – тем лучше.
Уклонист – это гуманист. Он же сегодня – новый “враг народа”, попавшего в заложники битвы постсоветских химер, чей результат – это война.
На это можно возразить отсылкой к ТОМУ чудищу, которое напало, и это понятно. Не понятно, что делать с ЭТИМ, нашим чудищем. Зачем народу этот пожиратель собственных детей? И что он может дать, кроме как гражданину в зубы?
@dadakinder – поддержать автора
Обнажая истоки порядка вещей, история даёт нам ключи от современности и системного дизайна. Их нужно изучать не для того, чтобы вздохнуть, а для того, чтобы разобрать и трансформировать порядок.
1
Что послужило спусковым крючком для Американской революции?
Одолев Францию (1763), Англия попыталась стабилизировать отношения с коренными народами Америки, запретив колонистам расширяться на Запад.
Закон о Штампах (1765) обложил колонии налогами, требуя, чтобы их печатная продукция выходила на бумаге, произведённой в метрополии; Закон о Городах (1767) увеличил налоги на импорт стекла, бумаги, свинца, краски и чая. Кроме того, колонистов то и дело бросали на всевозможные войны империи. При этом, Англия не давала им представительства в своём парламенте (т.е., возможности влиять на своё положение) и ужесточала контроль.
В итоге, лидеры колоний объявили бойкот британским товарам (1774), создали правительство (1775), и провозгласили независимость (1776). Стоит ли говорить, что каждая запятая в этом абзаце пропитана кровью?
2
“Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью…” – гласит Декларация Независимости США.
В музыке этого текста теряется тот факт, что понятие “все люди” не включало в себя чёрных, женщин, “индейцев” и белых колонистов, не владеющих собственностью. Все эти группы не получили права голоса.
Томас Джефферсон, пытавшийся включить в Декларацию красивый абзац с осуждением британской работорговли, владел сотнями рабов до конца своих дней. Джордж Вашингтон был одним из самых богатых людей в Америке, а Чарльз Кэрролл – самым. Бенджамин Франклин являлся влиятельным печатником. Джон Хэнкок и Роберт Моррис – крупнейшими купцами…
Иными словами, американская революция не была восстанием угнетённых масс. Большинство подписавших Декларацию были представителями элит. Многие из них занимали должности в колониальном правительстве, владели землёй, поместьями, предприятиями, рабами. Все они обрели свои состояния в результате грабежа, захвата и эксплуатации Нового Света.
Это были талантливые оппортунисты, которые использовали захваченные ресурсы, чтобы перенаправить царящее напряжение, связанное с нищетой масс, с протонациональных элит на имперские; подчинить общественное мнение своим интересам; сохранить и приумножить свою власть; создать и возглавить новую страну, чтобы самим снимать сливки с Нового Света.
Для этого богатому меньшинству потребовалось соблазнить бедное большинство – вооружиться риторикой равенства и выдвинуть более демократичную платформу, сулящую всеобщую выгоду, и позволяющую объединить различные группы населения в новый национальный проект.
3
Американская революция заменила одни элиты на другие, укрепила средний класс в качестве инструментальной буферной прослойки между бедными и богатыми, и оставила угнетённых там же, где они и были – под вампиром. Фундаментальная классовая динамика не изменилась. Изменился флаг. И некоторые имена богачей у власти.
Когда Декларация была принята, революционный комитет объявил мобилизацию, освободив от призыва представителей своего класса. Бедных погнали на войну, пообещав им за это “золотые горы” (так и оставшиеся для большинства пустыми обещаниями). Впрочем, и здесь не все оказались равны. Так, например, Джордж Вашингтон отказал чёрным в праве на участие в Революции, опасаясь их восстания против рабовладельцев.
Тем не менее, Американской Революции удалось объединить различные группы белых колонистов кровавыми узами, и произвести, благодаря их тотальному вовлечению в “общее дело”, новую американскую нацию.
Одержав победу, эта нация отжала земли своих оппонентов в пользу новых элит, отменила имперские ограничения на расширение колоний, и пошла на Запад, продолжив геноцид коренного населения – людей, созданных равными.
@dadakinder – поддержать автора
1
Что послужило спусковым крючком для Американской революции?
Одолев Францию (1763), Англия попыталась стабилизировать отношения с коренными народами Америки, запретив колонистам расширяться на Запад.
Закон о Штампах (1765) обложил колонии налогами, требуя, чтобы их печатная продукция выходила на бумаге, произведённой в метрополии; Закон о Городах (1767) увеличил налоги на импорт стекла, бумаги, свинца, краски и чая. Кроме того, колонистов то и дело бросали на всевозможные войны империи. При этом, Англия не давала им представительства в своём парламенте (т.е., возможности влиять на своё положение) и ужесточала контроль.
В итоге, лидеры колоний объявили бойкот британским товарам (1774), создали правительство (1775), и провозгласили независимость (1776). Стоит ли говорить, что каждая запятая в этом абзаце пропитана кровью?
2
“Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью…” – гласит Декларация Независимости США.
В музыке этого текста теряется тот факт, что понятие “все люди” не включало в себя чёрных, женщин, “индейцев” и белых колонистов, не владеющих собственностью. Все эти группы не получили права голоса.
Томас Джефферсон, пытавшийся включить в Декларацию красивый абзац с осуждением британской работорговли, владел сотнями рабов до конца своих дней. Джордж Вашингтон был одним из самых богатых людей в Америке, а Чарльз Кэрролл – самым. Бенджамин Франклин являлся влиятельным печатником. Джон Хэнкок и Роберт Моррис – крупнейшими купцами…
Иными словами, американская революция не была восстанием угнетённых масс. Большинство подписавших Декларацию были представителями элит. Многие из них занимали должности в колониальном правительстве, владели землёй, поместьями, предприятиями, рабами. Все они обрели свои состояния в результате грабежа, захвата и эксплуатации Нового Света.
Это были талантливые оппортунисты, которые использовали захваченные ресурсы, чтобы перенаправить царящее напряжение, связанное с нищетой масс, с протонациональных элит на имперские; подчинить общественное мнение своим интересам; сохранить и приумножить свою власть; создать и возглавить новую страну, чтобы самим снимать сливки с Нового Света.
Для этого богатому меньшинству потребовалось соблазнить бедное большинство – вооружиться риторикой равенства и выдвинуть более демократичную платформу, сулящую всеобщую выгоду, и позволяющую объединить различные группы населения в новый национальный проект.
3
Американская революция заменила одни элиты на другие, укрепила средний класс в качестве инструментальной буферной прослойки между бедными и богатыми, и оставила угнетённых там же, где они и были – под вампиром. Фундаментальная классовая динамика не изменилась. Изменился флаг. И некоторые имена богачей у власти.
Когда Декларация была принята, революционный комитет объявил мобилизацию, освободив от призыва представителей своего класса. Бедных погнали на войну, пообещав им за это “золотые горы” (так и оставшиеся для большинства пустыми обещаниями). Впрочем, и здесь не все оказались равны. Так, например, Джордж Вашингтон отказал чёрным в праве на участие в Революции, опасаясь их восстания против рабовладельцев.
Тем не менее, Американской Революции удалось объединить различные группы белых колонистов кровавыми узами, и произвести, благодаря их тотальному вовлечению в “общее дело”, новую американскую нацию.
Одержав победу, эта нация отжала земли своих оппонентов в пользу новых элит, отменила имперские ограничения на расширение колоний, и пошла на Запад, продолжив геноцид коренного населения – людей, созданных равными.
@dadakinder – поддержать автора
Я не могу вам передать силу того впечатления, которое производит на меня поток видео о “подвигах” ТЦК. Нет такого аргумента, который мог бы убедить меня, что подобные меры могут быть допустимыми или оправданными. Никакие конфигурации слов не изменят сути того, чем это является. Это – государственный террор.
1
Я смотрю на этих парней, и понимаю, что на их месте мог оказаться я. И вот я захожу в маршрутку, еду куда-то по своим делам, и, вдруг, заходят какие-то люди в масках и военной форме, требуют от меня чего-то, начинают меня винтить. Хватают за руки. Волокут в фургон моё тело. Моё ли это тело, если с ним можно так обращаться?
Меня похищают. Отнимают у семьи. Отправляют на войну.
Я протестую. Но это никого не волнует. Потому что я – не человек. Я – крепостной. Животное. Объект. Моя воля не имеет значения, а тело принадлежит государству, которое может делать со мной всё, что захочет.
Так не ведут себя с людьми. Люди не скот.
Что это за солдат такой, которого заставили, свинтив?
Нет, это не солдат. Это – говядина.
Моя страна – тюрьма, заградотряд.
2
Здесь проходит мой личный предел – черта, за которую я не могу протащить солидарность; вопрос становится ребром: государство или человек?
Мой ответ – человек.
Но что это значит? Это значит, что жизнь Васыля важнее жизни государства, для которого этот Васыль – ресурс; скотина, не имеющая права сказать “нет”.
