Царь Спарты Клеомен III. (Wikimedia.Commons)
Поначалу стороны избегали больших битв. В 227 г. до н. э. Арат был разгромлен Клеоменом в полевой битве. Но в том же году восстановил пошатнувшуюся репутацию захватом Мантинеи. Затем состоялась битва при Ладокиях, где командовали и Арат и Лидиад.
Битву без команды Арата начали легковооруженные воины. Затем Лидиад повёл в атаку конницу и оттеснил врага. Арат запретил пехоте двигаться в бой. В результате Лидиад был отрезан от основных сил и убит. Сложно судить, была ли это обычная нерешительность Арата или расчёт, чтобы уничтожить соперника.
В 226 г. до н. э. война продолжилась. Арат занял оборонительную, уступив инициативу Клеомену. Вскоре была потеряна Мантинея, а стратег Гипербат был разгромлен спартанцами при Димах.
За год до этого ахейцы уже начали переговоры с Македонией. Теперь они возобновились. Условием македонского царя Антигона III было возвращение Акрокоринфа. Арат колебался, вёл переговоры с Этолией и Афинами, но греки отказались помогать ему в войне.
Тем временем города переходили на сторону Клеомена. В родном Сикионе Арат подавил мятеж. А из Коринфа ему пришлось бежать. Вслед за этим Коринф открыл ворота Клеомену.
В 224 г. до н. э. на Пелопоннес прибыла македонская армия во главе с царём. Антигон разбил Клеомена при Селассии в 222 г. до н. э. После этого царь Спарты бежал.
После победы в войне Антигон учредил Эллинский союз и стал его главой. В Эллинский союз входили Ахейский, Беотийский и Акарнанский союзы. Арат сохранял положение лидера союза, а также влияние на царей Антигона, а затем и Филиппа.
Поначалу стороны избегали больших битв. В 227 г. до н. э. Арат был разгромлен Клеоменом в полевой битве. Но в том же году восстановил пошатнувшуюся репутацию захватом Мантинеи. Затем состоялась битва при Ладокиях, где командовали и Арат и Лидиад.
Битву без команды Арата начали легковооруженные воины. Затем Лидиад повёл в атаку конницу и оттеснил врага. Арат запретил пехоте двигаться в бой. В результате Лидиад был отрезан от основных сил и убит. Сложно судить, была ли это обычная нерешительность Арата или расчёт, чтобы уничтожить соперника.
В 226 г. до н. э. война продолжилась. Арат занял оборонительную, уступив инициативу Клеомену. Вскоре была потеряна Мантинея, а стратег Гипербат был разгромлен спартанцами при Димах.
За год до этого ахейцы уже начали переговоры с Македонией. Теперь они возобновились. Условием македонского царя Антигона III было возвращение Акрокоринфа. Арат колебался, вёл переговоры с Этолией и Афинами, но греки отказались помогать ему в войне.
Тем временем города переходили на сторону Клеомена. В родном Сикионе Арат подавил мятеж. А из Коринфа ему пришлось бежать. Вслед за этим Коринф открыл ворота Клеомену.
В 224 г. до н. э. на Пелопоннес прибыла македонская армия во главе с царём. Антигон разбил Клеомена при Селассии в 222 г. до н. э. После этого царь Спарты бежал.
После победы в войне Антигон учредил Эллинский союз и стал его главой. В Эллинский союз входили Ахейский, Беотийский и Акарнанский союзы. Арат сохранял положение лидера союза, а также влияние на царей Антигона, а затем и Филиппа.
Царь Македонии Филипп. (Wikimedia.Commons)
Позже стратег вызвал гнев македонского царя. И, как описывает Плутарх, Арат был отравлен медленно действующим ядом. Это произошло в 213 г. до н. э.
Арат — один из немногих античных политиков, кто написал мемуары. Он пошёл по пути, которым следовали политики-мемуаристы последующих веков. В воспоминаниях Арат оправдывал те решения, которые принимал на посту стратега союза.
Мемуары Арата утрачены. Сохранилось только несколько цитат у других авторов. Но ими пользовались Полибий (при написании «Всеобщей истории) и Плутарх (при создании биографии Арата).
Позже стратег вызвал гнев македонского царя. И, как описывает Плутарх, Арат был отравлен медленно действующим ядом. Это произошло в 213 г. до н. э.
Арат — один из немногих античных политиков, кто написал мемуары. Он пошёл по пути, которым следовали политики-мемуаристы последующих веков. В воспоминаниях Арат оправдывал те решения, которые принимал на посту стратега союза.
Мемуары Арата утрачены. Сохранилось только несколько цитат у других авторов. Но ими пользовались Полибий (при написании «Всеобщей истории) и Плутарх (при создании биографии Арата).
Династия Дюма
http://diletant.media/articles/32312712/
Отправная точка в истории династии
История рода началась с Тома-Александра Дюма, обстоятельства жизни которого близки к сюжету приключенческого романа.
В 1760 году маркиз Антуан Делиль Дави де ла Пайетри бежал от кредиторов на Гаити, где приобрёл землю вместе с рабами и занялся плантаторством. Маркиз имел в распоряжении большое количество рабов разного возраста. Были среди них и молодые девушки. Объектом внимания де ла Пайетри стала юная темнокожая красавица Мари-Сессет. Как только маркиз сделал её своей наложницей, она сменила место жительства с рабской лачужки на усадьбу. Остальные рабы, наблюдавшие за этим, прозвали девушку «Мари из усадьбы», что на их языке звучало как Дюма. В будущем она родила маркизу четверых детей: троих девочек и мальчика. Вскоре красавица Мари умерла, а маркиз оставил плантаторство и вернулся в Париж, предварительно продав всё фермерское имущество вместе с рабами и собственными детьми, договорившись, что при желании сможет выкупить сына. Так он и поступил: через несколько лет отец забрал мальчика в Париж.
По прибытии в столицу любви Тома-Александр, воспитанный среди рабов и не привыкший к светской жизни, твёрдо решил, что его место в армии, и записался в драгуны. Отец пришёл в ярость и запретил отпрыску носить фамилию де ла Пайетри. Тогда юноша взял фамилию Дюма в память о покойной матушке.
http://diletant.media/articles/32312712/
Отправная точка в истории династии
История рода началась с Тома-Александра Дюма, обстоятельства жизни которого близки к сюжету приключенческого романа.
