Что за маленький зуав, о котором пел Остап Бендер. И почему его создателей репрессировали при Сталине?
В «Золотом теленке» есть такая минорная сцена:
Они побрели по улицам, бледные, разочарованные, отупевшие от горя. Их толкали прохожи, но они даже не огрызались. Паниковский, который поднял плечи еще во время неудачи в банке, так и не опускал их. Балаганов теребил свои красные кудри и огорченно вздыхал. Бендер шел позади всех, опустив голову и машинально мурлыча: «Кончен, кончен день забав, стреляй мой маленький зуав».
Зуавы — племя в Алжире. Так назывались элитные колониальные отряды французской армии в XIX-XX вв. (они штурмовали, например, Малахов курган в Крымскую войну).
Как отмечает словарь Брокгауза и Эфрона, «репутация этих отрядов стала привлекать в их среду все большее число охотников из французов, так что… маршал Бюжо выделил арабов в отдельные полки тюркосов, а в зуавах остались одни природные французы. Обмундирование зуавов покроем своим приближается к алжирским местным костюмам».
И действительно. Эти стрелки носили шаровары, короткие куртки и фески. Форму эту вы можете рассмотреть, например, на картине Ван Гога «Зуав».
И вот об этом французе-наемнике поет Остап Бендер. Точнее переиначивает популярный романс 1920-х. В оригинале так:
Пой, забавляйся, приятель Филибер!
Здесь, в Алжире, словно в снах,
Тёмные люди похожи на химер
В ярких фесках и чалмах.
В дымном трактире невольно загрустишь
Над письмом любимой той.
Сердце забьется, и вспомнишь ты Париж
И напев страны родной:
— В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав, кричи "ура"!
Много дней, веря в чудеса, Сюзанна ждёт,
У ней – синие глаза и алый рот.
Написал слова к этой песне Константин Подревский, автор многих популярных романсов (из них вы точно знаете «Дорогой длинною», текст которой, правда, сильно переделал Вертинский, добавив цитат из Ахматовой).
Музыку к «Зуаву» написал Борис Прозоровский, врач и композитор. Почти ровесники, Подревский и Прозоровский (1888 и 1891 гг. рождения) сошлись после 1923 года и вместе создали несколько хитов.
Что же случилось с ними дальше?
В 1929 году в Ленинграде прошла Всероссийская музыкальная конференция. Там окончательно запретили романс как жанр, так как «наряду с религией, водкой и контрреволюционной агитацией музыка „этого типа“ заражает рабочего нездоровыми эмоциями».
В итоге все песни Подревского, включая «Дорогой длинною», были запрещены. Его самого объявили «нэпмановским», «упадочным» и «кабацким» подпевалой. Поданную им декларацию о дохода признали ложной, правление Драмсоюза описало все его имущество, ему самому присудили огромный штраф. Подревский заболел, обезумел и умер в следующем, 1930-м году.
Прозоровский не смог прийти на похороны друга. Прозоровского арестовало ОГПУ по 58-й статье («контрреволюционная агитация»), ему дали 10 лет, сослали на Беломорканал. Там ему помогло то, что он был не только композитором, но еще и врачом. Он вернулся ненадолго в Москву, но был снова арестован — и больше уже не вернулся. Его расстреляли то ли в 1937-м, то ли в 1939-м году; неизвестно.
Таким образом, в 1931 году, когда Ильф и Петров закончили «Золотого теленка», сама упомянутая в нем песня была давно запрещена. Автор стихов загнан в могилу, а композитор лечил зэков,
В 1957 году Бориса Прозоровского реабилитировали за отсутствием состава преступления.
В 1970 году вышел советский фильм «Красная площадь», где звучала песня про маленького зуава. Правда, по сюжету в 1918 году. Небольшой анахронизм.
В «Золотом теленке» есть такая минорная сцена:
Они побрели по улицам, бледные, разочарованные, отупевшие от горя. Их толкали прохожи, но они даже не огрызались. Паниковский, который поднял плечи еще во время неудачи в банке, так и не опускал их. Балаганов теребил свои красные кудри и огорченно вздыхал. Бендер шел позади всех, опустив голову и машинально мурлыча: «Кончен, кончен день забав, стреляй мой маленький зуав».
Зуавы — племя в Алжире. Так назывались элитные колониальные отряды французской армии в XIX-XX вв. (они штурмовали, например, Малахов курган в Крымскую войну).