Когда я вижу как молодых нас хватают псы элит, чьи дети не сдохнут в окопе; когда я вижу власть, которая готова мобилизовать людей в зависимости от их уровня дохода; когда очередная патриотка рассказывает из Берлина про чью-то “трусость”, любовь к родине, и том, что значит быть “настоящим мужчиной”; когда охраннику ЖК, который предупредил жильцов о явке ТЦК, дают срок за этот подвиг человечности; когда Саня пишет из-под Бахмута, Антоху ищут, Вася откупился, а Серого уже хоронят, хотя мы договаривались не умирать до попадания на концерт группы Продиджи… – в такие моменты мне становится наплевать на то, чей Крым, и кому, в итоге, достанется Донбасс.
Ничто из этого не больше для меня, чем человек. Я не готов убить за государство, которое манало человека, и терроризирует своих граждан в унисон с русской ракетой.
3
На фоне этих зрелищ, я больше не способен выносить пафосную болтовню про нацию, которая оправдывает свой террор чужой агрессией.
Покажите мне нацию на видео с облавой на уклонистов – где она? Лежит под коленом, или ставит его на головы своих граждан?
Жертва стала чудовищем. Оно может тебя похитить. Лишить дома. Осудить, наказать, запретить, отменить, или послать “на передок”, а свора придворных патриотов скажет, что государственный террор – это борьба за свободу; что цель оправдывает средства; что это мы так едем в лучшую, “не руснявую” жизнь – с коленом на башке.
4
Десятки тысяч сгинули. За что? Если за это и такое государство, то извольте.
Сколько ещё должно сгинуть, чтобы цена, которую мы платим за утопию возвращения в границы 1991-го года, стала слишком высокой?
Государство оказалось важнее человека. И погнало нас в гробы под шумок красивых слов о борьбе за, наконец-то, своё, национальное, “не совковое” колено на нашей голове.
Понимаю ли я, что по ту сторону чудовище крупнее? Понимаю. И поэтому не вижу в этой ситуации иной родины, чем маленький, обыкновенный человек, мечтающий не о “победе нации” и её “величии”, а о прогулках в лесу, поцелуе в губы, и смехе детей, которых можно было бы обнять конечностью, которую не оторвало; человек, которого одного чудовище поливает ракетами, а другое давит коленом в землю, требуя себя защитить.
@dadakinder – поддержать автора
1
Я смотрю на этих парней, и понимаю, что на их месте мог оказаться я. И вот я захожу в маршрутку, еду куда-то по своим делам, и, вдруг, заходят какие-то люди в масках и военной форме, требуют от меня чего-то, начинают меня винтить. Хватают за руки. Волокут в фургон моё тело. Моё ли это тело, если с ним можно так обращаться?
Меня похищают. Отнимают у семьи. Отправляют на войну.
Я протестую. Но это никого не волнует. Потому что я – не человек. Я – крепостной. Животное. Объект. Моя воля не имеет значения, а тело принадлежит государству, которое может делать со мной всё, что захочет.
Так не ведут себя с людьми. Люди не скот.
Что это за солдат такой, которого заставили, свинтив?
Нет, это не солдат. Это – говядина.
Моя страна – тюрьма, заградотряд.
2
Здесь проходит мой личный предел – черта, за которую я не могу протащить солидарность; вопрос становится ребром: государство или человек?
Мой ответ – человек.
Но что это значит? Это значит, что жизнь Васыля важнее жизни государства, для которого этот Васыль – ресурс; скотина, не имеющая права сказать “нет”.
Когда я вижу как молодых нас хватают псы элит, чьи дети не сдохнут в окопе; когда я вижу власть, которая готова мобилизовать людей в зависимости от их уровня дохода; когда очередная патриотка рассказывает из Берлина про чью-то “трусость”, любовь к родине, и том, что значит быть “настоящим мужчиной”; когда охраннику ЖК, который предупредил жильцов о явке ТЦК, дают срок за этот подвиг человечности; когда Саня пишет из-под Бахмута, Антоху ищут, Вася откупился, а Серого уже хоронят, хотя мы договаривались не умирать до попадания на концерт группы Продиджи… – в такие моменты мне становится наплевать на то, чей Крым, и кому, в итоге, достанется Донбасс.
Ничто из этого не больше для меня, чем человек. Я не готов убить за государство, которое манало человека, и терроризирует своих граждан в унисон с русской ракетой.
3
На фоне этих зрелищ, я больше не способен выносить пафосную болтовню про нацию, которая оправдывает свой террор чужой агрессией.
Покажите мне нацию на видео с облавой на уклонистов – где она? Лежит под коленом, или ставит его на головы своих граждан?
Жертва стала чудовищем. Оно может тебя похитить. Лишить дома. Осудить, наказать, запретить, отменить, или послать “на передок”, а свора придворных патриотов скажет, что государственный террор – это борьба за свободу; что цель оправдывает средства; что это мы так едем в лучшую, “не руснявую” жизнь – с коленом на башке.
4
Десятки тысяч сгинули. За что? Если за это и такое государство, то извольте.
Сколько ещё должно сгинуть, чтобы цена, которую мы платим за утопию возвращения в границы 1991-го года, стала слишком высокой?
Государство оказалось важнее человека. И погнало нас в гробы под шумок красивых слов о борьбе за, наконец-то, своё, национальное, “не совковое” колено на нашей голове.
Понимаю ли я, что по ту сторону чудовище крупнее? Понимаю. И поэтому не вижу в этой ситуации иной родины, чем маленький, обыкновенный человек, мечтающий не о “победе нации” и её “величии”, а о прогулках в лесу, поцелуе в губы, и смехе детей, которых можно было бы обнять конечностью, которую не оторвало; человек, которого одного чудовище поливает ракетами, а другое давит коленом в землю, требуя себя защитить.
@dadakinder – поддержать автора
“А я тоже левый! Может даже левее всех вас. Я же вообще не ем мяса. И давно отказался от молочных продуктов”.
Я вспоминаю эти слова моего приятеля всякий раз, когда пытаюсь объяснить, что не так с понятием “левый”, и почему оно меня бесит. Последнее время – особенно сильно.
I
Когда человек называет себя анархистом или коммунистом, он сообщает хоть какую-то конкретику о своих взглядах. Сами по себе эти слова, конечно, не гарантируют убеждений, и могут быть лишь сквиртом идентичности, но всё же…
Другое дело “левый”. Левый – это удобная абстракция. В её туманах можно спрятать всё, что угодно: от Пол Пота до енота.
“Я – левый”, говорят в ситуациях, когда желание открыться собеседнику уже возникло, но вероятность получить в рожу ещё не исключена.
II
Что это вообще значит – левый?
Для Трампа это значит Байден. Для нацика – организатор гей прайда. Для Арестовича – Украина. Одни считают левыми бабушек, которые несут гвоздику к “вечному огню” своей молодости; другие – красных путинистов в эфирах у Соловьёва; третьи – автор ок “мультидисциплинарных текстов о постколониальности расиализированного субъекта”; четвёртые – американских “танкис”, готовых якшаться с любым людоедом, абы тот был вражиной США; пятые – нумизматов, гуляющих с металлоискателем по помойкам в поисках советских монет. И т.д.
С началом войны чего только не выпрыгнуло из “левой” шкатулки. Оказалось, что в украинском леваке прячется националист, в американском – толкиенист, а в русском – либо Тараканище, либо либеруха, оперирующая марксистским вокабуляром на службе у правящих элит (в США в этом жанре работает Окасио-Кортес – этакий молодой Зюганов в юбке от Демпартии). Донюхивая остатки путинского кокса, цвет русского “левачества” объясняет нам из Риги и Тбилиси исторический гений Навального и, в унисон с “Медузой”, зовёт на “полдник против Путина”. Постоять и пойти на…
В общем, прежде, чем называться “левым”, хорошо бы определиться с тем, чего ты добиваешься – перемен по существу, отдельных реформ, или тебе просто хочется, чтобы мент был чуть поласковей.
III
Моё понимание “левизны” включает в себя ряд положений, без которых понятие “левый” теряет смысл:
1) В центре левой политики стоит рабочий класс и его интересы – экономические интересы всех трудящихся представителей общества – интересы большинства. Их удовлетворение способствует демократизации общества для всех его участников.
2) Целью левой политики является фундаментальная трансформация порядка, в результате которой власть переходит из рук олигархического меньшинства в руки большинства, создающего своим трудом благосостояние общества. Иными словами – прямая, горизонтальная, обобществляющая демократия снизу.
3) В основе левой политики лежит понимание, что материальные условия, в которых живёт человек, оказывают первостепенное влияние на его мысли и действия. Отсюда следует, что большинство мыслит на том уровне, на который его поставило правящее меньшинство; демократия нуждается в создании условий для своей реализации: образованности, обеспеченности, организованности, и кооперативности большинства.
4) Рывку в демократию способствуют: улучшение материального положения трудящихся и повышение их ассоциативной силы; свобода слова; низовая организация (профсоюзы, сообщества, клубы, партии); развитие науки, культуры, и технологий; просвещение; развитой капитализм в состоянии кризиса.
