Ужасно хочу, чтоб у меня была своя книжка, ужасно не хочу издавать её за свои В какой-нибудь шарашкиной конторе.
Но видимо придётся однажды.
Но видимо придётся однажды.
Forwarded from Gest
Не, вопрос не в том, что мне деньги нужны, а в том, что хочется чтоб издательство, как взрослого))
Сегодня, в процессе прослушивания исторической лекции перепутал в своей голове Вознесенского, Введенского и Воденникова.
Как молодец.
Как молодец.
Андрей Вознесенский
1933-2010
***
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он -- дух народа.
В этом смысле
Был Лениным -- Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь неукрощен.
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
В Ульянова вселился Ленин,
Так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
"Мне трудно, Ленин. Помоги!"
Когда он хаживал с ружьишком,
он был не Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а ОН -- в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите: "Если бы жил он!.."
Вот если б умер -- что тогда?
1933-2010
***
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он -- дух народа.
В этом смысле
Был Лениным -- Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь неукрощен.
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
В Ульянова вселился Ленин,
Так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
"Мне трудно, Ленин. Помоги!"
Когда он хаживал с ружьишком,
он был не Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а ОН -- в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите: "Если бы жил он!.."
Вот если б умер -- что тогда?
Александр Введенский
1904-1941
***
Больной который стал волной
увы стоял плачевный стул
на стуле том сидел аул
на нем сидел большой больной
сидел к живущему спиной
он видел речку и леса
где мчится стертая лиса
где водит курицу червяк
венок звонок и краковяк
сидит больной скребет усы
желает соли колбасы
желает щеток и ковров
он кисел хмур и нездоров
смотри смотри бежит луна
смотри смотри смотри смотри
на бесталанного лгуна
который моет волдыри
увы он был большой больной
увы он был большой волной
он видит здание шумит
и в нем собрание трещит
и в нем создание на кафедре
как бы на паперти стоит
и руки тщетные трясет
весьма предметное растет
и все смешливо озираясь
лепечут это мира аист
он одинок
и членист он ог
он сена стог
он бог
но он был просто муравей
в шершавой ползал мураве
искал таинственных жучков
кусал за тетки мужичков
увы он был большой больной
мясной и кожаный но не стальной
он брал худую пирамиду
и прославлял Семирамиду
и говорил: я бледен, беден
я будто крыса тощ и вреден
во мне остались пустяки
четыре печени да костяки
но врач ему сказал граждане
я думаю что вы не правы
и ваше злое ожидание
плевок в зеленые дубравы
плевок в зеленые растенья
добавлю: в мира сотворенье
вот вам мое стихотворенье:
«ну что зеленые, зеленые
какие ж могут быть растенья
и тучи бегают соленые
и куры спят как сновиденья»
ну что вы мне твердите право
про паука и честь и травы
вы покажите мне стакан
в котором бегает полкан
который лает гав гав гав
скажу пред смертью не солгав
я болен болен как дитя
на мне платочков триста штук
давай лечебного питья
по предписанию наук
так молвил больной усмехаясь
на север и запад чихаясь
но доктор как тихая сабля
скрутился в углу как доска
и только казенная шашка
спокойно сказала: тоска
мне слышать врачебные речи
воды постепенный язык
пять лет продолжается вечер
болит бессловесный кадык
и ухо сверлит понемногу
и нос начинает болеть
в ноге наблюдаю миногу
в затылке колючки и плеть
ну прямо иголки иголки
клещи муравьеды и пчелки
вот что странно
он стал похожим на барана
он стал валяться на кровати
воображать что он на вате
что всюду ходят грезы феи
и Тицианы и Орфеи
синицы тещи и мартышки
играют в тусклые картишки
но этого ничего не было
ему все это показалось
оно воды великой не пило
все быстро в мире развязалось:
стекло стоявшее доселе
в связи с железною дорогой
теперь кивает еле еле
и стало долгой недотрогой
корова бывшая женою
четвероногого быка
теперь качает сединою
под белым сводом кабака