В 1760 году маркиз Антуан Делиль Дави де ла Пайетри бежал от кредиторов на Гаити, где приобрёл землю вместе с рабами и занялся плантаторством. Маркиз имел в распоряжении большое количество рабов разного возраста. Были среди них и молодые девушки. Объектом внимания де ла Пайетри стала юная темнокожая красавица Мари-Сессет. Как только маркиз сделал её своей наложницей, она сменила место жительства с рабской лачужки на усадьбу. Остальные рабы, наблюдавшие за этим, прозвали девушку «Мари из усадьбы», что на их языке звучало как Дюма. В будущем она родила маркизу четверых детей: троих девочек и мальчика. Вскоре красавица Мари умерла, а маркиз оставил плантаторство и вернулся в Париж, предварительно продав всё фермерское имущество вместе с рабами и собственными детьми, договорившись, что при желании сможет выкупить сына. Так он и поступил: через несколько лет отец забрал мальчика в Париж.
По прибытии в столицу любви Тома-Александр, воспитанный среди рабов и не привыкший к светской жизни, твёрдо решил, что его место в армии, и записался в драгуны. Отец пришёл в ярость и запретил отпрыску носить фамилию де ла Пайетри. Тогда юноша взял фамилию Дюма в память о покойной матушке.
Тома-Александр Дюма на картине О. Пиша. (commons.wikimedia.org)
Тома-Александр имел поразительные организационные способности, отличался физической силой и храбростью. В короткий срок он дослужился сначала до звания бригадного генерала, а затем получил и должность командующего. Блестящая карьера оборвалась с приходом Наполеона (https://diletant.media/articles/45264431/) к власти. Военачальник впал в немилость, позже попал в тюрьму Неаполитанского государства, откуда вышел уже инвалидом: был почти полностью слеп и глух, а желудок мужчины, переборовший множество попыток отравлений мышьяком, работал крайне слабо. Военный не был удостоен даже пенсии, из-за чего Дюма, его жена и двое детей оказались в нищете.
Проклятие или ветреность?
Бедность была, очевидно, не по нраву Александру, сыну Тома-Александра. В 20 лет он отправился покорять Париж, имея в кармане два луидора и рекомендательное письмо к друзьям отца.
По прибытии в столицу Александр устроился писарем. Работа мало его волновала — он влюбился в прекрасную Катрину Лабе, которая была старше его на восемь лет. Разница в возрасте паре не мешала, и уже в 1824 году на свет появился Александр Дюма-сын, которого отец оставил вместе с матерью в предместье Парижа, ведь уже давно был увлечён другой женщиной. К тому времени Дюма-старший ставил свои пьесы в театрах, обзавёлся помощниками (https://diletant.media/articles/45249163/), с которыми писал пьесы, и отличался широтой сердца — один роман сменял другой. Одним из таких мимолётных увлечений стала актриса Белль Крельсамер, родившая в 1891 малышку Мари-Александрин. Это был уже второй ребёнок Дюма, рождённый вне брака, жениться писатель не планировал, но детей признал и даже забрал от матерей.
Тома-Александр имел поразительные организационные способности, отличался физической силой и храбростью. В короткий срок он дослужился сначала до звания бригадного генерала, а затем получил и должность командующего. Блестящая карьера оборвалась с приходом Наполеона (https://diletant.media/articles/45264431/) к власти. Военачальник впал в немилость, позже попал в тюрьму Неаполитанского государства, откуда вышел уже инвалидом: был почти полностью слеп и глух, а желудок мужчины, переборовший множество попыток отравлений мышьяком, работал крайне слабо. Военный не был удостоен даже пенсии, из-за чего Дюма, его жена и двое детей оказались в нищете.
Проклятие или ветреность?
Бедность была, очевидно, не по нраву Александру, сыну Тома-Александра. В 20 лет он отправился покорять Париж, имея в кармане два луидора и рекомендательное письмо к друзьям отца.
По прибытии в столицу Александр устроился писарем. Работа мало его волновала — он влюбился в прекрасную Катрину Лабе, которая была старше его на восемь лет. Разница в возрасте паре не мешала, и уже в 1824 году на свет появился Александр Дюма-сын, которого отец оставил вместе с матерью в предместье Парижа, ведь уже давно был увлечён другой женщиной. К тому времени Дюма-старший ставил свои пьесы в театрах, обзавёлся помощниками (https://diletant.media/articles/45249163/), с которыми писал пьесы, и отличался широтой сердца — один роман сменял другой. Одним из таких мимолётных увлечений стала актриса Белль Крельсамер, родившая в 1891 малышку Мари-Александрин. Это был уже второй ребёнок Дюма, рождённый вне брака, жениться писатель не планировал, но детей признал и даже забрал от матерей.
Александр Дюма-отец. (commons.wikimedia.org)
Да, Дюма действительно признал своих детей и взял их на воспитание, но только двоих, хотя сам писатель громко заявлял о том, что по свету у него раскидано не менее 500 отпрысков. Конечно, доподлинно не известно, был ли он правдив в этих высказываниях, однако детей у него действительно было больше двух, и все они так и не были признаны отцом. Одним из непризнанных отпрысков был Анри Бауэр, появившийся на свет вследствие внебрачной связи Александра Дюма и жены австрийского торгового агента Анны Бауэр. Отец и сын были удивительно похожи, но признавать его Дюма не собирался, поэтому мальчик рос в семье Карла-Антона Бауэра, того самого торгового агента, которого считал своим родным родителем.
Да, Дюма действительно признал своих детей и взял их на воспитание, но только двоих, хотя сам писатель громко заявлял о том, что по свету у него раскидано не менее 500 отпрысков. Конечно, доподлинно не известно, был ли он правдив в этих высказываниях, однако детей у него действительно было больше двух, и все они так и не были признаны отцом. Одним из непризнанных отпрысков был Анри Бауэр, появившийся на свет вследствие внебрачной связи Александра Дюма и жены австрийского торгового агента Анны Бауэр. Отец и сын были удивительно похожи, но признавать его Дюма не собирался, поэтому мальчик рос в семье Карла-Антона Бауэра, того самого торгового агента, которого считал своим родным родителем.