5) Моральным фундаментом левой политики является гуманизм: понимание жизни каждого человека как ценной и важной; забота о нуждающихся; солидарность с жертвами несправедливости; идеалы свободы и равенства; принципы открытости, диалога, инклюзии и разнообразия.
Убери хотя бы один из этих компонентов, и левая политика становится чем-то прочим; провисает там, где либо большинство, ведомое господами, воспроизводит их порядок, либо “авангардная партия” устанавливает новый иерархический диктат, без оглядки на отдельно взятое человеческое существо – то, из которого состоит творящий класс, и без развития которого невозможно демократичное общество.
@dadakinder – поддержать человека
Я вспоминаю эти слова моего приятеля всякий раз, когда пытаюсь объяснить, что не так с понятием “левый”, и почему оно меня бесит. Последнее время – особенно сильно.
I
Когда человек называет себя анархистом или коммунистом, он сообщает хоть какую-то конкретику о своих взглядах. Сами по себе эти слова, конечно, не гарантируют убеждений, и могут быть лишь сквиртом идентичности, но всё же…
Другое дело “левый”. Левый – это удобная абстракция. В её туманах можно спрятать всё, что угодно: от Пол Пота до енота.
“Я – левый”, говорят в ситуациях, когда желание открыться собеседнику уже возникло, но вероятность получить в рожу ещё не исключена.
II
Что это вообще значит – левый?
Для Трампа это значит Байден. Для нацика – организатор гей прайда. Для Арестовича – Украина. Одни считают левыми бабушек, которые несут гвоздику к “вечному огню” своей молодости; другие – красных путинистов в эфирах у Соловьёва; третьи – автор ок “мультидисциплинарных текстов о постколониальности расиализированного субъекта”; четвёртые – американских “танкис”, готовых якшаться с любым людоедом, абы тот был вражиной США; пятые – нумизматов, гуляющих с металлоискателем по помойкам в поисках советских монет. И т.д.
С началом войны чего только не выпрыгнуло из “левой” шкатулки. Оказалось, что в украинском леваке прячется националист, в американском – толкиенист, а в русском – либо Тараканище, либо либеруха, оперирующая марксистским вокабуляром на службе у правящих элит (в США в этом жанре работает Окасио-Кортес – этакий молодой Зюганов в юбке от Демпартии). Донюхивая остатки путинского кокса, цвет русского “левачества” объясняет нам из Риги и Тбилиси исторический гений Навального и, в унисон с “Медузой”, зовёт на “полдник против Путина”. Постоять и пойти на…
В общем, прежде, чем называться “левым”, хорошо бы определиться с тем, чего ты добиваешься – перемен по существу, отдельных реформ, или тебе просто хочется, чтобы мент был чуть поласковей.
III
Моё понимание “левизны” включает в себя ряд положений, без которых понятие “левый” теряет смысл:
1) В центре левой политики стоит рабочий класс и его интересы – экономические интересы всех трудящихся представителей общества – интересы большинства. Их удовлетворение способствует демократизации общества для всех его участников.
2) Целью левой политики является фундаментальная трансформация порядка, в результате которой власть переходит из рук олигархического меньшинства в руки большинства, создающего своим трудом благосостояние общества. Иными словами – прямая, горизонтальная, обобществляющая демократия снизу.
3) В основе левой политики лежит понимание, что материальные условия, в которых живёт человек, оказывают первостепенное влияние на его мысли и действия. Отсюда следует, что большинство мыслит на том уровне, на который его поставило правящее меньшинство; демократия нуждается в создании условий для своей реализации: образованности, обеспеченности, организованности, и кооперативности большинства.
4) Рывку в демократию способствуют: улучшение материального положения трудящихся и повышение их ассоциативной силы; свобода слова; низовая организация (профсоюзы, сообщества, клубы, партии); развитие науки, культуры, и технологий; просвещение; развитой капитализм в состоянии кризиса.
5) Моральным фундаментом левой политики является гуманизм: понимание жизни каждого человека как ценной и важной; забота о нуждающихся; солидарность с жертвами несправедливости; идеалы свободы и равенства; принципы открытости, диалога, инклюзии и разнообразия.
Убери хотя бы один из этих компонентов, и левая политика становится чем-то прочим; провисает там, где либо большинство, ведомое господами, воспроизводит их порядок, либо “авангардная партия” устанавливает новый иерархический диктат, без оглядки на отдельно взятое человеческое существо – то, из которого состоит творящий класс, и без развития которого невозможно демократичное общество.
@dadakinder – поддержать человека
1
По отмашке медузы, весь цвет колбасной эмиграции ринулся на избирательные участки. Добравшись до своих урн и будок, лошаки проголосовали за Даванкова, чтобы не голосовать за Согласкина, Лобызулину, и самого Карабаса.
По данным ЦИЦ России, Даванков победил в Лондоне, Гааге, Вильнюсе, Копенгагене, Варшаве, Праге, Братиславе, Будапеште, Загребе, Мадриде, Барселоне, Ереване, Иерусалиме и Хайфе, а также в Подгорице (не путать с Сребреницей).
“Россияне в Риге, Таллине, Софии, Кишинёве, Риме и Афинах, Анкаре и Стамбуле выбрали Путина”, – вздыхает Радио Свобода, всегда и везде голосующее за Бенджамина Франклина.
Что касается России, где урны в будках размещались на коленках у офицеров ФСБ, то там самовыдвинулся и самопобедил самодержавец. На радостях по этому поводу менты устроили концерт на Красной площади – «10 лет в родной гавани». Выйдя на сцену за ручку с Даванковым, царь прокашлялся и позволил ему себя поздравить.
Часом ранее, на более интимной встрече с Вождём, антивоенный кандидат Даванков не побоялся высказать ему в лицо всё, что думает о войне в Украине:
«Только вы (Путин) можете победить в этом противостоянии».
Тут не помешает вспомнить, что партия «Новые нелюди», которую представляет Даванков, была создана основателем косметической компании Faberlic Алексеем Нечаевым. То есть, контора занимается мейкапом – того же рода системной оппозицией с нарисованными бровями, что и Собчак с Надеждиным. Псарня эта безнадёжна.
Вот что Даванкин выдал об аннексии Крыма:
«Я никогда не забуду свои чувства – то чувство гордости за своего президента, ровно десять лет назад. Поздравляю вас с этим праздником!».
2
Всё это сообщает политическое качество людей, имеющих финансовую возможность выехать из России, и голосующих на выезде либо за тиранию, либо за оппозицию от тирании. Это прискорбно не потому, что эти люди таковы, а потому что перспективы у народа, который они, в действительности, презирают, и который заслуженно презирает их, сумрачны.
Впрочем, это живой, закономерный сумрак; результат 1991-го года, и его выбора. Вытекший из этого яйца рыночный авторитаризм был лишь вопросом времени. И вот оно пришло.
Сегодня цвет оставленной нации разыгрывает её совесть из Лондона, пытаясь сохранить статус, в котором большинство бежавших уже не находится, а те, кто находится – явная сволочь; z-патриоты, в свою очередь, упиваются постами из ресторанов, призванных показать истовую “нормальность” путинской жизни во время войны – с ломящимися от яств столами, нарочито чрезмерными новогодними огнями, сверкающими торговыми центрами и брызжущим из сосцов газом. Вся эта осатаневшая красота, однако, доступна при одном условии: рот закрой, не отсвечивай…
3
Скажу вам честно – я не верю в светлое будущее либерухи. Как, впрочем, и в то, что за гипернормализацией, которую демонстрируют нам z-патриоты, не последует следующей фазы закручивания гаек.
В этой связи очевидны две вещи:
– Россию нельзя оставлять наедине с Россией: закрываться от неё, изолировать, позволять вариться в путинском соку. С ней нужно говорить и её нужно слушать, потому что не делать этого – глупо и опасно. Симпатии и антипатии тут ни при чём. Нельзя выключать эфир с тем, что тебе угрожает, или стоит на пути перемен. История развивается в отношениях.
– Реальность постсоветского ресентимента должна быть принята, а альтернатива путинизму – переосмыслена в соответствии с этим принятием. Народ, переживший 1990-е, не проголосует за кучку западников на американском гранте, которые его не уважают, считают отсталым быдлом, и разговаривают с ним на языке чуждых ему культурных кодов, ценностей и отсылок.
Всё это – большая и интересная проблема, от работы с которой, впрочем, можно отказаться, и остаться лошаками, идущими в полдень постоять за Даванкова в Вильнюсе, потому что вашего настоящего кандидата только что грохнули, и вы возмущены… в Вильнюсе.
@dadakinder – поддержать человека
По отмашке медузы, весь цвет колбасной эмиграции ринулся на избирательные участки. Добравшись до своих урн и будок, лошаки проголосовали за Даванкова, чтобы не голосовать за Согласкина, Лобызулину, и самого Карабаса.
По данным ЦИЦ России, Даванков победил в Лондоне, Гааге, Вильнюсе, Копенгагене, Варшаве, Праге, Братиславе, Будапеште, Загребе, Мадриде, Барселоне, Ереване, Иерусалиме и Хайфе, а также в Подгорице (не путать с Сребреницей).