и видит как полкан
залез в большой стакан
звезда казавшаяся ране
одною точкою в грязи
теперь сверкает на овце
на котелке на торговце
и все вообще переменилось
о Бог смени же гнев на милость
так на войне рубила шашка
солдат и рыжих и седых
как поразительная сабля
колола толстых и худых
сбирались в кучу командиры
шипели вот она резня
текли желудочные жиры
всю зелень быстро упраздня
ну хорошо ревет чеченец
ну ладно плакает младенец
а там хихикает испанец
и чирикает воробей
ты не робей
ты знай что ты покойник
и все равно что рукомойник
так говорил больному врач
держа ручные кисти над водой
во фраке черном будто грач
не в позументах — с бородой
и с продолжительной тоской
вот он какой
увы стоял в зверинце стул
увы увы там был аул
там собиралися казаки
и собиралися кусаки
и грациозный разговор
вели с утра до этих пор
был слышен шум тяжелых шпор
увы увы он был мертвец
ты не носи ему овец
ты не ходи к нему с посудой
и не зови его Иудой
где стул где поле где аул
он поплясал и он уснул
и снова увидал аул.
Как же так?
1904-1941
***
Больной который стал волной
увы стоял плачевный стул
на стуле том сидел аул
на нем сидел большой больной
сидел к живущему спиной
он видел речку и леса
где мчится стертая лиса
где водит курицу червяк
венок звонок и краковяк
сидит больной скребет усы
желает соли колбасы
желает щеток и ковров
он кисел хмур и нездоров
смотри смотри бежит луна
смотри смотри смотри смотри
на бесталанного лгуна
который моет волдыри
увы он был большой больной
увы он был большой волной
он видит здание шумит
и в нем собрание трещит
и в нем создание на кафедре
как бы на паперти стоит
и руки тщетные трясет
весьма предметное растет
и все смешливо озираясь
лепечут это мира аист
он одинок
и членист он ог
он сена стог
он бог
но он был просто муравей
в шершавой ползал мураве
искал таинственных жучков
кусал за тетки мужичков
увы он был большой больной
мясной и кожаный но не стальной
он брал худую пирамиду
и прославлял Семирамиду
и говорил: я бледен, беден
я будто крыса тощ и вреден
во мне остались пустяки
четыре печени да костяки
но врач ему сказал граждане
я думаю что вы не правы
и ваше злое ожидание
плевок в зеленые дубравы
плевок в зеленые растенья
добавлю: в мира сотворенье
вот вам мое стихотворенье:
«ну что зеленые, зеленые
какие ж могут быть растенья
и тучи бегают соленые
и куры спят как сновиденья»
ну что вы мне твердите право
про паука и честь и травы
вы покажите мне стакан
в котором бегает полкан
который лает гав гав гав
скажу пред смертью не солгав
я болен болен как дитя
на мне платочков триста штук
давай лечебного питья
по предписанию наук
так молвил больной усмехаясь
на север и запад чихаясь
но доктор как тихая сабля
скрутился в углу как доска
и только казенная шашка
спокойно сказала: тоска
мне слышать врачебные речи
воды постепенный язык
пять лет продолжается вечер
болит бессловесный кадык
и ухо сверлит понемногу
и нос начинает болеть
в ноге наблюдаю миногу
в затылке колючки и плеть
ну прямо иголки иголки
клещи муравьеды и пчелки
вот что странно
он стал похожим на барана
он стал валяться на кровати
воображать что он на вате
что всюду ходят грезы феи
и Тицианы и Орфеи
синицы тещи и мартышки
играют в тусклые картишки
но этого ничего не было
ему все это показалось
оно воды великой не пило
все быстро в мире развязалось:
стекло стоявшее доселе
в связи с железною дорогой
теперь кивает еле еле
и стало долгой недотрогой
корова бывшая женою
четвероногого быка
теперь качает сединою
под белым сводом кабака
и видит как полкан
залез в большой стакан
звезда казавшаяся ране
одною точкою в грязи
теперь сверкает на овце
на котелке на торговце
и все вообще переменилось
о Бог смени же гнев на милость
так на войне рубила шашка
солдат и рыжих и седых
как поразительная сабля
колола толстых и худых
сбирались в кучу командиры
шипели вот она резня
текли желудочные жиры
всю зелень быстро упраздня
ну хорошо ревет чеченец
ну ладно плакает младенец
а там хихикает испанец
и чирикает воробей
ты не робей
ты знай что ты покойник
и все равно что рукомойник
так говорил больному врач