Анри Бауэр. (commons.wikimedia.org)
Анри был очень эмоционален и порой вспыльчив, предпочитал действовать резко и решительно, был готов вызвать на поединок каждого, кто мог усомниться в его чести. Мужчина был ярым сторонником революционных действий, увлекался работами основоположников анархизма и писал для многих революционных газет. Несколько раз был арестован, а в 1872 году даже отправлен в ссылку, из которой возвратился только через семь лет. Всё это не мешало ему заниматься любимым делом — написанием собственных текстов. Даже отбывая наказание, он продолжал писать в местную газету, а по возвращении начал карьеру театрального критика под покровительством Альфонса Доде. Литературная деятельность принесла писателю большой успех, его слово имело немалую силу, особенно в театральном обществе.
Несмотря на ветреность Дюма, признанные им дети искренне его любили и находились с родителем в близких отношениях: дочь помогала ему и сопровождала в путешествиях, а для сына он стал товарищем и наставником. Умер Александр Дюма-отец в нищете, растратив всё состояние на порой абсолютно бесполезные вещи.
Любовь сильнее проклятия
Мари-Александрин, подобно родителю и брату, была очень творческим человеком: девушка писала фельетоны, которые публиковались в журнале Дюма-отца, занималась живописью. Она прожила относительно недолго, всего 47 лет, за эти годы лишь единожды была в браке, но детей у пары никогда не было.
Анри был очень эмоционален и порой вспыльчив, предпочитал действовать резко и решительно, был готов вызвать на поединок каждого, кто мог усомниться в его чести. Мужчина был ярым сторонником революционных действий, увлекался работами основоположников анархизма и писал для многих революционных газет. Несколько раз был арестован, а в 1872 году даже отправлен в ссылку, из которой возвратился только через семь лет. Всё это не мешало ему заниматься любимым делом — написанием собственных текстов. Даже отбывая наказание, он продолжал писать в местную газету, а по возвращении начал карьеру театрального критика под покровительством Альфонса Доде. Литературная деятельность принесла писателю большой успех, его слово имело немалую силу, особенно в театральном обществе.
Несмотря на ветреность Дюма, признанные им дети искренне его любили и находились с родителем в близких отношениях: дочь помогала ему и сопровождала в путешествиях, а для сына он стал товарищем и наставником. Умер Александр Дюма-отец в нищете, растратив всё состояние на порой абсолютно бесполезные вещи.
Любовь сильнее проклятия
Мари-Александрин, подобно родителю и брату, была очень творческим человеком: девушка писала фельетоны, которые публиковались в журнале Дюма-отца, занималась живописью. Она прожила относительно недолго, всего 47 лет, за эти годы лишь единожды была в браке, но детей у пары никогда не было.
Мари-Александрин Дюма с отцом. (commons.wikimedia.org)
Александр Дюма-младший пользовался большой популярностью среди женщин, подобно отцу. Однако ветреность родителя юноша не одобрял, даже осуждал подобное поведение в своих произведениях, но стать идеалом верного мужчины у писателя так и не получилось. Первой любовью молодого Дюма стала куртизанка Мари Дюплесси, которая вскоре скончалась от болезни. Именно Мари он посвятил одно из самых знаменитых своих творений — «Дама с камелиями».
Александр Дюма-младший пользовался большой популярностью среди женщин, подобно отцу. Однако ветреность родителя юноша не одобрял, даже осуждал подобное поведение в своих произведениях, но стать идеалом верного мужчины у писателя так и не получилось. Первой любовью молодого Дюма стала куртизанка Мари Дюплесси, которая вскоре скончалась от болезни. Именно Мари он посвятил одно из самых знаменитых своих творений — «Дама с камелиями».
Мари Дюплесси. (commons.wikimedia.org)
Александр нередко посвящал свои произведения любимым женщинам. Так, например, «Дама с жемчугами» стала результатом его любви к русской графине, а свои переживания в отношениях с княгиней Нарышкиной он косвенно раскрыл в пьесе «Внебрачный сын».
Александр нередко посвящал свои произведения любимым женщинам. Так, например, «Дама с жемчугами» стала результатом его любви к русской графине, а свои переживания в отношениях с княгиней Нарышкиной он косвенно раскрыл в пьесе «Внебрачный сын».
В ноябре 1923 года в Париже появился полный грандиозных планов Николай Павлович Рябушинский с молодой женой. Десять лет назад, когда он начинал новую жизнь с Фернандой Рокки, братья оплатили его карточные долги с условием, что впредь Коля будет жить по средствам, начнёт «трудовую художественную жизнь» и пойдёт «счастливой дорогой серьёзно работающего человека». Первый подход к антикварному делу оборвала война, заставившая Koly, как звала покинувшая мужа красавица итальянка, вернуться в Россию. Вторая попытка должна была увенчаться успехом — оставалось добыть средства. Дела у Рябушинских со скрипом, но пока шли, семейный капитал не был полностью растрачен — братья согласились ссудить его небольшой суммой, однако уверенности, что Коля не спустит деньги в казино или истратит на наряды жены Ксении, по-прежнему не было.
Содержимое квартиры на Елисейских Полях, которую в письмах он называл «моя квартира-магазин», весной 1920 года было продано. «Там было так много прекрасной мебели, икон, картин, да одних костюмов пар тридцать», — переживал Николай Павлович. Помимо дорогих костюмов в квартире, судя по каталогу аукциона «собрания исчезнувшего г-на Рябушинского», находились картины, рисунки, иконы, бронза, серебро, фарфор, светильники, ткани, мебель — всего 292 предмета. Окажись кто-то из семьи в Париже чуть раньше, вещи удалось бы сохранить, но, как писала Евгения Павловна, все они тогда были ещё «в кочевом состоянии» и предотвратить распродажу не могли. Кое-что из вещей сестра всё-таки сумела забрать и украсить ими свою меблированную квартиру. Что касается вырученных от аукциона денег, то за покрытием долга за квартиру от них почти ничего осталось. Цены на антиквариат упали на 30−40 процентов, предупреждала брата Женя, так что ему вряд ли удастся что-то продать, кроме фламандского гобелена, за который можно выручить 15 тысяч франков, вполне приличную сумму.