“Россияне в Риге, Таллине, Софии, Кишинёве, Риме и Афинах, Анкаре и Стамбуле выбрали Путина”, – вздыхает Радио Свобода, всегда и везде голосующее за Бенджамина Франклина.
Что касается России, где урны в будках размещались на коленках у офицеров ФСБ, то там самовыдвинулся и самопобедил самодержавец. На радостях по этому поводу менты устроили концерт на Красной площади – «10 лет в родной гавани». Выйдя на сцену за ручку с Даванковым, царь прокашлялся и позволил ему себя поздравить.
Часом ранее, на более интимной встрече с Вождём, антивоенный кандидат Даванков не побоялся высказать ему в лицо всё, что думает о войне в Украине:
«Только вы (Путин) можете победить в этом противостоянии».
Тут не помешает вспомнить, что партия «Новые нелюди», которую представляет Даванков, была создана основателем косметической компании Faberlic Алексеем Нечаевым. То есть, контора занимается мейкапом – того же рода системной оппозицией с нарисованными бровями, что и Собчак с Надеждиным. Псарня эта безнадёжна.
Вот что Даванкин выдал об аннексии Крыма:
«Я никогда не забуду свои чувства – то чувство гордости за своего президента, ровно десять лет назад. Поздравляю вас с этим праздником!».
2
Всё это сообщает политическое качество людей, имеющих финансовую возможность выехать из России, и голосующих на выезде либо за тиранию, либо за оппозицию от тирании. Это прискорбно не потому, что эти люди таковы, а потому что перспективы у народа, который они, в действительности, презирают, и который заслуженно презирает их, сумрачны.
Впрочем, это живой, закономерный сумрак; результат 1991-го года, и его выбора. Вытекший из этого яйца рыночный авторитаризм был лишь вопросом времени. И вот оно пришло.
Сегодня цвет оставленной нации разыгрывает её совесть из Лондона, пытаясь сохранить статус, в котором большинство бежавших уже не находится, а те, кто находится – явная сволочь; z-патриоты, в свою очередь, упиваются постами из ресторанов, призванных показать истовую “нормальность” путинской жизни во время войны – с ломящимися от яств столами, нарочито чрезмерными новогодними огнями, сверкающими торговыми центрами и брызжущим из сосцов газом. Вся эта осатаневшая красота, однако, доступна при одном условии: рот закрой, не отсвечивай…
3
Скажу вам честно – я не верю в светлое будущее либерухи. Как, впрочем, и в то, что за гипернормализацией, которую демонстрируют нам z-патриоты, не последует следующей фазы закручивания гаек.
В этой связи очевидны две вещи:
– Россию нельзя оставлять наедине с Россией: закрываться от неё, изолировать, позволять вариться в путинском соку. С ней нужно говорить и её нужно слушать, потому что не делать этого – глупо и опасно. Симпатии и антипатии тут ни при чём. Нельзя выключать эфир с тем, что тебе угрожает, или стоит на пути перемен. История развивается в отношениях.
– Реальность постсоветского ресентимента должна быть принята, а альтернатива путинизму – переосмыслена в соответствии с этим принятием. Народ, переживший 1990-е, не проголосует за кучку западников на американском гранте, которые его не уважают, считают отсталым быдлом, и разговаривают с ним на языке чуждых ему культурных кодов, ценностей и отсылок.
Всё это – большая и интересная проблема, от работы с которой, впрочем, можно отказаться, и остаться лошаками, идущими в полдень постоять за Даванкова в Вильнюсе, потому что вашего настоящего кандидата только что грохнули, и вы возмущены… в Вильнюсе.
@dadakinder – поддержать человека
Проклятые вандалы, исковеркавшие культурно-исторический монумент Родина-мать в Киеве, задумали полный и окончательный демонтаж музея истории Украины во Второй мировой войне. Его планируют очистить от “советского нарратива, который десятки лет пропагандировал миф Великой Отечественной Войны” и заменить новой экспозицией, посвящённой “столетиям вооружённой борьбы украинцев за свободу и независимость”.
Иными словами, построить новый, современный музей для этой благородной цели мы не можем. Зуд велит нам ломать старый. Ломать ведь не строить. Ну а то, что весь этот комплекс является памяткой истории нас не волнует – варвару закон не писан.
Первым делом отколупают “наглядный символ большевистской пропаганды в монументальном искусстве” – “горельеф Курская битва” (созданный украинским скульптором Василием Бородаем и украинским архитектором Виктором Елизаровым). После этого возьмутся за “весь комплекс” с целью “максимальной замены архитектурного ландшафта”, “демонтажа всех памятников и элементов советской пропаганды”, “перевоплощения места памяти”.
Таким образом, объекты культурного наследия, которые мешают коррупционным схемам, скрывающимся за этими “патриотическими” плясками на костях, падут жертвами переписи истории, обслуживающей политическую конъюнктуру.
Не удивлюсь, если потомки участников Холокоста, поносящие память о миллионах украинцев, павших от рук фашни, и гнавших фашню до Берлина, заменят всё это советское безобразие на памятники подвигам своих предков, прославившихся успехами на поприще погрома и геноцида.
Нет слов. Позор. Ни забыть, ни простить, ни смыть этот стыд перед теми, благодаря кому мы сегодня живы.
@dadakinder – поддержать человека
Иными словами, построить новый, современный музей для этой благородной цели мы не можем. Зуд велит нам ломать старый. Ломать ведь не строить. Ну а то, что весь этот комплекс является памяткой истории нас не волнует – варвару закон не писан.
Первым делом отколупают “наглядный символ большевистской пропаганды в монументальном искусстве” – “горельеф Курская битва” (созданный украинским скульптором Василием Бородаем и украинским архитектором Виктором Елизаровым). После этого возьмутся за “весь комплекс” с целью “максимальной замены архитектурного ландшафта”, “демонтажа всех памятников и элементов советской пропаганды”, “перевоплощения места памяти”.
Таким образом, объекты культурного наследия, которые мешают коррупционным схемам, скрывающимся за этими “патриотическими” плясками на костях, падут жертвами переписи истории, обслуживающей политическую конъюнктуру.
Не удивлюсь, если потомки участников Холокоста, поносящие память о миллионах украинцев, павших от рук фашни, и гнавших фашню до Берлина, заменят всё это советское безобразие на памятники подвигам своих предков, прославившихся успехами на поприще погрома и геноцида.
Нет слов. Позор. Ни забыть, ни простить, ни смыть этот стыд перед теми, благодаря кому мы сегодня живы.
@dadakinder – поддержать человека
Знаете, кто больше всего бесит в срачах про переименование улиц, замену символов, снос памятников, и демонтаж культурных объектов? Люди, которые сидят у разбитого корыта, и рассуждают обо всём этом в терминах “деколонизации”, “переосмысления”, и “избавления от наследия тоталитарного режима”. А бесит это потому, что пока эти люди такое говорят, коррупционеры пилят бабло прямо у них на глазах, но они этого не видят. Видят “патриотизм”, “декоммунизацию”, “национальную революцию”, и другие понятия, манипулируя которыми с нами можно делать всё, что угодно.
Вы представляете, что такое переименование одной улицы? А сотен улиц в разных городах? Сколько стоит позаседать и договориться напечатать у кума новых табличек втридорога? Или это не у нас ремонт футбольной площадки в ПГТ всегда стоит столько, что можно дважды провести Олимпиаду на Юпитере?
Кто получает взятку за демонтажное решение и чья компания реализует демонтаж – мы проверяем, или просто радуемся, что Ленина убрали?
Во время эпопеи с заменой серпа на трезубец, её устроители подчёркивали, что финансирование этой затеи взято не из бюджета, а из частных средств, мол, не переживайте, граждане, это всё не за ваш счёт. Такое можно говорить в лицо людям, которые не понимают как работает экономика; и сколько бабла можно отмыть через подобное “меценатство” – не заплатить в бюджет, от состояния которого зависит, провалится ли машина скорой помощи под асфальт, когда будет ехать вынимать тебя из-под завалов от путинской ракеты.
Каждый пресс-релиз Национального музея истории Украины во Второй мировой войне, как и всех прочих институтов “национальной памяти” сообщает только то, что туда нужно срочно отправлять машину с инспекторами, класть всё руководство рылом в пол, и проводить аудит бухгалтерии. Вместо этого тотошка ставит лайк и радуется “декоммунизации”.
Всё это только ещё раз подчеркивает важность качественного образования. Потому что одно дело люди, которые сносят памятники культуры, – с ними всё ясно, они так деньги зарабатывают, – и другое – люди, чьё культурное вырождение и невежество зашло так далеко, что они уже просто не видят ценности во всех этих мозаиках, памятниках, горельефах; не понимают, что это исторические и культурные объекты; что это нельзя просто заштукатурить и повесить кондей; что такое во всём мире хранят, изучают, осмысляют, и комментируют, но не выбрасывают, как дырявые носки, и не прячут в подвале от самих себя и возможности подумать об этом что-либо.