держа ручные кисти над водой
во фраке черном будто грач
не в позументах — с бородой
и с продолжительной тоской
вот он какой
увы стоял в зверинце стул
увы увы там был аул
там собиралися казаки
и собиралися кусаки
и грациозный разговор
вели с утра до этих пор
был слышен шум тяжелых шпор
увы увы он был мертвец
ты не носи ему овец
ты не ходи к нему с посудой
и не зови его Иудой
где стул где поле где аул
он поплясал и он уснул
и снова увидал аул.
Как же так?
Дмитрий Воденников
1968-настоящее время
***
Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить -
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я - жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты - вообще не стоит - жить.
А я вот все живу - как будто там внутри
не этот - как его - не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?
Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему-то там, чего на свете нет,
вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет - все ж таки дошёл,
а то, что мне - и по какому праву -
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?
Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить -
последний хруст, спадающий ошейник -
что там еще, с чем это все сравнить?
Так пусть - гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я - здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал - а все еще стою.
Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля -
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно - но не я, не я.
1968-настоящее время
***
Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить -
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я - жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты - вообще не стоит - жить.
А я вот все живу - как будто там внутри
не этот - как его - не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?
Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему-то там, чего на свете нет,
вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет - все ж таки дошёл,
а то, что мне - и по какому праву -
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?
Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить -
последний хруст, спадающий ошейник -
что там еще, с чем это все сравнить?
Так пусть - гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я - здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал - а все еще стою.
Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля -
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно - но не я, не я.
Решил таки читать в качестве чужого Дмитрия Быкова "Жизнь выше литературы".
Чтоб не зря эпиграфом к каналу стояла цитата.
Чтоб не зря эпиграфом к каналу стояла цитата.
Жизнь выше литературы, хотя скучнее стократ.
Все наши фиоритуры не стоят наших затрат.
Умение строить куры, искусство уличных драк —
Все выше литературы. Я правда думаю так.
Покупка вина, картошки, авоська, рубли, безмен
Важнее спящих в обложке банальностей и подмен.
Уменье свободно плавать в пахучей густой возне
Важнее уменья плавить слова на бледном огне.
Жизнь выше любой удачи в познании ремесла,
Поскольку она богаче названия и числа.
Жизнь выше паскудной страсти ее загонять в строку,
Как целое больше части, кипящей в своем соку.
Искусство — род сухофрукта, ужатый вес и объем,
Потребный только тому, кто не видел фрукта живьем.
Страдальцу, увы, не внове забвенья искать в труде,
Но что до бессмертия в слове — бессмертия нет нигде.
И ежели в нашей братье найдется один из ста,
Который пошлет проклятье войне пера и листа,
И выскочит вон из круга в размокнутый мир живой —
Его обниму, как друга, к плечу припав головой.
Скорее туда, товарищ, где сплавлены рай и ад
В огне веселых пожарищ, — а я побреду назад,
Где светит тепло и нежаще убогий настольный свет —
Единственное прибежище для всех, кому жизни нет.
1996
Все наши фиоритуры не стоят наших затрат.
Умение строить куры, искусство уличных драк —
Все выше литературы. Я правда думаю так.
Покупка вина, картошки, авоська, рубли, безмен
Важнее спящих в обложке банальностей и подмен.