Как отмечает словарь Брокгауза и Эфрона, «репутация этих отрядов стала привлекать в их среду все большее число охотников из французов, так что… маршал Бюжо выделил арабов в отдельные полки тюркосов, а в зуавах остались одни природные французы. Обмундирование зуавов покроем своим приближается к алжирским местным костюмам».
И действительно. Эти стрелки носили шаровары, короткие куртки и фески. Форму эту вы можете рассмотреть, например, на картине Ван Гога «Зуав».
И вот об этом французе-наемнике поет Остап Бендер. Точнее переиначивает популярный романс 1920-х. В оригинале так:
Пой, забавляйся, приятель Филибер!
Здесь, в Алжире, словно в снах,
Тёмные люди похожи на химер
В ярких фесках и чалмах.
В дымном трактире невольно загрустишь
Над письмом любимой той.
Сердце забьется, и вспомнишь ты Париж
И напев страны родной:
— В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав, кричи "ура"!
Много дней, веря в чудеса, Сюзанна ждёт,
У ней – синие глаза и алый рот.
Написал слова к этой песне Константин Подревский, автор многих популярных романсов (из них вы точно знаете «Дорогой длинною», текст которой, правда, сильно переделал Вертинский, добавив цитат из Ахматовой).
Музыку к «Зуаву» написал Борис Прозоровский, врач и композитор. Почти ровесники, Подревский и Прозоровский (1888 и 1891 гг. рождения) сошлись после 1923 года и вместе создали несколько хитов.
Что же случилось с ними дальше?
В 1929 году в Ленинграде прошла Всероссийская музыкальная конференция. Там окончательно запретили романс как жанр, так как «наряду с религией, водкой и контрреволюционной агитацией музыка „этого типа“ заражает рабочего нездоровыми эмоциями».
В итоге все песни Подревского, включая «Дорогой длинною», были запрещены. Его самого объявили «нэпмановским», «упадочным» и «кабацким» подпевалой. Поданную им декларацию о дохода признали ложной, правление Драмсоюза описало все его имущество, ему самому присудили огромный штраф. Подревский заболел, обезумел и умер в следующем, 1930-м году.
Прозоровский не смог прийти на похороны друга. Прозоровского арестовало ОГПУ по 58-й статье («контрреволюционная агитация»), ему дали 10 лет, сослали на Беломорканал. Там ему помогло то, что он был не только композитором, но еще и врачом. Он вернулся ненадолго в Москву, но был снова арестован — и больше уже не вернулся. Его расстреляли то ли в 1937-м, то ли в 1939-м году; неизвестно.
Таким образом, в 1931 году, когда Ильф и Петров закончили «Золотого теленка», сама упомянутая в нем песня была давно запрещена. Автор стихов загнан в могилу, а композитор лечил зэков,
В 1957 году Бориса Прозоровского реабилитировали за отсутствием состава преступления.
В 1970 году вышел советский фильм «Красная площадь», где звучала песня про маленького зуава. Правда, по сюжету в 1918 году. Небольшой анахронизм.
Гений чистой красоты… или дура? Насколько вечной была любовь Пушкина
Анна Керн была на год младше Пушкина. Даже меньше: он майский, она февральская. Впервые они встретились в Петербурге в 1819 году (Анна уже два года как была замужем):
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Это как раз про то, первое знакомство.
К слову, гений чистой красоты — понятная тогда отсылка к Жуковскому (тут подробнее). Василий Андреевич так обратился к будущей императрице в своем переводе европейского хита «Лалла-Рук» (еще и политически дерзкое сравнение).
«Шли годы. Бурь порыв мятежный рассеял прежние мечты». Пушкин съездил в южную ссылку и оттуда к негодованию родителей (сын балбес и якобинец!) был сослан в Михайловское.
«В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои». Летом 1825 года у их соседки гостила ее племянница — снова Анна Керн. «Душе настало пробужденье: и вот опять явилась ты»
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Так насколько вечной была эта любовь? Об этом расскажут три письма самого Пушкина.
1826. Пушкин — Анне Керн:
Анна Петровна, я вам жалуюсь на Анну Николавну ― она меня не цаловала в глаза, как вы изволили приказывать.