Для открытия магазина денег было недостаточно. Николай попробовал получить от братьев ещё 30 тысяч. «Я обсудил вопрос о выдаче тебе дополнительной ссуды под обеспечение товарами в твоём будущем магазине; но <…> банки, по крайней мере — наши, не смогут выдать ссуды под такого рода товар», — ответил Михаил. «Чем было можно, мы тебе помогли, и тебе нужно было сообразовываться с теми средствами, которые находились в твоём распоряжении, и соответственно с ними планировать твоё дело». Николай Павлович тем временем упорно продолжал идти к поставленной цели. Денег на заграничных счетах у него не было, зато в Нью-Йорке хранились полотна старых мастеров, продажа которых могла поправить финансовое положение. Через свою «бывшую», Фернанду, успевшую выйти за американского миллионера, развестись с ним и выйти замуж за итальянского аристократа, удалось отыскать владельца нью-йоркской галереи, которому в 1916 году картины были переданы на хранение.
«Катастрофа в России лишила меня многого, оставив, однако, жизнь и бодрость, которыми хочу воспользоваться для дальнейшего существования», — писал Рябушинский г-ну Вимпе, требовавшему компенсировать расходы по хранению и страховке картин, а также погасить числившиеся за Николаем Павловичем со времени пребывания в Нью-Йорке долги.
Если верить князю Петру Михайловичу Волконскому, засвидетельствовавшему, что лично ему известный Н. П. Рябушинский, «проживающий по адресу 16, avenue Emile Zola, во время великой войны против Германии и её союзников был призван на действительную военную службу по мобилизации в конце 1915 года и состоял в Российской армии вплоть до большевистского переворота», то каким образом означенный господин в разгар войны оказался в Америке? Тут начинается самое загадочное.
В марте 1916 года в парижском художественном журнале «Кузен Понс», позаимствовавшем название у одноименного романа Бальзака, появилась заметка, из которой следовало, что по поручению группы русских капиталистов, озабоченных основанием новых заводов по производству боеприпасов и военного снаряжения, в Соединённые Штаты прибыл г-н Николай Рябушинский.
Содержимое квартиры на Елисейских Полях, которую в письмах он называл «моя квартира-магазин», весной 1920 года было продано. «Там было так много прекрасной мебели, икон, картин, да одних костюмов пар тридцать», — переживал Николай Павлович. Помимо дорогих костюмов в квартире, судя по каталогу аукциона «собрания исчезнувшего г-на Рябушинского», находились картины, рисунки, иконы, бронза, серебро, фарфор, светильники, ткани, мебель — всего 292 предмета. Окажись кто-то из семьи в Париже чуть раньше, вещи удалось бы сохранить, но, как писала Евгения Павловна, все они тогда были ещё «в кочевом состоянии» и предотвратить распродажу не могли. Кое-что из вещей сестра всё-таки сумела забрать и украсить ими свою меблированную квартиру. Что касается вырученных от аукциона денег, то за покрытием долга за квартиру от них почти ничего осталось. Цены на антиквариат упали на 30−40 процентов, предупреждала брата Женя, так что ему вряд ли удастся что-то продать, кроме фламандского гобелена, за который можно выручить 15 тысяч франков, вполне приличную сумму.
Для открытия магазина денег было недостаточно. Николай попробовал получить от братьев ещё 30 тысяч. «Я обсудил вопрос о выдаче тебе дополнительной ссуды под обеспечение товарами в твоём будущем магазине; но <…> банки, по крайней мере — наши, не смогут выдать ссуды под такого рода товар», — ответил Михаил. «Чем было можно, мы тебе помогли, и тебе нужно было сообразовываться с теми средствами, которые находились в твоём распоряжении, и соответственно с ними планировать твоё дело». Николай Павлович тем временем упорно продолжал идти к поставленной цели. Денег на заграничных счетах у него не было, зато в Нью-Йорке хранились полотна старых мастеров, продажа которых могла поправить финансовое положение. Через свою «бывшую», Фернанду, успевшую выйти за американского миллионера, развестись с ним и выйти замуж за итальянского аристократа, удалось отыскать владельца нью-йоркской галереи, которому в 1916 году картины были переданы на хранение.
«Катастрофа в России лишила меня многого, оставив, однако, жизнь и бодрость, которыми хочу воспользоваться для дальнейшего существования», — писал Рябушинский г-ну Вимпе, требовавшему компенсировать расходы по хранению и страховке картин, а также погасить числившиеся за Николаем Павловичем со времени пребывания в Нью-Йорке долги.
Если верить князю Петру Михайловичу Волконскому, засвидетельствовавшему, что лично ему известный Н. П. Рябушинский, «проживающий по адресу 16, avenue Emile Zola, во время великой войны против Германии и её союзников был призван на действительную военную службу по мобилизации в конце 1915 года и состоял в Российской армии вплоть до большевистского переворота», то каким образом означенный господин в разгар войны оказался в Америке? Тут начинается самое загадочное.
В марте 1916 года в парижском художественном журнале «Кузен Понс», позаимствовавшем название у одноименного романа Бальзака, появилась заметка, из которой следовало, что по поручению группы русских капиталистов, озабоченных основанием новых заводов по производству боеприпасов и военного снаряжения, в Соединённые Штаты прибыл г-н Николай Рябушинский.
Чтобы добраться до Сан-Франциско, пришлось проделать долгий путь, лежащий через Харбин, Корею и Японию, что не помешало привезти с собой любимые художественные произведения, с которыми русский любитель прекрасного не расстаётся даже в путешествиях. «Это поистине утончённая роскошь — возить с собой подобную красоту», — восторгался автор рубрики «Великие любители», сообщая читателям, что прибывшие вместе с г-ном Рябушинским картины и несколько предметов мебели украсили номер нью-йоркского отеля «Никербокер» (Knickerbocker Hôtel), в котором остановился русский гость.
Но крайне сомнительно, чтобы сами Рябушинские подставили себя под удар, согласившись доверить столь ответственное задание «беспутному Николаше». Брат Коля мог представляться крупным финансистом, дипломатом и знатоком искусства, выполнявшим особое поручение. На самом же деле он прибыл в Штаты с единственной целью: продать американским неофитам коллекцию старых мастеров, воспользовавшись идеальной ситуацией, создавшейся по ту сторону Атлантики после отмены в 1909 году налога на импорт произведений искусства. На протяжении восьми лет, предшествовавших вступлению США в войну, обладатели «новых денег» активно приобретали работы старых мастеров, мечтая всем и во всём походить на европейских аристократов. «Мы переживаем падение Европы и возвышение Соединённых Штатов, — возмущался несметным обогащением американцев Михаил Павлович. — У них нет науки, искусства, культуры в европейском смысле. Они купят у побеждённых стран их национальные музеи, за громадный оклад сманят себе художников, учёных, деловых людей и создадут себе то, чего им не хватало».