Уменье свободно плавать в пахучей густой возне
Важнее уменья плавить слова на бледном огне.
Жизнь выше любой удачи в познании ремесла,
Поскольку она богаче названия и числа.
Жизнь выше паскудной страсти ее загонять в строку,
Как целое больше части, кипящей в своем соку.
Искусство — род сухофрукта, ужатый вес и объем,
Потребный только тому, кто не видел фрукта живьем.
Страдальцу, увы, не внове забвенья искать в труде,
Но что до бессмертия в слове — бессмертия нет нигде.
И ежели в нашей братье найдется один из ста,
Который пошлет проклятье войне пера и листа,
И выскочит вон из круга в размокнутый мир живой —
Его обниму, как друга, к плечу припав головой.
Скорее туда, товарищ, где сплавлены рай и ад
В огне веселых пожарищ, — а я побреду назад,
Где светит тепло и нежаще убогий настольный свет —
Единственное прибежище для всех, кому жизни нет.
1996
Forwarded from Культурная Ж. 🔞
Господи это так охуительно, что я залипла и не могу перестать смотреть.
https://www.instagram.com/p/B5EJX6Pn6jB/?igshid=1rj6j9oufbypl
https://www.instagram.com/p/B5EJX6Pn6jB/?igshid=1rj6j9oufbypl
Instagram
Avant Arte
Poetic destruction of everyday objects. 23:52 by @pedrogomezegana #pedrogomezegana
Forwarded from Кимкибабадук
Тодд Филлипс снимет сиквел "Джокера" - и это совершенно официально. https://www.hollywoodreporter.com/heat-vision/joker-sequel-works-as-todd-phillips-eyes-more-dc-origin-movies-1256255
The Hollywood Reporter
‘Joker’ Sequel in the Works as Todd Phillips Eyes More DC Origin Movies (Exclusive)
On Oct. 7, Joker director Todd Phillips headed into Warner Bros. Pictures Group chairman Toby Emmerich’s office, buoyed by the film’s $96.2 million opening-weekend haul. Sources tell Th…
Forwarded from ПИЗДЕЛИО ОНЛАЙН
Forwarded from ПИЗДЕЛИО ОНЛАЙН
Forwarded from поэты первой необходимости
Настенька
Настенька рассказывала:
она получила единицу по этикету:
вместо того чтобы сделать реверанс,
склонить голову и тихо прощебетать по-французски:
«Батюшка изволили скончаться апоплексическим ударом»
(будто отправился поездом и третьего дня прибудет к намеченной цели),
вбежала в класс, плакала, кричала: «Папа умер! Папа!»
(у неё прекрасное образование;
она выговаривает с очаровательным акцентом:
«Решением революционного трибунала...»)
Павел Гольдин
Настенька рассказывала:
она получила единицу по этикету:
вместо того чтобы сделать реверанс,
склонить голову и тихо прощебетать по-французски:
«Батюшка изволили скончаться апоплексическим ударом»
(будто отправился поездом и третьего дня прибудет к намеченной цели),
вбежала в класс, плакала, кричала: «Папа умер! Папа!»
(у неё прекрасное образование;
она выговаривает с очаровательным акцентом:
«Решением революционного трибунала...»)
Павел Гольдин
* * *
Насобирал мокриц, пиявок наловил на живца,
По ТВ прогноз погоды досмотрел до конца
И, убедившись, что знаменья за меня, побросал всё в котёл.
Мешал неистово, глазел, как изгаляется тьма.
Всех волшебниц поимённо перебрал через мат.
В четыре стороны расплёскивал варево, загаживал стол.
Крути-верти, ураган,
Лети в далёкий Канзас
Промеж деревьев и стран,
Вдоль размышлений и трасс.
Лети, дружище, за ней
И расскажи ей о нас:
В моей волшебной стране
Без Элли полный канзас.