Люди, не уважающие свою историю, не уважают себя, а тех, кто не уважает себя, не уважают другие. Неужели ещё не очевидно, что завтра точно так же будут “очищать от пропаганды” музеи Небесной сотни и Жертв голодомора?
Нам не нужны уроки патриотического воспитания. Нам нужны уроки культуры и экономической грамотности, чтобы всякий раз, когда мы видим очередного чинушу, заменившего пионерский галстук на вышиванку, и дающего интервью на фоне разрушенного памятника, мы не флажок к груди прижимали, а думали о том, кто и сколько тут отмыл, наварил, и откатал, пока мы были “с Украиной в сердце”.
@dadakinder – поддержать автора
Вы представляете, что такое переименование одной улицы? А сотен улиц в разных городах? Сколько стоит позаседать и договориться напечатать у кума новых табличек втридорога? Или это не у нас ремонт футбольной площадки в ПГТ всегда стоит столько, что можно дважды провести Олимпиаду на Юпитере?
Кто получает взятку за демонтажное решение и чья компания реализует демонтаж – мы проверяем, или просто радуемся, что Ленина убрали?
Во время эпопеи с заменой серпа на трезубец, её устроители подчёркивали, что финансирование этой затеи взято не из бюджета, а из частных средств, мол, не переживайте, граждане, это всё не за ваш счёт. Такое можно говорить в лицо людям, которые не понимают как работает экономика; и сколько бабла можно отмыть через подобное “меценатство” – не заплатить в бюджет, от состояния которого зависит, провалится ли машина скорой помощи под асфальт, когда будет ехать вынимать тебя из-под завалов от путинской ракеты.
Каждый пресс-релиз Национального музея истории Украины во Второй мировой войне, как и всех прочих институтов “национальной памяти” сообщает только то, что туда нужно срочно отправлять машину с инспекторами, класть всё руководство рылом в пол, и проводить аудит бухгалтерии. Вместо этого тотошка ставит лайк и радуется “декоммунизации”.
Всё это только ещё раз подчеркивает важность качественного образования. Потому что одно дело люди, которые сносят памятники культуры, – с ними всё ясно, они так деньги зарабатывают, – и другое – люди, чьё культурное вырождение и невежество зашло так далеко, что они уже просто не видят ценности во всех этих мозаиках, памятниках, горельефах; не понимают, что это исторические и культурные объекты; что это нельзя просто заштукатурить и повесить кондей; что такое во всём мире хранят, изучают, осмысляют, и комментируют, но не выбрасывают, как дырявые носки, и не прячут в подвале от самих себя и возможности подумать об этом что-либо.
Люди, не уважающие свою историю, не уважают себя, а тех, кто не уважает себя, не уважают другие. Неужели ещё не очевидно, что завтра точно так же будут “очищать от пропаганды” музеи Небесной сотни и Жертв голодомора?
Нам не нужны уроки патриотического воспитания. Нам нужны уроки культуры и экономической грамотности, чтобы всякий раз, когда мы видим очередного чинушу, заменившего пионерский галстук на вышиванку, и дающего интервью на фоне разрушенного памятника, мы не флажок к груди прижимали, а думали о том, кто и сколько тут отмыл, наварил, и откатал, пока мы были “с Украиной в сердце”.
@dadakinder – поддержать автора
Спекулятивные вбросы касательно виновников теракта в “Крокусе” не сообщают ничего, кроме предсказуемой партийности спекулянтов. Тем более, когда делаются в ситуации, когда огонь ещё горит, тела не досчитали, а ленты тиражируют шокирующие видео.
Всё поспешно визжащее и что-либо утверждающее на этот счёт – хайпует, стоя в луже крови. В публичном доступе есть лишь набор противоречивых и непроверенных обрывков информации, которую предстоит собрать, верифицировать и проанализировать – в первую очередь, тем, кто нею реально располагает. И это – не кликуши из “телеги”.
Помимо выражения соболезнования случайным жертвам, сказать хочется вот что:
1) Поскольку всякая империя возникает в результате экспансии, и сшита из множества завоёванных лоскутков, её население обречено становиться жертвой “имперского бумеранга” – насилие всегда возвращается “в родную гавань”. Это не повод для злорадства. Скорее аргумент в пользу необходимости борьбы с империализмом, обрекающим мирное население на трагедии подобные нынешней.
2) Не удивлюсь, если теракт в “Крокусе” послужит режиму средством перехода на новый этап бытования – от гипернормализации к ожесточению репрессий. Если эта гипотеза верна, кремлёвский нарратив свяжет внешнего врага (“Запад”), и его воспринимаемого посредника (“Украину”) с врагом внутренним (как “вырусью”, так и “нерусью”). Это позволяет создать цельного, идеального противника, а с ним и плацдарм консолидации вокруг режима.
То, что нам уже показывают фото людей кавказкой наружности, и пресс-релизы “от ИГИЛ” в эфире CNN, укладывается как в “американский подход” с его инструментальным расизмом, исламофобией и вепонизацией этнических противоречий, так и в соответствующий идеологический замес “традиционных ценностей” т.н. “русского мира”.
Кто по факту устроил эту специальную террористическую операцию уже не так важно, как то, кем и как будет разыграна её карта.
Цель политического террора не в том, чтобы запугать, а в том, чтобы склонить его наблюдателей к определённым действиям.
Рекомендую воздержаться от преждевременных реакций и тем более злопыхательств на этот счёт. Не стоит облегчать манипуляторам задачу нагнетания истерии, необходимой для оправдания радикальных мер.
@dadakinder – поддержать автора
Всё поспешно визжащее и что-либо утверждающее на этот счёт – хайпует, стоя в луже крови. В публичном доступе есть лишь набор противоречивых и непроверенных обрывков информации, которую предстоит собрать, верифицировать и проанализировать – в первую очередь, тем, кто нею реально располагает. И это – не кликуши из “телеги”.
Помимо выражения соболезнования случайным жертвам, сказать хочется вот что:
1) Поскольку всякая империя возникает в результате экспансии, и сшита из множества завоёванных лоскутков, её население обречено становиться жертвой “имперского бумеранга” – насилие всегда возвращается “в родную гавань”. Это не повод для злорадства. Скорее аргумент в пользу необходимости борьбы с империализмом, обрекающим мирное население на трагедии подобные нынешней.
2) Не удивлюсь, если теракт в “Крокусе” послужит режиму средством перехода на новый этап бытования – от гипернормализации к ожесточению репрессий. Если эта гипотеза верна, кремлёвский нарратив свяжет внешнего врага (“Запад”), и его воспринимаемого посредника (“Украину”) с врагом внутренним (как “вырусью”, так и “нерусью”). Это позволяет создать цельного, идеального противника, а с ним и плацдарм консолидации вокруг режима.
То, что нам уже показывают фото людей кавказкой наружности, и пресс-релизы “от ИГИЛ” в эфире CNN, укладывается как в “американский подход” с его инструментальным расизмом, исламофобией и вепонизацией этнических противоречий, так и в соответствующий идеологический замес “традиционных ценностей” т.н. “русского мира”.
Кто по факту устроил эту специальную террористическую операцию уже не так важно, как то, кем и как будет разыграна её карта.
Цель политического террора не в том, чтобы запугать, а в том, чтобы склонить его наблюдателей к определённым действиям.
Рекомендую воздержаться от преждевременных реакций и тем более злопыхательств на этот счёт. Не стоит облегчать манипуляторам задачу нагнетания истерии, необходимой для оправдания радикальных мер.
@dadakinder – поддержать автора
В конце 1990-х / начале “нулевых” у киевского Главпочтамта на Майдане стояли лотки с печатной продукцией на любой вкус. Посидев у фонтана с чашечкой кофе, здесь всегда можно было полистать конспирологическую литературу и историческую шизофантастику, “Протоколы сионских мудрецов” и томик “Майн Камф”. Позже всё это куда-то делось вместе с фонтанами, но дело “чёрных лоточников” живёт по сей день. Просто переместилось в пространство интернет сети, где я и наткнулся на издательство “Пропала грамота”.
Книги этого издательства представляют особый интерес в свете нашей глубокой обеспокоенности засильем символов тоталитарного прошлого в настоящем; и того обстоятельства, что украинский закон предполагает от пяти до десяти лет с конфискацией для старушенций, коварно шерящих звезду со лба красноармейца.
Позволю себе проскочить учебник по либертарианской экономике и мемуары бойца Иностранного Легиона, который обладает “самым романтическим ореолом”, и несёт ответственность за массовые убийства в колониях Франции: Алжире, Индокитае, и на Мадагаскаре, где эти “романтики” угрохали сотни тысяч человек, подавляя национально-освободительные движения коренных народов.