1828. Пушкин — другу:
Ты ничего мне не пишешь о 2100 р. множ тебе должных, а пишешь о мадам Керн, которую с помощию Божией я на днях уеб [занялся сексом]. Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с Моск. Вес. — узнай в состоянии они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ — если нет, то получишь их со Смирдина в разные сроки
1835. Пушкин — жене Наталье Гончаровой:
Ты мне переслала записку от мадам Kern; дура вздумала переводить Занда [Жорж Санд] и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный списоу с мадам Sand, то успех ее несомнителелен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею.
Анна Керн была на год младше Пушкина. Даже меньше: он майский, она февральская. Впервые они встретились в Петербурге в 1819 году (Анна уже два года как была замужем):
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Это как раз про то, первое знакомство.
К слову, гений чистой красоты — понятная тогда отсылка к Жуковскому (тут подробнее). Василий Андреевич так обратился к будущей императрице в своем переводе европейского хита «Лалла-Рук» (еще и политически дерзкое сравнение).
«Шли годы. Бурь порыв мятежный рассеял прежние мечты». Пушкин съездил в южную ссылку и оттуда к негодованию родителей (сын балбес и якобинец!) был сослан в Михайловское.
«В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои». Летом 1825 года у их соседки гостила ее племянница — снова Анна Керн. «Душе настало пробужденье: и вот опять явилась ты»
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Так насколько вечной была эта любовь? Об этом расскажут три письма самого Пушкина.
1826. Пушкин — Анне Керн:
Анна Петровна, я вам жалуюсь на Анну Николавну ― она меня не цаловала в глаза, как вы изволили приказывать.
1828. Пушкин — другу:
Ты ничего мне не пишешь о 2100 р. множ тебе должных, а пишешь о мадам Керн, которую с помощию Божией я на днях уеб [занялся сексом]. Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с Моск. Вес. — узнай в состоянии они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ — если нет, то получишь их со Смирдина в разные сроки
1835. Пушкин — жене Наталье Гончаровой:
Ты мне переслала записку от мадам Kern; дура вздумала переводить Занда [Жорж Санд] и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный списоу с мадам Sand, то успех ее несомнителелен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею.
Почему фраза «быть не в своей тарелке» казалось смешной в XIX веке?
В 1830 году в приложении к журналу «Московский телеграф» вышла статья Николая Полевого «Делать карьер».
Автор яростно осуждает очередное ненужное, как ему кажется, заимствование из французского — слово «карьера» (карьер).
Ярость не помогла. Уже через 12 лет выйдут «Мертвые души», где Гоголь напишет: «И вот решился он сызнова начать карьер».
Но в фельетоне Полевого есть еще один любопытный момент:
Появление подобных новых слов в русском языке совсем не новость. Так, в половине прошедшего столетия были у нас модные слова: ужесть, как мил; он не в своей тарелке; делать куры. Теперь все эти слова кажутся смешны; но когда щеголиха 1770-х годов из-за своих огромных фижм махала веером по разным мушкам, которыми высказывалось мучение и радость сердца, иной щеголь, смотря на счастливого соперника, с отчаянием схватывал свой тупей и, совсем не думая смешить, восклицал: "Она с ним делает куры!" (faire la cour)
Позвольте, спросите вы, если с курами и ужестями еще можно как-то согласиться, то «он не в своей тарелке» не кажется смешным. Почему Полевой так говорит?
Давайте по порядку. Все три выражения и правда родом из екатеринских времен (их можно найти у Новикова, Державина, Фонвизина). Так действительно говорили щеголи.
Для Полевого же те щеголи были как оттепельные стиляги для нас — по времени и (с натяжкой) по смыслу. Можно даже найти аналогичные комично-устаревшие англицизмы — все эти «хилять по броду», «шузы», «герла» и проч. Так давно никто не говорит.
Но действительно ли все три предложенных им примера устарели к его времени?
Корпус русского языка показывает к 1830 году буквально несколько упоминаний конструкции про тарелку. Одно из них в «Горе от ума»: «Любезнейший, ты не в своей тарелке».
Именно эту цитату из Грибоедова приводит у себя в дневнике Пушкин, когда рассуждает про эту же фразу. Это каламбур, пишет он. И это правда так.
Французское ne pas être dans son assiette дословно означать «быть не в своей тарелке», да. Но дело в том, что assiette это и тарелка, куда мы кладем еду и — абстрактное понятие, означающее устойчивое положение, баланс, посадку. Так можно сказать о вазе на тумбе (дескать, упадет или нет) или о всаднике (хорошо ли держится).