Николай Рябушинский предлагал им статус и титул. Сам он ни происхождением, ни титулом похвастаться не мог, поэтому рекламировал коллекцию как собрание князя Голенищева-Кутузова. Для большего эффекта указывалась не только должность, но и служебный адрес бывшего владельца: «Глава личной канцелярии вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Зимний дворец, Петроград». На самом деле Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов был обедневшим графом, находившимся в очень далёком родстве с победителем Наполеона, светлейшим князем фельдмаршалом Михаилом Кутузовым, однако подобные тонкости американцам были неведомы. На досуге граф писал стихи, слыл тонким ценителем живописи и, не обладая серьёзным состоянием, сумел собрать изысканную галерею мастеров итальянской, немецкой и голландской школы. С наследниками, не разделявшими увлечения графа старыми мастерами, Николай договорился и, вряд ли будучи в состоянии выкупить картины, скорее всего, взял «на комиссию», пообещав расплатиться после. Мало кому удалась бы подобная операция, имевшая финалом аукцион в Большом бальном зале отеля «Плаза» на Пятой авеню.
Сработано было отлично. В разгар мирового пожара коллекция незаметно исчезает из России, не оставляя о себе никаких следов, кроме изданного с помощью Ассоциации американских галерей каталога. Аукцион в Нью- Йорке проходит успешно: проданы полотна Поттера, Рейсдала, Момпера, Пуссена, а тондо «Святое семейство» кисти Содомы уходит за рекордные 8500 долл. Из тридцати двух картин непроданными остаются шесть, которые в итоге Николаю и удаётся вызволить.
В конце 1924 года на авеню Клебер, 20, близ милых русскому сердцу Елисейских Полей, Николай Рябушинский открывает антикварный магазин: «Мебель, картины, ювелирные украшения (покупка и продажа)». На другом берегу Сены, на авеню Эмиль Золя, где у четы Рябушинских уютная квартирка, Сергей Виноградов находит милого Николая Павловича совсем не потерявшимся, а таким же жизнерадостным, как и прежде. «Оказалось, он стал антикваром, да не каким-нибудь, а одним из первых в Париже. Его магазин не где-нибудь, а на авеню Клебер, против отеля «Мажестик». Магазин полон самой превосходной стариной. <…> И когда он успел накопить знания и такое чутье к старине? Талант! И тут сказался талант!
Но крайне сомнительно, чтобы сами Рябушинские подставили себя под удар, согласившись доверить столь ответственное задание «беспутному Николаше». Брат Коля мог представляться крупным финансистом, дипломатом и знатоком искусства, выполнявшим особое поручение. На самом же деле он прибыл в Штаты с единственной целью: продать американским неофитам коллекцию старых мастеров, воспользовавшись идеальной ситуацией, создавшейся по ту сторону Атлантики после отмены в 1909 году налога на импорт произведений искусства. На протяжении восьми лет, предшествовавших вступлению США в войну, обладатели «новых денег» активно приобретали работы старых мастеров, мечтая всем и во всём походить на европейских аристократов. «Мы переживаем падение Европы и возвышение Соединённых Штатов, — возмущался несметным обогащением американцев Михаил Павлович. — У них нет науки, искусства, культуры в европейском смысле. Они купят у побеждённых стран их национальные музеи, за громадный оклад сманят себе художников, учёных, деловых людей и создадут себе то, чего им не хватало».
Николай Рябушинский предлагал им статус и титул. Сам он ни происхождением, ни титулом похвастаться не мог, поэтому рекламировал коллекцию как собрание князя Голенищева-Кутузова. Для большего эффекта указывалась не только должность, но и служебный адрес бывшего владельца: «Глава личной канцелярии вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Зимний дворец, Петроград». На самом деле Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов был обедневшим графом, находившимся в очень далёком родстве с победителем Наполеона, светлейшим князем фельдмаршалом Михаилом Кутузовым, однако подобные тонкости американцам были неведомы. На досуге граф писал стихи, слыл тонким ценителем живописи и, не обладая серьёзным состоянием, сумел собрать изысканную галерею мастеров итальянской, немецкой и голландской школы. С наследниками, не разделявшими увлечения графа старыми мастерами, Николай договорился и, вряд ли будучи в состоянии выкупить картины, скорее всего, взял «на комиссию», пообещав расплатиться после. Мало кому удалась бы подобная операция, имевшая финалом аукцион в Большом бальном зале отеля «Плаза» на Пятой авеню.
Сработано было отлично. В разгар мирового пожара коллекция незаметно исчезает из России, не оставляя о себе никаких следов, кроме изданного с помощью Ассоциации американских галерей каталога. Аукцион в Нью- Йорке проходит успешно: проданы полотна Поттера, Рейсдала, Момпера, Пуссена, а тондо «Святое семейство» кисти Содомы уходит за рекордные 8500 долл. Из тридцати двух картин непроданными остаются шесть, которые в итоге Николаю и удаётся вызволить.
В конце 1924 года на авеню Клебер, 20, близ милых русскому сердцу Елисейских Полей, Николай Рябушинский открывает антикварный магазин: «Мебель, картины, ювелирные украшения (покупка и продажа)». На другом берегу Сены, на авеню Эмиль Золя, где у четы Рябушинских уютная квартирка, Сергей Виноградов находит милого Николая Павловича совсем не потерявшимся, а таким же жизнерадостным, как и прежде. «Оказалось, он стал антикваром, да не каким-нибудь, а одним из первых в Париже. Его магазин не где-нибудь, а на авеню Клебер, против отеля «Мажестик». Магазин полон самой превосходной стариной. <…> И когда он успел накопить знания и такое чутье к старине? Талант! И тут сказался талант!
Отличная квартира полна его экзотическими, фантастическими картинами, время от времени он устраивает выставки в Париже. По ночам с его балкона видна волшебно иллюминированная Ситроеном Эйфелева башня. В квартире прекрасная, юная 20-летняя последняя жена, русская, ласково смотрящая на Колю».
