Привет, меня зовут Оксана Васякина, это мой телеграм канал «Из сердца тьмы». На аватарке этого канала — задница спящего на газоне стамбульского пса. Мне эта фотография чем-то напоминает фрагмент дюшановского ассамбляжа Étant donnés. Правда, у Дюшана на газоне нежится пышное женское тело, изнутри светящееся фарфоровым светом. Я была в Стамбуле в начале 2020 года, буквально за пару недель до пандемии. И за два года до 24 февраля. Я завела этот канал год назад и рассчитывала, что когда-нибудь начну его вести и рассказывать о русскоязычной поэзии, написанной женщинами. У меня всегда очень много планов, но сил на все не хватает. Теперь, когда Инстаграм и Фейсбук работают кое-как, я актуализировала его.
Мир меняется, и мы не знаем, что будет с нами завтра. Я всегда стремилась делать его лучше. Но я не научилась лечить людей и строить дома. Я не умею быстро реагировать на события. Типичная для меня реакция — это замереть и онеметь. Интенсивность парализует меня. И единственное, что я умею делать хорошо — это писать. Я знаю, что многим в трудную минуту мои тексты помогли переработать опыт и лицом к лицу встретиться с горем. Знаю, что кому-то мои тексты дают силу. И я не могу не писать, потому что для меня единственный выход — это письмо. Письмо для себя и письмо для вас.
Я буду вести этот канал и говорить о том, что может сберечь нас для будущего. Даже если будущее сегодня невозможно представить, оно в любом случае наступит. Я буду писать здесь о свете в прямом и переносном смысле этого слова. Буду писать о литературе и иногда — давать ссылки.
Мир меняется, и мы не знаем, что будет с нами завтра. Я всегда стремилась делать его лучше. Но я не научилась лечить людей и строить дома. Я не умею быстро реагировать на события. Типичная для меня реакция — это замереть и онеметь. Интенсивность парализует меня. И единственное, что я умею делать хорошо — это писать. Я знаю, что многим в трудную минуту мои тексты помогли переработать опыт и лицом к лицу встретиться с горем. Знаю, что кому-то мои тексты дают силу. И я не могу не писать, потому что для меня единственный выход — это письмо. Письмо для себя и письмо для вас.
Я буду вести этот канал и говорить о том, что может сберечь нас для будущего. Даже если будущее сегодня невозможно представить, оно в любом случае наступит. Я буду писать здесь о свете в прямом и переносном смысле этого слова. Буду писать о литературе и иногда — давать ссылки.
из сердца тьмы pinned «Привет, меня зовут Оксана Васякина, это мой телеграм канал «Из сердца тьмы». На аватарке этого канала — задница спящего на газоне стамбульского пса. Мне эта фотография чем-то напоминает фрагмент дюшановского ассамбляжа Étant donnés. Правда, у Дюшана на газоне…»
С начала года я писала два текста: большое поэтическое эссе о том, как я нечаянно оказалась у подножья Тянь-Шаня и текст о женской меланхолии. Теперь они лежат в черновиках — один в заметках мака, а второй в качестве набросков в приложении Ulysses.
Моя машина письма устроена так: я, одержимая темой и опытом, пишу несколько дней, а потом резко переключаюсь на другую работу и могу не помнить о своем черновике. Но теперь прибавился постковид и я начала забывать вообще все: однажды я шла в душ на протяжении четырех часов, потому что по пути забывала, куда я иду. Так я прибралась во всей квартире и сделала пару рабочих задач, а до ванной не дошла. К моей первоначальной цели вернул меня резкий запах дезодоранта на футболке и острое чувство, что мне чего-то не хватает, чтобы чувствовать себя хорошо. Обычно, когда я чувствую усталость посреди дня, это значит, что я забыла сходить в душ. Теперь я забыла о своих текстах.
Когда я ехала в Екатеринбург, я планировала, что у меня получится поработать со своими черновиками и что-то дописать, а что-то перечитать и понять, стоит ли двигаться дальше в заданном направлении. В первую очередь, это касалось моего большого текста о меланхолии. В самолете я читала «Материнство» Шейлы Хети для семинара и поймала себя на мысли, что многое, что волнует меня в женской меланхолии, она описывает или касается этого интонационно. Я хотела перечитать свой черновик и понять: насколько Хети покрывает мой запрос на работу с этой темой? Могу ли я что-то добавить и/или вступить с ней в диалог?
Но я не смогла вернуться в то состояние, из которого писала.
Мне не жалко этих черновиков, даже если они никогда не станут целыми текстами и не будут опубликованы. Я думаю о том, что это могли быть хорошие книга и поэтическое эссе. Но язык сломался.
Мне не жалко языка. Потому что нет смысла в жалости. Пусть он погибнет. Если же мне хватит отваги дальше работать, пусть тексты станут свидетельствами этой гибели.