Давайте сразу к вишенкам: например, книге “украинского писателя, мемуариста, и маляра” Евстахия Загачевского “Влюблённые в жизнь, женатые на смерти”. Её издали талантливые ребята. Оцените как изящно они обходят острые углы на пути в кишечник девственного читателя:
“Евстахия Загачевского можно смело назвать “украинским Эрнстом Юнгером”. После бегства из Львова в 1939 году будущий писатель погружается в гущу военных событий Второй Мировой войны. Сначала записывается в украинскую военную часть в Германии, а после объявления восстановления Украинского Государства 30 июня 1941 года во Львове из тренировочного лагеря попадает в концлагерь Дахау. Оттуда как “штрафник”добровольно записывается в Первую мотопехотную бригаду Войск СС, после ранения переведен в дивизию “Мёртвая Голова”, а позже и в дивизию “Галичина”.
“Украинская военная часть в Германии” – это они про прокси Третьего Рейха, который использовал различные этнические и националистические движения в своих интересах, формируя подразделения из представителей оккупированных или союзных государств. Иными словами, “будущий писатель” помогал нацистам грохнуть миллионы украинцев – собственный народ.
“Восстановление Украинского Государства 30 июня 1941 года во Львове” состоялось при нацистской оккупации, с клятвой верности Гитлеру, на фоне погромов, в рамках которых “влюбленные в жизнь и женатые на смерти будущие писатели” отправили на тот свет тысячи евреев; после чего были выброшены Рейхом на помойку истории, откуда автор просится в СС, попадает в дивизию “Мёртвая голова” (управляла концлагерями), и “Галичина” – т.е., в лигу чемпионов Холокоста. В общем, звучит как чувак, в честь которого нужно срочно назвать какую-нибудь улицу…
Из той же оперы двухтомник “хорватского политика” Анте Павелича “За Родину – готовы!”.
Павелич – это балканский микрофюрер, предводитель усташей, которые объявили о независимости Хорватии под эгидой Гитлера и Муссолини. Помимо участия в Холокосте, они прославились геноцидом сербов и массовыми убийствами ромов. Поинтересуйтесь у Гугла, что такое концлагерь Ясеновац, и почему то, чем там занимались эти “мелкие бесы”, шокировало даже немецкую и итальянскую фашню.
Мне понятно кто, для кого, и почему такое издаёт. При этом, я не считаю, что издавать такое нельзя. Напротив – считаю важным иметь возможность читать первоисточники, а не пересказы. И хорошо, что борцы с “советскими нарративами” показывают, какие нарративы им ближе. Однако это примечательно, что люди, которые якобы не переносят на дух тоталитарщину, и аплодируют ликвидации “совковых” книг из украинских библиотек, включают инклюзивность, когда речь заходит о тех, кто пытался превратить их собственных бабулек в абажуры.
@dadakinder – поддержать автора
Книги этого издательства представляют особый интерес в свете нашей глубокой обеспокоенности засильем символов тоталитарного прошлого в настоящем; и того обстоятельства, что украинский закон предполагает от пяти до десяти лет с конфискацией для старушенций, коварно шерящих звезду со лба красноармейца.
Позволю себе проскочить учебник по либертарианской экономике и мемуары бойца Иностранного Легиона, который обладает “самым романтическим ореолом”, и несёт ответственность за массовые убийства в колониях Франции: Алжире, Индокитае, и на Мадагаскаре, где эти “романтики” угрохали сотни тысяч человек, подавляя национально-освободительные движения коренных народов.
Давайте сразу к вишенкам: например, книге “украинского писателя, мемуариста, и маляра” Евстахия Загачевского “Влюблённые в жизнь, женатые на смерти”. Её издали талантливые ребята. Оцените как изящно они обходят острые углы на пути в кишечник девственного читателя:
“Евстахия Загачевского можно смело назвать “украинским Эрнстом Юнгером”. После бегства из Львова в 1939 году будущий писатель погружается в гущу военных событий Второй Мировой войны. Сначала записывается в украинскую военную часть в Германии, а после объявления восстановления Украинского Государства 30 июня 1941 года во Львове из тренировочного лагеря попадает в концлагерь Дахау. Оттуда как “штрафник”добровольно записывается в Первую мотопехотную бригаду Войск СС, после ранения переведен в дивизию “Мёртвая Голова”, а позже и в дивизию “Галичина”.
“Украинская военная часть в Германии” – это они про прокси Третьего Рейха, который использовал различные этнические и националистические движения в своих интересах, формируя подразделения из представителей оккупированных или союзных государств. Иными словами, “будущий писатель” помогал нацистам грохнуть миллионы украинцев – собственный народ.
“Восстановление Украинского Государства 30 июня 1941 года во Львове” состоялось при нацистской оккупации, с клятвой верности Гитлеру, на фоне погромов, в рамках которых “влюбленные в жизнь и женатые на смерти будущие писатели” отправили на тот свет тысячи евреев; после чего были выброшены Рейхом на помойку истории, откуда автор просится в СС, попадает в дивизию “Мёртвая голова” (управляла концлагерями), и “Галичина” – т.е., в лигу чемпионов Холокоста. В общем, звучит как чувак, в честь которого нужно срочно назвать какую-нибудь улицу…
Из той же оперы двухтомник “хорватского политика” Анте Павелича “За Родину – готовы!”.
Павелич – это балканский микрофюрер, предводитель усташей, которые объявили о независимости Хорватии под эгидой Гитлера и Муссолини. Помимо участия в Холокосте, они прославились геноцидом сербов и массовыми убийствами ромов. Поинтересуйтесь у Гугла, что такое концлагерь Ясеновац, и почему то, чем там занимались эти “мелкие бесы”, шокировало даже немецкую и итальянскую фашню.
Мне понятно кто, для кого, и почему такое издаёт. При этом, я не считаю, что издавать такое нельзя. Напротив – считаю важным иметь возможность читать первоисточники, а не пересказы. И хорошо, что борцы с “советскими нарративами” показывают, какие нарративы им ближе. Однако это примечательно, что люди, которые якобы не переносят на дух тоталитарщину, и аплодируют ликвидации “совковых” книг из украинских библиотек, включают инклюзивность, когда речь заходит о тех, кто пытался превратить их собственных бабулек в абажуры.
@dadakinder – поддержать автора
Этнический акцент в истории с терактом в “Крокусе” является наиболее “троянским”. Это понимают в Кремле, заявляя, что у “террористов нет национальности”, и не понимают те, кто разжигает “антимиграционные настроения” (проще говоря – расизм). Дальнейшее развитие событий во многом зависит от способности режима их контролировать.
Судя по z-пабликам, крючок проглочен, и всё кремлёвские рупоры, от Шария до Дугина, визжат о необходимости ухнуть по “неруси”. Этот импульс органичен для традиции русского монархизма, и в концептуальном отношении Кремль его, конечно, разделяет. Однако – не может себе позволить по моменту.
1) “Крестовый поход” на Ислам не только дестабилизирует многонациональную Россию изнутри, но и разрушит всю её внешнеполитическую линию, адресованную Глобальному Югу, и полутора миллиардам мусульман в его составе.
2) В России живут и работают 6 миллионов узбеков, 3 миллиона таджиков, и миллион киргизов. Этих людей гонит в Россию нужда. Не сложно догадаться, что будет, если депортировать их обратно на родины, и оставить там – в ситуации кромешной нищеты и безработицы. А будет вот что: дружественные России режимы Центральной Азии падут.
3) Россия не может, и уже никогда не сможет отказаться от мигрантов по чисто экономическим причинам. Россия находится в глубоком и, для славянской части своего населения, необратимом демографическом кризисе. Суть его заключается в том, что число умерших превышает число родившихся. Тенденция такова, что за последний год убыль населения увеличилась на 21,9%. Это, значит, что завтра у России не будет ни солдат, ни рабочих. Нет рабочих – нет потребителей. Нет потребителей – нет роста. Нет роста – нет экономики. Иными словами, РФ зависит от притока мигрантов, и фертильных народов в своём составе. Обижать их сегодня – значит, обижать само будущее России.
4) В конечном итоге, расизм недальновиден. Да, расчеловечивая мигрантов, и помещая их в скотские условия, можно превратить их в бесправных рабов, и платить им гроши, но такое отношение и такие условия являются благоприятной почвой для создания и вербовки будущих террористов.
5) У Кремля нет иного варианта, кроме как игнорировать пресс-релизы ИГИЛ, и валить всё на Запад и “украинский режим”. Это не только укладывается в официальный нарратив, и содержит ряд мобилизационных и консолидирующих выгод, но и частично уводит гнев с того места, разжигание которого представляет опасность для режима.
6) Этническое разнообразие – это сила и в одночасье слабость всякой империи; то место, нажимая на которое её можно завалить. Вся наша история – об этом, и сообщает урок, который мы почему-то никак не усвоим: нельзя трогать этнос, нельзя залупаться про цвет кожи, разрез глаз, форму носа, язык, веру, национальность и культурные особенности других людей. В это не лезут, не разувшись. А те, кто лезет, кончат плохо.
7) Те, кто сегодня призывает к этническому возмездию или радуется чужому горю, ничем не отличаются от тех, кто совершил этот чудовищный теракт. И все они вместе идут в пещеру смерти.
@dadakinder – поддержать автора
Судя по z-пабликам, крючок проглочен, и всё кремлёвские рупоры, от Шария до Дугина, визжат о необходимости ухнуть по “неруси”. Этот импульс органичен для традиции русского монархизма, и в концептуальном отношении Кремль его, конечно, разделяет. Однако – не может себе позволить по моменту.