Кес ван Донген, написавший короткое предисловие к каталогу выставки своего русского знакомца, тоже в восторге от фантастических картин и от очаровательной Ксении. «Днем Рябушинский торгует антиквариатом, ночи он делит между живописью и молодой женой, и я не ошибусь, если предположу, что сегодняшний Рябушинский, увлечённый живописью и юной женой, гораздо богаче того, прежнего». Прелестная Ксения Фёдоровна так не считает. Киса обожает своего Толстенького, но вокруг столько состоятельных господ, оказывающих ей знаки внимания! Вот бразилец Рауль Мендес — не молод и не миллионер, каким когда-то был Толстенький, но у него особняк в Буэнос- Айресе, лошади, она ни в чём не будет нуждаться, а иногда даже помогать своему Родненькому. «Когда я смогу, я буду время от времени что-нибудь посылать, — но пускай это будет тебе каждый раз сюрпризом», — обещает Ксения Николаю Павловичу. Тот желает ей только счастья. «Сегодня у меня был серьёзный разговор с моей женой. Она просит свободы… Считая себя ответственным за будущее Ксении, я дам ей развод, только зная, в чьи руки я её доверяю», — пишет он сеньору Мендесу, надеясь, что они останутся добрыми друзьями. На память все трое фотографируются. Пока, впрочем, до развода ещё далеко.
Дела у парижских антикваров неважны, однако Рябушинский открывает филиал в курортном Биаррице. Виртуозный шрифт рекламного объявления выдает руку недавно приехавшего из СССР «созидателя миниатюр и виньет для коллекционеров» Сергея Чехонина: «Николай Рябушинский. Антиквариат. Мебель, картины, ткани. Старинные предметы искусства. Декорирование замков, вилл, квартир. Биарриц — Париж». Николай Павлович пробует идти по стопам Гиршмана. Он не только предлагает любителям старины фрески и иконы 14-го и 17-го веков, русский фарфор и русскую мебель, но и себя в роли декоратора. В качестве портфолио он готов представить фотографии интерьеров вилы «Чёрный лебедь» в Петровском парке, от которой после пожара остались только стены, мраморные фонтаны в саду да львятник, в котором он, к ужасу москвичей, держал двух тощих львов.
Интересно, каким образом Николаю удаётся находить во Франции качественный «русский товар»? Возможно, он имеет доступ к каналу, по которому из Советской России, активно торгующей художественными ценностями, в Европу поступает антиквариат? Евгении Павловне известно, что у брата имеется «свой» человек, способный добыть спрятанные в особняке на Берсеневской набережной бриллианты. «Конечно, если бы удалось, я бы очень дорого заплатила. Если ты думаешь, что можно попробовать, я бы переговорила о подробностях, так как план надо объяснить и сделать добавочный. Это следует предпринять теперь, пока не начались работы по ломке домов; ко мне писали, что трудно, но, думаю, что возможно попробовать». Если Николай и правда обладал такими невероятными связями, то вполне мог организовать и переправку на Запад принадлежавшего Михаилу «Моста Ватерлоо…» Моне…
В архиве французской полиции хранится донос внедренного в эмигрантские круги осведомителя, советовавшего обратить внимание на русского антиквара, владеющего ценностями, полученными в результате национализации большевиками частных состояний. Всех, кто побывал на советской службе, французские власти считали агентами ГПУ и коммунистами. Страдали даже знаменитости. На приехавшего весной 1930 года в Париж Сергея Эйзенштейна в префектуре и тайной полиции скопилось такое количество доносов, что создателя «Броненосца «Потёмкина»» едва не выслали из Франции.
Кес ван Донген, написавший короткое предисловие к каталогу выставки своего русского знакомца, тоже в восторге от фантастических картин и от очаровательной Ксении. «Днем Рябушинский торгует антиквариатом, ночи он делит между живописью и молодой женой, и я не ошибусь, если предположу, что сегодняшний Рябушинский, увлечённый живописью и юной женой, гораздо богаче того, прежнего». Прелестная Ксения Фёдоровна так не считает. Киса обожает своего Толстенького, но вокруг столько состоятельных господ, оказывающих ей знаки внимания! Вот бразилец Рауль Мендес — не молод и не миллионер, каким когда-то был Толстенький, но у него особняк в Буэнос- Айресе, лошади, она ни в чём не будет нуждаться, а иногда даже помогать своему Родненькому. «Когда я смогу, я буду время от времени что-нибудь посылать, — но пускай это будет тебе каждый раз сюрпризом», — обещает Ксения Николаю Павловичу. Тот желает ей только счастья. «Сегодня у меня был серьёзный разговор с моей женой. Она просит свободы… Считая себя ответственным за будущее Ксении, я дам ей развод, только зная, в чьи руки я её доверяю», — пишет он сеньору Мендесу, надеясь, что они останутся добрыми друзьями. На память все трое фотографируются. Пока, впрочем, до развода ещё далеко.
Дела у парижских антикваров неважны, однако Рябушинский открывает филиал в курортном Биаррице. Виртуозный шрифт рекламного объявления выдает руку недавно приехавшего из СССР «созидателя миниатюр и виньет для коллекционеров» Сергея Чехонина: «Николай Рябушинский. Антиквариат. Мебель, картины, ткани. Старинные предметы искусства. Декорирование замков, вилл, квартир. Биарриц — Париж». Николай Павлович пробует идти по стопам Гиршмана. Он не только предлагает любителям старины фрески и иконы 14-го и 17-го веков, русский фарфор и русскую мебель, но и себя в роли декоратора. В качестве портфолио он готов представить фотографии интерьеров вилы «Чёрный лебедь» в Петровском парке, от которой после пожара остались только стены, мраморные фонтаны в саду да львятник, в котором он, к ужасу москвичей, держал двух тощих львов.
Интересно, каким образом Николаю удаётся находить во Франции качественный «русский товар»? Возможно, он имеет доступ к каналу, по которому из Советской России, активно торгующей художественными ценностями, в Европу поступает антиквариат? Евгении Павловне известно, что у брата имеется «свой» человек, способный добыть спрятанные в особняке на Берсеневской набережной бриллианты. «Конечно, если бы удалось, я бы очень дорого заплатила. Если ты думаешь, что можно попробовать, я бы переговорила о подробностях, так как план надо объяснить и сделать добавочный. Это следует предпринять теперь, пока не начались работы по ломке домов; ко мне писали, что трудно, но, думаю, что возможно попробовать». Если Николай и правда обладал такими невероятными связями, то вполне мог организовать и переправку на Запад принадлежавшего Михаилу «Моста Ватерлоо…» Моне…
В архиве французской полиции хранится донос внедренного в эмигрантские круги осведомителя, советовавшего обратить внимание на русского антиквара, владеющего ценностями, полученными в результате национализации большевиками частных состояний. Всех, кто побывал на советской службе, французские власти считали агентами ГПУ и коммунистами. Страдали даже знаменитости. На приехавшего весной 1930 года в Париж Сергея Эйзенштейна в префектуре и тайной полиции скопилось такое количество доносов, что создателя «Броненосца «Потёмкина»» едва не выслали из Франции.