Так что формально Полевой прав. Грибоедов, вероятно, вворачивает эту фразу в юмористических целях (ее говорит ретроград Фамусов).
Но в следующие полвека постепенно она входит в обиход как просто обозначение психологического состояния. Мы находим ее в классических книгах Некрасова, Герцена, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Островского, Лескова. Впрочем, довольно редко.
Действительно массовой «не своя тарелка» становится примерно к 1890-м годам, как показывает Корпус. К этому времени она теряет окончательно французские корни и остается в народной речи и после революции.
P.S. В отличие от кур. Фраза «строить куры» (не делать) жила весь XIX век в самых разных романах — от «Что делать» до «Карамазовых». И встречалась еще у Куприна и молодого Набокова, но дальше — после 1930-х — тишина. Да и с «ужесть как мил» Полевой прогадал. В форме через «а» (ужасть) и часто во множественном числе (ужасти), это слово прекрасно жило и живет дальше. Я даже предполагаю, что современная «жесть» — дальний родственник той «у-жести».
В 1830 году в приложении к журналу «Московский телеграф» вышла статья Николая Полевого «Делать карьер».
Автор яростно осуждает очередное ненужное, как ему кажется, заимствование из французского — слово «карьера» (карьер).
Ярость не помогла. Уже через 12 лет выйдут «Мертвые души», где Гоголь напишет: «И вот решился он сызнова начать карьер».
Но в фельетоне Полевого есть еще один любопытный момент:
Появление подобных новых слов в русском языке совсем не новость. Так, в половине прошедшего столетия были у нас модные слова: ужесть, как мил; он не в своей тарелке; делать куры. Теперь все эти слова кажутся смешны; но когда щеголиха 1770-х годов из-за своих огромных фижм махала веером по разным мушкам, которыми высказывалось мучение и радость сердца, иной щеголь, смотря на счастливого соперника, с отчаянием схватывал свой тупей и, совсем не думая смешить, восклицал: "Она с ним делает куры!" (faire la cour)
Позвольте, спросите вы, если с курами и ужестями еще можно как-то согласиться, то «он не в своей тарелке» не кажется смешным. Почему Полевой так говорит?
Давайте по порядку. Все три выражения и правда родом из екатеринских времен (их можно найти у Новикова, Державина, Фонвизина). Так действительно говорили щеголи.
Для Полевого же те щеголи были как оттепельные стиляги для нас — по времени и (с натяжкой) по смыслу. Можно даже найти аналогичные комично-устаревшие англицизмы — все эти «хилять по броду», «шузы», «герла» и проч. Так давно никто не говорит.
Но действительно ли все три предложенных им примера устарели к его времени?
Корпус русского языка показывает к 1830 году буквально несколько упоминаний конструкции про тарелку. Одно из них в «Горе от ума»: «Любезнейший, ты не в своей тарелке».
Именно эту цитату из Грибоедова приводит у себя в дневнике Пушкин, когда рассуждает про эту же фразу. Это каламбур, пишет он. И это правда так.
Французское ne pas être dans son assiette дословно означать «быть не в своей тарелке», да. Но дело в том, что assiette это и тарелка, куда мы кладем еду и — абстрактное понятие, означающее устойчивое положение, баланс, посадку. Так можно сказать о вазе на тумбе (дескать, упадет или нет) или о всаднике (хорошо ли держится).
Так что формально Полевой прав. Грибоедов, вероятно, вворачивает эту фразу в юмористических целях (ее говорит ретроград Фамусов).
Но в следующие полвека постепенно она входит в обиход как просто обозначение психологического состояния. Мы находим ее в классических книгах Некрасова, Герцена, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Островского, Лескова. Впрочем, довольно редко.
Действительно массовой «не своя тарелка» становится примерно к 1890-м годам, как показывает Корпус. К этому времени она теряет окончательно французские корни и остается в народной речи и после революции.
P.S. В отличие от кур. Фраза «строить куры» (не делать) жила весь XIX век в самых разных романах — от «Что делать» до «Карамазовых». И встречалась еще у Куприна и молодого Набокова, но дальше — после 1930-х — тишина. Да и с «ужесть как мил» Полевой прогадал. В форме через «а» (ужасть) и часто во множественном числе (ужасти), это слово прекрасно жило и живет дальше. Я даже предполагаю, что современная «жесть» — дальний родственник той «у-жести».