Моя машина письма устроена так: я, одержимая темой и опытом, пишу несколько дней, а потом резко переключаюсь на другую работу и могу не помнить о своем черновике. Но теперь прибавился постковид и я начала забывать вообще все: однажды я шла в душ на протяжении четырех часов, потому что по пути забывала, куда я иду. Так я прибралась во всей квартире и сделала пару рабочих задач, а до ванной не дошла. К моей первоначальной цели вернул меня резкий запах дезодоранта на футболке и острое чувство, что мне чего-то не хватает, чтобы чувствовать себя хорошо. Обычно, когда я чувствую усталость посреди дня, это значит, что я забыла сходить в душ. Теперь я забыла о своих текстах.
Когда я ехала в Екатеринбург, я планировала, что у меня получится поработать со своими черновиками и что-то дописать, а что-то перечитать и понять, стоит ли двигаться дальше в заданном направлении. В первую очередь, это касалось моего большого текста о меланхолии. В самолете я читала «Материнство» Шейлы Хети для семинара и поймала себя на мысли, что многое, что волнует меня в женской меланхолии, она описывает или касается этого интонационно. Я хотела перечитать свой черновик и понять: насколько Хети покрывает мой запрос на работу с этой темой? Могу ли я что-то добавить и/или вступить с ней в диалог?
Но я не смогла вернуться в то состояние, из которого писала.
Мне не жалко этих черновиков, даже если они никогда не станут целыми текстами и не будут опубликованы. Я думаю о том, что это могли быть хорошие книга и поэтическое эссе. Но язык сломался.
Мне не жалко языка. Потому что нет смысла в жалости. Пусть он погибнет. Если же мне хватит отваги дальше работать, пусть тексты станут свидетельствами этой гибели.
Я не перестаю думать о том, что человеческое существо на протяжении всей своей жизни беспрерывно занимает место в мире. Не знаю, вытесняем ли мы что-то, чтобы появится на свет. Но точно чувствую, вдыхая — мы впускаем в себя воздух всего мира. Иногда я думаю о том, что будет, если все вдохнут одновременно. Станет ли в мире меньше воздуха?
Я думаю о теле непрерывно — тело это место, которое росло из места, где оно росло и развивалось. Тело питалось водой и пищей места, в котором росло. Значит ли это, что тело — это продолжение места, в котором родилось и/или развивалось? Значит ли это, что я до сих пор несу в себе ту бестелесную талую воду, которую в детстве пыталась растопить из сибирского снега и напиться? Мне говорили — не ешь снег, от него еще сильнее хочется пить. И я это знала сама — талый снег во рту, парадоксально, — сухой.
В философском эссе «Родина» Оксаны Тимофеевой, она пишет, что человеческое существо имеет две души: растительную и животную (по Аристотелю существует три: растительная, животная и человеческая). Растительная помогает нам пускать корни, а животная — в любой момент отрывать лапу от земли и делать шаг, не важно в каком направлении.
Я несу в себе место, я и есть место. Меня всегда поражало, что даже умерев, человеческое существо не перестает занимать место в мире. Это сила корней: передвигаясь по миру, мы пускаем корни всюду. Животное погибает и становится объектом для поглощения микроорганизмами и огнем. А растительная душа высвобождается, и корни продолжают работать: поддерживать и рождать новые смыслы. Иногда сила корней может трактоваться в негативном ключе. Но отрицать ее невозможно.
Тело — это место, где растительная душа узнает животную и уже на своем языке несет ее миру.
Я думаю о теле непрерывно — тело это место, которое росло из места, где оно росло и развивалось. Тело питалось водой и пищей места, в котором росло. Значит ли это, что тело — это продолжение места, в котором родилось и/или развивалось? Значит ли это, что я до сих пор несу в себе ту бестелесную талую воду, которую в детстве пыталась растопить из сибирского снега и напиться? Мне говорили — не ешь снег, от него еще сильнее хочется пить. И я это знала сама — талый снег во рту, парадоксально, — сухой.
В философском эссе «Родина» Оксаны Тимофеевой, она пишет, что человеческое существо имеет две души: растительную и животную (по Аристотелю существует три: растительная, животная и человеческая). Растительная помогает нам пускать корни, а животная — в любой момент отрывать лапу от земли и делать шаг, не важно в каком направлении.
Я несу в себе место, я и есть место. Меня всегда поражало, что даже умерев, человеческое существо не перестает занимать место в мире. Это сила корней: передвигаясь по миру, мы пускаем корни всюду. Животное погибает и становится объектом для поглощения микроорганизмами и огнем. А растительная душа высвобождается, и корни продолжают работать: поддерживать и рождать новые смыслы. Иногда сила корней может трактоваться в негативном ключе. Но отрицать ее невозможно.
Тело — это место, где растительная душа узнает животную и уже на своем языке несет ее миру.