Коммунистом, как утверждалось в доносе, Николай Рябушинский, конечно же, не был, но погреть руки на экспроприации ценностей мог вполне: вспомним письма сестёр и намёки на то, что Николай работает «в таком учреждении, что его все боятся». Нелицеприятные слухи эхом докатились до Парижа: Джон Боулт, тот самый, который назвал Николая «плейбоем Восточного мира», даже полвека спустя уловил их отголоски в беседах с доживавшими свой век русскими эмигрантами.
Когда мировой экономический кризис захватил Европу, Николай Павлович забеспокоился. «Мне было грустно, Коля, прочесть из твоего письма, что дела антикварные совсем застыли и тебе приходится тяжело, — писал Михаил, повторявший как мантру семейный завет: — Сейчас везде так плохо, что те, которые выдержат, могут рассчитывать на успех, когда станет лучше. Как не бывает и только хороших времён, так и не бывает и только плохих». «Всё-таки надежда, что при твоей энергии тебе удастся и теперь вывернуться и протянуть до возвращения более лучших времён», — утешал он дорогого Николашу, такого непутёвого, но такого родного! «Если есть на свете человек, о котором я всегда думаю с радостью, то это ты, и мало кому желаю и совершенно искренне успеха в жизни, т. е. хорошей жизни и комфорта, как тебе, — писал Михаил в канун нового 1936 года. — Мне говорили, что ты оставил свою старую квартиру и переехал в свою «лавку» и основательно там мёрзнешь. <…> Напиши мне подробно, как живёшь, как твоё самочувствие, как «лавка», как идут дела, были ли удачные покупки и продажи… как твои планы; что ты слышал об Ксении Фёдоровне, будешь ей писать, пошли мой сердечный привет».
Получив в 1933 году развод, очаровательная Ксения уплыла в Бразилию, но быстро устала от однообразия Буэнос-Айреса («Когда привыкаешь жить в Париже, то в другом месте невольно задыхаешься») и отправилась путешествовать. Из Цейлона, Индии, Китая, Японии Киса посылала открытки, напоминая, что постоянно думает и беспокоится о Родненьком. «Ксения Фёдоровна вернулась из кругосветного путешествия: Индия, Южная Америка и США. В ней есть что-то от мистери вумен», — записал в дневнике 15 января 1936 года Михаил, ужинавший с ней и братом, перебравшимся на левый берег Сены.
Купить книгу (https://slovobooks.ru/catalog/bratya_ryabushinskie_iz_millionshchikov_v_starevshchiki/)
Когда мировой экономический кризис захватил Европу, Николай Павлович забеспокоился. «Мне было грустно, Коля, прочесть из твоего письма, что дела антикварные совсем застыли и тебе приходится тяжело, — писал Михаил, повторявший как мантру семейный завет: — Сейчас везде так плохо, что те, которые выдержат, могут рассчитывать на успех, когда станет лучше. Как не бывает и только хороших времён, так и не бывает и только плохих». «Всё-таки надежда, что при твоей энергии тебе удастся и теперь вывернуться и протянуть до возвращения более лучших времён», — утешал он дорогого Николашу, такого непутёвого, но такого родного! «Если есть на свете человек, о котором я всегда думаю с радостью, то это ты, и мало кому желаю и совершенно искренне успеха в жизни, т. е. хорошей жизни и комфорта, как тебе, — писал Михаил в канун нового 1936 года. — Мне говорили, что ты оставил свою старую квартиру и переехал в свою «лавку» и основательно там мёрзнешь. <…> Напиши мне подробно, как живёшь, как твоё самочувствие, как «лавка», как идут дела, были ли удачные покупки и продажи… как твои планы; что ты слышал об Ксении Фёдоровне, будешь ей писать, пошли мой сердечный привет».
Получив в 1933 году развод, очаровательная Ксения уплыла в Бразилию, но быстро устала от однообразия Буэнос-Айреса («Когда привыкаешь жить в Париже, то в другом месте невольно задыхаешься») и отправилась путешествовать. Из Цейлона, Индии, Китая, Японии Киса посылала открытки, напоминая, что постоянно думает и беспокоится о Родненьком. «Ксения Фёдоровна вернулась из кругосветного путешествия: Индия, Южная Америка и США. В ней есть что-то от мистери вумен», — записал в дневнике 15 января 1936 года Михаил, ужинавший с ней и братом, перебравшимся на левый берег Сены.
Купить книгу (https://slovobooks.ru/catalog/bratya_ryabushinskie_iz_millionshchikov_v_starevshchiki/)
Баден-Баден
В 1850-х Баден-Баден принимал до 5 тысяч туристов из России. Здесь побывал и Николай Васильевич Гоголь. По его словам, отдыхающих в Баден-Бадене с большой натяжкой можно было назвать пациентами. «Я живу на знаменитых водах баден-баденских, куда заехал только на три дня и откуда уже три недели не могу вырваться. Встретил довольно знакомых. Больных серьёзно здесь никого нет. Все приезжают только веселиться. Местоположение города чудесно… Мест для гулянья в окружности страшное множество, но на меня такая напала лень, что никак не могу приневолить себя все осмотреть». Лечение заключалось в ежедневном употреблении минеральных вод внутрь; если верить отзывам современников, Гоголь манкировал этими процедурами.
О. А. Смирнова-Россет писала: «День был знойный. Около седьмого часа мы сели кругом стола. Гоголь взошёл, говоря, что будет гроза, что он это чувствует, но, несмотря на это, вытащил из кармана тетрадку в четверть листа и начал первую главу. Вдруг началась страшная гроза. Надобно было затворить окна. Хлынул такой дождь, какого никто не запомнил. В одну минуту пейзаж переменился: с гор полились потоки, против нашего дома образовалась каскада с пригорка, а мутная Мур бесилась, рвалась из берегов. Гоголь посматривал сквозь стёкла и сперва казался смущённым, но потом успокоился и продолжал чтение. Мы были в восторге, хотя было что-то странное в душе каждого из нас. Однако он не дочитал второй главы и просил Карамзина с ним пройтись до Грабена, где он жил. Дождь начал утихать, и они отправились. После Карамзин мне говорил, что Н. В. боялся идти один домой и на вопрос его отвечал, что на Грабене большие собаки, а он их боится и не имеет палки. На Грабене же не было собак, и я полагаю, что гроза действовала на его слабые нервы, и он страдал теми невыразимыми страданиями, известными одним нервным субъектам».