1) “Крестовый поход” на Ислам не только дестабилизирует многонациональную Россию изнутри, но и разрушит всю её внешнеполитическую линию, адресованную Глобальному Югу, и полутора миллиардам мусульман в его составе.
2) В России живут и работают 6 миллионов узбеков, 3 миллиона таджиков, и миллион киргизов. Этих людей гонит в Россию нужда. Не сложно догадаться, что будет, если депортировать их обратно на родины, и оставить там – в ситуации кромешной нищеты и безработицы. А будет вот что: дружественные России режимы Центральной Азии падут.
3) Россия не может, и уже никогда не сможет отказаться от мигрантов по чисто экономическим причинам. Россия находится в глубоком и, для славянской части своего населения, необратимом демографическом кризисе. Суть его заключается в том, что число умерших превышает число родившихся. Тенденция такова, что за последний год убыль населения увеличилась на 21,9%. Это, значит, что завтра у России не будет ни солдат, ни рабочих. Нет рабочих – нет потребителей. Нет потребителей – нет роста. Нет роста – нет экономики. Иными словами, РФ зависит от притока мигрантов, и фертильных народов в своём составе. Обижать их сегодня – значит, обижать само будущее России.
4) В конечном итоге, расизм недальновиден. Да, расчеловечивая мигрантов, и помещая их в скотские условия, можно превратить их в бесправных рабов, и платить им гроши, но такое отношение и такие условия являются благоприятной почвой для создания и вербовки будущих террористов.
5) У Кремля нет иного варианта, кроме как игнорировать пресс-релизы ИГИЛ, и валить всё на Запад и “украинский режим”. Это не только укладывается в официальный нарратив, и содержит ряд мобилизационных и консолидирующих выгод, но и частично уводит гнев с того места, разжигание которого представляет опасность для режима.
6) Этническое разнообразие – это сила и в одночасье слабость всякой империи; то место, нажимая на которое её можно завалить. Вся наша история – об этом, и сообщает урок, который мы почему-то никак не усвоим: нельзя трогать этнос, нельзя залупаться про цвет кожи, разрез глаз, форму носа, язык, веру, национальность и культурные особенности других людей. В это не лезут, не разувшись. А те, кто лезет, кончат плохо.
7) Те, кто сегодня призывает к этническому возмездию или радуется чужому горю, ничем не отличаются от тех, кто совершил этот чудовищный теракт. И все они вместе идут в пещеру смерти.
@dadakinder – поддержать автора
Чуть ли не каждый день FB приносит мне весть о том, как тот или иной фрэнд изменил своё имя: Anna на Hanna, Sergey на Serhii…
Этому способствует война: каждый путинский обстрел помогает делу внедрения украинского правописания в самоидентификацию граждан Украины. Схожие процессы происходят и среди тех жителей её Юго-востока, которые осознали себя русскими под воздействием АТО, затронувшей, увы, не только кремлёвскую агентуру.
Всё это – реакции на травму.
1
Наша психика работает по иным, нежели государственные, законам. Закон может требовать использования того или иного языка, но если этот язык не является для тебя родным, результатом будет рост стресса и тревожности.
Исследования указывают на наличие связи между успеваемостью и практикой родной речи; отрывом от неё и ростом самоубийств, психических расстройств, диабета, алко- и нарко- зависимости.
Ограничение родной речи негативно влияет на психику, здоровье и благосостояние человека.
2
Можно выучить новый язык. И даже овладеть им в совершенстве. Это не изменит того факта, что родная речь закрепляется в раннем детстве.
К десяти месяцам наш мозг настраивается на восприятие звуков того языка, который преобладает в нашем окружении, и к двенадцати годам запоминает его навсегда. После этого забыть родную речь полностью уже невозможно.
Освоение родной речи происходит в семье, где она связывается с твоими самыми близкими людьми и соответствующим эмоциональным контекстом, тогда как любой прочий язык изучается в более формальной обстановке: школе, институте, на курсах.
Да, бывают и билингва семьи, но это не исключает преобладания одного из языков: на каком из них мама пела тебе колыбельные, с кем ты общался больше; как твоя окружающая среда относилась к билингвизму – всё это влияет на то, какой язык станет для тебя родным.
3
Язык влияет на интенсивность наших эмоций. При переходе на неродной язык наблюдается снижение эмоциональной вовлечённости. Это связано с тем, как память накапливает эмоциональные ассоциации в контексте речи.
С одной стороны, человеку сложнее выражать свои чувства на неродном языке. С другой – использование неродного языка снижает вероятность решений, основанных на эмоциях.
Резкий переход на неродной язык может быть не только политической позой, результатом пропаганды или рыночных механизмов, но также инструментом психологической защиты – тем более, в ситуации войны и связанных с ней травматичных переживаний.
4
Обратной стороной снижения эмоционального отклика при использовании неродного языка является дистанция, возникающая в отношениях.
Речь – это одной из средств освоения мира и выражения субъектности; носитель культуры, индивидуального и коллективного опыта. Язык не просто сообщает, но и создаёт смыслы. В том числе, смысл тебя.
Поэтому я называю язык домом, и воспринимаю как угрозу любые попытки его ограничить, регламентировать за меня, как одну из фундаментальных территорий моего самоощущения, памяти, бытия.
Требование подчинить речь государству равносильно подчинению ему человека; это – отказ от гуманизма и уважения к индивиду.
Те, кто требует переходить на неродной язык в публичной сфере, ничем не отличаются от тех, кто считает, что сексуальная ориентация не должна покидать пределов спальни, мол, нечего выносить на люди… что? Себя?
5
Родная речь – это сундук с приданым. В нём хранится всё, что дала тебе твоя семья и культура. Это не значит, что другим языкам и культурам нечего тебе дать. Однако уважение к иному начинается с уважения к своему.
Родная речь соединяет тебя с самим собой. Отрезать эту связь – путь в закомплексованное убожество; прочь от аутентичности и её силы.
Я понимаю травму тех, кто считает мой язык собачим. Но жить под дудку травмы не намерен. Люди, называющие язык моей матери “языком врага”, мне не друзья. Их призыв к “отмене” условного Маяковского, кажется мне глупостью. Как можно отменить ноктюрны в флейте водосточных труб? Как можно перестать быть тем, кем ты есть?
Война временна. Государства временны. А Маяковский – это навсегда.
@dadakinder – поддержать автора
Этому способствует война: каждый путинский обстрел помогает делу внедрения украинского правописания в самоидентификацию граждан Украины. Схожие процессы происходят и среди тех жителей её Юго-востока, которые осознали себя русскими под воздействием АТО, затронувшей, увы, не только кремлёвскую агентуру.
Всё это – реакции на травму.
1
Наша психика работает по иным, нежели государственные, законам. Закон может требовать использования того или иного языка, но если этот язык не является для тебя родным, результатом будет рост стресса и тревожности.
Исследования указывают на наличие связи между успеваемостью и практикой родной речи; отрывом от неё и ростом самоубийств, психических расстройств, диабета, алко- и нарко- зависимости.
Ограничение родной речи негативно влияет на психику, здоровье и благосостояние человека.
2
Можно выучить новый язык. И даже овладеть им в совершенстве. Это не изменит того факта, что родная речь закрепляется в раннем детстве.
К десяти месяцам наш мозг настраивается на восприятие звуков того языка, который преобладает в нашем окружении, и к двенадцати годам запоминает его навсегда. После этого забыть родную речь полностью уже невозможно.
Освоение родной речи происходит в семье, где она связывается с твоими самыми близкими людьми и соответствующим эмоциональным контекстом, тогда как любой прочий язык изучается в более формальной обстановке: школе, институте, на курсах.
Да, бывают и билингва семьи, но это не исключает преобладания одного из языков: на каком из них мама пела тебе колыбельные, с кем ты общался больше; как твоя окружающая среда относилась к билингвизму – всё это влияет на то, какой язык станет для тебя родным.
3
Язык влияет на интенсивность наших эмоций. При переходе на неродной язык наблюдается снижение эмоциональной вовлечённости. Это связано с тем, как память накапливает эмоциональные ассоциации в контексте речи.
С одной стороны, человеку сложнее выражать свои чувства на неродном языке. С другой – использование неродного языка снижает вероятность решений, основанных на эмоциях.
Резкий переход на неродной язык может быть не только политической позой, результатом пропаганды или рыночных механизмов, но также инструментом психологической защиты – тем более, в ситуации войны и связанных с ней травматичных переживаний.
4
Обратной стороной снижения эмоционального отклика при использовании неродного языка является дистанция, возникающая в отношениях.
Речь – это одной из средств освоения мира и выражения субъектности; носитель культуры, индивидуального и коллективного опыта. Язык не просто сообщает, но и создаёт смыслы. В том числе, смысл тебя.
Поэтому я называю язык домом, и воспринимаю как угрозу любые попытки его ограничить, регламентировать за меня, как одну из фундаментальных территорий моего самоощущения, памяти, бытия.