Всё, в общем, вышло так как вышло, мы нашарили дно.
Да кто вообще бы стал терпеть такое гонзо-кино.
Я каждый раз изобретал ещё похлеще, чем в прошлый раз.
То шар из света, то мутант, то голова из резины.
И, ошалев от хоровода моих образин,
Моя Элли собрала обезьян и улетела в Канзас.
Десятки раз я посылал к ней говорящих ворон,
Но там один лишь Канзас со всех бессчётных сторон,
И даже самым мудрым птицам там не связать двух слов.
В Канзасе ярмарка и цирк, и верит в сказки сестра,
Моряки из дальних стран, пикники у костра,
В Канзасе это так легко — не замечать моих волшебных послов.
К утру трезвел и становилось нехорошо,
Но Урфин Джюс бодяжил свой волшебный порошок,
И вновь в опухшей голове моей роился миллион мудрых фраз.
И зеленели мостовые, окна, башни, мосты...
В глазах смотрящего по-прежнему полно красоты,
Но изумруды выцветают, если мысли занимает Канзас.
Века летят как мотыльки на неволшебный огонь.
Жизнь вся в Канзасе, ну а здесь какой-то оксюморон.
В волшебных книгах из волшебного остались только фотки с art play.
Я как железный, будто мудрый, даже словно смельчак,
Но не становится понятнее, как спать по ночам,
Как быть волшебником, как верить в чудеса и как не думать о ней.
Крути-верти, ураган,
Лети в далёкий Канзас
Промеж деревьев и стран,
Вдоль размышлений и трасс.
Лети, дружище, за ней
И расскажи ей о нас:
В моей волшебной стране
Без Элли полный канзас.
Насобирал мокриц, пиявок наловил на живца,
По ТВ прогноз погоды досмотрел до конца
И, убедившись, что знаменья за меня, побросал всё в котёл.
Мешал неистово, глазел, как изгаляется тьма.
Всех волшебниц поимённо перебрал через мат.
В четыре стороны расплёскивал варево, загаживал стол.
Крути-верти, ураган,
Лети в далёкий Канзас
Промеж деревьев и стран,
Вдоль размышлений и трасс.
Лети, дружище, за ней
И расскажи ей о нас:
В моей волшебной стране
Без Элли полный канзас.
Всё, в общем, вышло так как вышло, мы нашарили дно.
Да кто вообще бы стал терпеть такое гонзо-кино.
Я каждый раз изобретал ещё похлеще, чем в прошлый раз.
То шар из света, то мутант, то голова из резины.
И, ошалев от хоровода моих образин,
Моя Элли собрала обезьян и улетела в Канзас.
Десятки раз я посылал к ней говорящих ворон,
Но там один лишь Канзас со всех бессчётных сторон,
И даже самым мудрым птицам там не связать двух слов.
В Канзасе ярмарка и цирк, и верит в сказки сестра,
Моряки из дальних стран, пикники у костра,
В Канзасе это так легко — не замечать моих волшебных послов.
К утру трезвел и становилось нехорошо,
Но Урфин Джюс бодяжил свой волшебный порошок,
И вновь в опухшей голове моей роился миллион мудрых фраз.
И зеленели мостовые, окна, башни, мосты...
В глазах смотрящего по-прежнему полно красоты,
Но изумруды выцветают, если мысли занимает Канзас.
Века летят как мотыльки на неволшебный огонь.
Жизнь вся в Канзасе, ну а здесь какой-то оксюморон.
В волшебных книгах из волшебного остались только фотки с art play.
Я как железный, будто мудрый, даже словно смельчак,
Но не становится понятнее, как спать по ночам,
Как быть волшебником, как верить в чудеса и как не думать о ней.
Крути-верти, ураган,
Лети в далёкий Канзас
Промеж деревьев и стран,
Вдоль размышлений и трасс.
Лети, дружище, за ней
И расскажи ей о нас:
В моей волшебной стране
Без Элли полный канзас.