А вот как писала Анна Достоевская о днях в Баден-Бадене: «Вспоминая проведённые в Баден-Бадене пять недель и перечитывая написанное в стенографическом дневнике, я прихожу к убеждению, что это было что-то кошмарное, вполне захватившее в свою власть моего мужа и не выпускавшее его из своих тяжёлых цепей». Фёдор Михайлович уходил играть рано утром и возвращался поздно вечером. Писатель проиграл все деньги, которые были отложены на лечение.
Позже, в мае 1867 года, он направил супруге из-за границы письмо, в котором просил выслать деньги, «не теряя ни капли времени». «Руки у меня дрожали, мысли терялись, и даже проигрывая почти как-то рад был, говорил: пусть, пусть. Наконец, весь проигравшись (а меня это и не поразило в ту минуту) ходил часа два в парке, бог знает куда зашёл. Я понимал всю мою беспомощность; решил, что если завтра, то есть сегодня, не будет от тебя письма, то ехать к тебе немедленно. А с чем? Тут я воротился и опять заложил часы», — писал Федор Михайлович супруге.
Мариенбад
В отличие от Достоевского, Гончаров выполнял на минеральных водах все назначения врача. В Мариенбад на западе Чехии он приехал больной (его беспокоил желудок), осунувшийся, с неоконченным романом «Обломов». На курорте писатель провёл полтора месяца, ежедневно гулял по несколько часов и принимал полезные ванны. Лечили Ивана Александровича и грязями. В письме другу Ивану Льховскому он отмечал, что процедуры сделали его куда более работоспособным; энергии было хоть отбавляй, он писал по три страницы в час. Биографы классика впоследствии назвали этот период «мариенбадским чудом».
Ещё одним «послушным» пациентом был Виссарион Григорьевич Белинский. Лечение на водах в середине 19-го века считалось основным способом противодействия чахотке. Белинский вставал в шестом часу утра и каждый день гулял в горах по несколько часов. Увы, это не помогло критику. Он скончался в 1848 году в Санкт-Петербурге после продолжительной болезни.
Пятигорск
В 1850-х Баден-Баден принимал до 5 тысяч туристов из России. Здесь побывал и Николай Васильевич Гоголь. По его словам, отдыхающих в Баден-Бадене с большой натяжкой можно было назвать пациентами. «Я живу на знаменитых водах баден-баденских, куда заехал только на три дня и откуда уже три недели не могу вырваться. Встретил довольно знакомых. Больных серьёзно здесь никого нет. Все приезжают только веселиться. Местоположение города чудесно… Мест для гулянья в окружности страшное множество, но на меня такая напала лень, что никак не могу приневолить себя все осмотреть». Лечение заключалось в ежедневном употреблении минеральных вод внутрь; если верить отзывам современников, Гоголь манкировал этими процедурами.
О. А. Смирнова-Россет писала: «День был знойный. Около седьмого часа мы сели кругом стола. Гоголь взошёл, говоря, что будет гроза, что он это чувствует, но, несмотря на это, вытащил из кармана тетрадку в четверть листа и начал первую главу. Вдруг началась страшная гроза. Надобно было затворить окна. Хлынул такой дождь, какого никто не запомнил. В одну минуту пейзаж переменился: с гор полились потоки, против нашего дома образовалась каскада с пригорка, а мутная Мур бесилась, рвалась из берегов. Гоголь посматривал сквозь стёкла и сперва казался смущённым, но потом успокоился и продолжал чтение. Мы были в восторге, хотя было что-то странное в душе каждого из нас. Однако он не дочитал второй главы и просил Карамзина с ним пройтись до Грабена, где он жил. Дождь начал утихать, и они отправились. После Карамзин мне говорил, что Н. В. боялся идти один домой и на вопрос его отвечал, что на Грабене большие собаки, а он их боится и не имеет палки. На Грабене же не было собак, и я полагаю, что гроза действовала на его слабые нервы, и он страдал теми невыразимыми страданиями, известными одним нервным субъектам».
А вот как писала Анна Достоевская о днях в Баден-Бадене: «Вспоминая проведённые в Баден-Бадене пять недель и перечитывая написанное в стенографическом дневнике, я прихожу к убеждению, что это было что-то кошмарное, вполне захватившее в свою власть моего мужа и не выпускавшее его из своих тяжёлых цепей». Фёдор Михайлович уходил играть рано утром и возвращался поздно вечером. Писатель проиграл все деньги, которые были отложены на лечение.
Позже, в мае 1867 года, он направил супруге из-за границы письмо, в котором просил выслать деньги, «не теряя ни капли времени». «Руки у меня дрожали, мысли терялись, и даже проигрывая почти как-то рад был, говорил: пусть, пусть. Наконец, весь проигравшись (а меня это и не поразило в ту минуту) ходил часа два в парке, бог знает куда зашёл. Я понимал всю мою беспомощность; решил, что если завтра, то есть сегодня, не будет от тебя письма, то ехать к тебе немедленно. А с чем? Тут я воротился и опять заложил часы», — писал Федор Михайлович супруге.
Мариенбад
В отличие от Достоевского, Гончаров выполнял на минеральных водах все назначения врача. В Мариенбад на западе Чехии он приехал больной (его беспокоил желудок), осунувшийся, с неоконченным романом «Обломов». На курорте писатель провёл полтора месяца, ежедневно гулял по несколько часов и принимал полезные ванны. Лечили Ивана Александровича и грязями. В письме другу Ивану Льховскому он отмечал, что процедуры сделали его куда более работоспособным; энергии было хоть отбавляй, он писал по три страницы в час. Биографы классика впоследствии назвали этот период «мариенбадским чудом».
Ещё одним «послушным» пациентом был Виссарион Григорьевич Белинский. Лечение на водах в середине 19-го века считалось основным способом противодействия чахотке. Белинский вставал в шестом часу утра и каждый день гулял в горах по несколько часов. Увы, это не помогло критику. Он скончался в 1848 году в Санкт-Петербурге после продолжительной болезни.
Пятигорск