Требование подчинить речь государству равносильно подчинению ему человека; это – отказ от гуманизма и уважения к индивиду.
Те, кто требует переходить на неродной язык в публичной сфере, ничем не отличаются от тех, кто считает, что сексуальная ориентация не должна покидать пределов спальни, мол, нечего выносить на люди… что? Себя?
5
Родная речь – это сундук с приданым. В нём хранится всё, что дала тебе твоя семья и культура. Это не значит, что другим языкам и культурам нечего тебе дать. Однако уважение к иному начинается с уважения к своему.
Родная речь соединяет тебя с самим собой. Отрезать эту связь – путь в закомплексованное убожество; прочь от аутентичности и её силы.
Я понимаю травму тех, кто считает мой язык собачим. Но жить под дудку травмы не намерен. Люди, называющие язык моей матери “языком врага”, мне не друзья. Их призыв к “отмене” условного Маяковского, кажется мне глупостью. Как можно отменить ноктюрны в флейте водосточных труб? Как можно перестать быть тем, кем ты есть?
Война временна. Государства временны. А Маяковский – это навсегда.
@dadakinder – поддержать автора
Конечно, и у моих утверждений о вечности Маяковского есть свой психологический контекст.
1
Мой интерес к советским и русским классикам является относительно недавним явлением. В юности эти авторы меня не привлекали, поскольку ассоциировались либо со школьной обязаловкой, либо со старой, “нафталиновой” культурой; тем более на фоне рыночного термидора, который требовал от меня, – неоколониального субъекта, – поклонения другим текстам.
Даже в начале “нулевых”, когда я увлёкся модернизмом, меня привлекал футурист Маринетти, а не футурист Бурлюк, и ДАДА, а не ОБЭРИУ. Это сейчас я понимаю, что мои тексты того времени заряжены советским авангардом, но тогда авангардом мне казалось всё западное.
Не было у меня и этнического сознания, которое, однако, начало формироваться на фоне майданов, когда окружающие начали обращать внимание на мои этнические особенности…
И, всё же, я не мыслил себя русским. Впрочем, сознания, что я украинец в каком-то ином, нежели гражданственном смысле, у меня тоже не было.
Что же изменилось? С чего, вдруг, из меня полез “вечный Маяковский”?
2
Главной причиной является эмиграция и её травма. Речь не только об обстоятельствах, при которых я был вынужден покинуть свой дом, но об эмиграции как социальном само/убийстве, лимбе, положении бездомности, долине одиночества, требующей времени, чтобы к себе привыкнуть, освоиться, наводнить всё это новыми людьми и отношениями.
Эмиграция ставит вопрос “кто ты?” ребром. Тем паче в той пёстрой среде, в которую я попал. Что это за среда? Это среда людей иных культур, цветов, происхождений. Здесь я влюбился в непохожих – в индивидуальность каждого, и, значит, его особенность, отличность от меня и других.
Где же источник этой отличности? Что стало предметом моей любви? Отвечая на эти вопросы, я обнаружил, что красота личности происходит из соответствия человека себе, своей природе, культуре, опыту; что красивы аутентичные люди.
Пока либтард трындел мне про “экзотицизм”, я смотрел в чёрного человека, и учился у него любить себя, ценить своё, не прятаться, а отсвечивать.
В итоге, я понял, что моя “дикая”, “отсталая” и “бедная” культура – это источник силы; что подобные эпитеты являются чужим, навязанным мне взглядом: либо колонизатора, либо жертвы; что моя культура не лучше прочих, но она – моя, и поэтому занимает особое место в моём сердце.
3
Дальше был Трамп, и американская молодёжь открыла для себя полярную звезду социализма. Это поспособствовало как нашему взаимоподключению, так и моему подключению к себе.
Я понял, что всё, о чём говорят эти новые американские люди, – про класс, рабочих, солидарность, – это, как говорил Петрик Пяточкин, “моя пiсенька”; моё наследие, моя культура, мой код.
Попытки “уехать и забыть”, разорвать связь со всем этим, я бросил почти сразу, так как осознал, что не могу отказаться от своего языка – моего главного инструмента самовыражения; что тема дома, поиск дома, диалог с домом – это часть меня, которую не стоит ни стесняться, ни вытеснять; нужно просто принять.
4
События, которые все это время происходили “там”, продолжают оказывать влияние на моё понимание себя “здесь”, и того, что вообще считать домом. Есть ли он ещё… там?
Наблюдая процессы, которые “там” происходят, включая практики великого разрыва, отрицания, переименования, отмены, и демонтажа; видя, что государство делает с культурой, памятью, людьми; как избавляется от всего, что имеет для меня значение, я понимаю, что дома “там”, быть может, уже нет.
Где же тогда мой дом? Внутри. А что внутри? А внутри Маяковский. Язык. Память. Культура. Семья.
Ничто из этого не исключает иных культурных ингредиентов и влияний, но никакой иной ингредиент не связывает моё “тут” и “там”, меня и моих, своё и своих так, как это делает родной язык и культура.
И тут я понимаю, что это говорит уже Америка во мне, научившая меня видеть в себе и своём ценность – капитал.
@dadakinder – поддержать автора
1
Мой интерес к советским и русским классикам является относительно недавним явлением. В юности эти авторы меня не привлекали, поскольку ассоциировались либо со школьной обязаловкой, либо со старой, “нафталиновой” культурой; тем более на фоне рыночного термидора, который требовал от меня, – неоколониального субъекта, – поклонения другим текстам.
Даже в начале “нулевых”, когда я увлёкся модернизмом, меня привлекал футурист Маринетти, а не футурист Бурлюк, и ДАДА, а не ОБЭРИУ. Это сейчас я понимаю, что мои тексты того времени заряжены советским авангардом, но тогда авангардом мне казалось всё западное.
Не было у меня и этнического сознания, которое, однако, начало формироваться на фоне майданов, когда окружающие начали обращать внимание на мои этнические особенности…
И, всё же, я не мыслил себя русским. Впрочем, сознания, что я украинец в каком-то ином, нежели гражданственном смысле, у меня тоже не было.
Что же изменилось? С чего, вдруг, из меня полез “вечный Маяковский”?
2
Главной причиной является эмиграция и её травма. Речь не только об обстоятельствах, при которых я был вынужден покинуть свой дом, но об эмиграции как социальном само/убийстве, лимбе, положении бездомности, долине одиночества, требующей времени, чтобы к себе привыкнуть, освоиться, наводнить всё это новыми людьми и отношениями.
Эмиграция ставит вопрос “кто ты?” ребром. Тем паче в той пёстрой среде, в которую я попал. Что это за среда? Это среда людей иных культур, цветов, происхождений. Здесь я влюбился в непохожих – в индивидуальность каждого, и, значит, его особенность, отличность от меня и других.
Где же источник этой отличности? Что стало предметом моей любви? Отвечая на эти вопросы, я обнаружил, что красота личности происходит из соответствия человека себе, своей природе, культуре, опыту; что красивы аутентичные люди.
Пока либтард трындел мне про “экзотицизм”, я смотрел в чёрного человека, и учился у него любить себя, ценить своё, не прятаться, а отсвечивать.
В итоге, я понял, что моя “дикая”, “отсталая” и “бедная” культура – это источник силы; что подобные эпитеты являются чужим, навязанным мне взглядом: либо колонизатора, либо жертвы; что моя культура не лучше прочих, но она – моя, и поэтому занимает особое место в моём сердце.
3
Дальше был Трамп, и американская молодёжь открыла для себя полярную звезду социализма. Это поспособствовало как нашему взаимоподключению, так и моему подключению к себе.
Я понял, что всё, о чём говорят эти новые американские люди, – про класс, рабочих, солидарность, – это, как говорил Петрик Пяточкин, “моя пiсенька”; моё наследие, моя культура, мой код.
Попытки “уехать и забыть”, разорвать связь со всем этим, я бросил почти сразу, так как осознал, что не могу отказаться от своего языка – моего главного инструмента самовыражения; что тема дома, поиск дома, диалог с домом – это часть меня, которую не стоит ни стесняться, ни вытеснять; нужно просто принять.
4
События, которые все это время происходили “там”, продолжают оказывать влияние на моё понимание себя “здесь”, и того, что вообще считать домом. Есть ли он ещё… там?
Наблюдая процессы, которые “там” происходят, включая практики великого разрыва, отрицания, переименования, отмены, и демонтажа; видя, что государство делает с культурой, памятью, людьми; как избавляется от всего, что имеет для меня значение, я понимаю, что дома “там”, быть может, уже нет.
Где же тогда мой дом? Внутри. А что внутри? А внутри Маяковский. Язык. Память. Культура. Семья.
Ничто из этого не исключает иных культурных ингредиентов и влияний, но никакой иной ингредиент не связывает моё “тут” и “там”, меня и моих, своё и своих так, как это делает родной язык и культура.
И тут я понимаю, что это говорит уже Америка во мне, научившая меня видеть в себе и своём ценность – капитал.
@dadakinder – поддержать автора