У Тургенева в «Степном короле Лире» есть такое место: «На харловском зяте был плисовый галстух с атласным бантом и необыкновенно узкий черный фрак; а у вынырнувшего из-за его спины Максимки волосы до того были смочены квасом, что даже капало с них».
Зачем вообще смачивать волосы квасом?
Квас использовали как своего рода кондиционер после того, как мыли голову щелоком, яйцом или хлебной кашицей, которые сильно сушили волосы. Рекомендовалось сполоснуть волосы квасом, оставить на 15 минут и после этого смыть.
Но так делали не все. Некоторые использовали квас как дешевое удобное средство для укладки волос, причем зачастую грязных.
Грязные приглаженные квасом волосы стали отличительной чертой именно прислуги — прослойки между господами и крестьянами, которым хотелось тоже выглядеть хорошо. Это стало своего рода карикатурным штампом для описания подлого сословия, чертой, вызывающей скорее неприязнь у наблюдателя. Особенно прилизанная квасом на две стороны мужская прическа «под горшок».
Несколько примеров:
— С своем дебютном романе «Всех ожидает одна ночь» Михаил Шишкин так описывает прислугу Ульку: «…здоровенная девка с головой, вымазанной маслом и приглаженной квасом, от которого ее волосы рыжели»;
— У того же Тургенева в «Записках охотника»: «…его длинные русые волосы, сильно пропитанные квасом, торчали неподвижными косицами»;
— У Лермонтова в «Княгине Лиговской»: «…она <…> кликнула горничную Марфушу — толстую, рябую девищу!.. дурной знак! я бы не желал, чтоб у моей жены или невесты была толстая и рябая горничная!.. терпеть не могу толстых и рябых горничных, с головой, вымазанной чухонским маслом или приглаженной квасом, от которого волосы слипаются и рыжеют, с руками шероховатыми, как вчерашний решетный хлеб».
— Добавим сюда крайне показательный пассаж из «Путешествия» Радищева: «Приветливый вид, взгляд неробкий, вежливая осанка, казалось, некстати были к длинному полукафтанью и к примазанным квасом волосами. Извини меня, читатель, в моем заключении, я родился и вырос в столице, и если кто не кудряв и не напудрен, того я ни во что не чту».
Зачем вообще смачивать волосы квасом?
Квас использовали как своего рода кондиционер после того, как мыли голову щелоком, яйцом или хлебной кашицей, которые сильно сушили волосы. Рекомендовалось сполоснуть волосы квасом, оставить на 15 минут и после этого смыть.
Но так делали не все. Некоторые использовали квас как дешевое удобное средство для укладки волос, причем зачастую грязных.
Грязные приглаженные квасом волосы стали отличительной чертой именно прислуги — прослойки между господами и крестьянами, которым хотелось тоже выглядеть хорошо. Это стало своего рода карикатурным штампом для описания подлого сословия, чертой, вызывающей скорее неприязнь у наблюдателя. Особенно прилизанная квасом на две стороны мужская прическа «под горшок».
Несколько примеров:
— С своем дебютном романе «Всех ожидает одна ночь» Михаил Шишкин так описывает прислугу Ульку: «…здоровенная девка с головой, вымазанной маслом и приглаженной квасом, от которого ее волосы рыжели»;
— У того же Тургенева в «Записках охотника»: «…его длинные русые волосы, сильно пропитанные квасом, торчали неподвижными косицами»;
— У Лермонтова в «Княгине Лиговской»: «…она <…> кликнула горничную Марфушу — толстую, рябую девищу!.. дурной знак! я бы не желал, чтоб у моей жены или невесты была толстая и рябая горничная!.. терпеть не могу толстых и рябых горничных, с головой, вымазанной чухонским маслом или приглаженной квасом, от которого волосы слипаются и рыжеют, с руками шероховатыми, как вчерашний решетный хлеб».
— Добавим сюда крайне показательный пассаж из «Путешествия» Радищева: «Приветливый вид, взгляд неробкий, вежливая осанка, казалось, некстати были к длинному полукафтанью и к примазанным квасом волосами. Извини меня, читатель, в моем заключении, я родился и вырос в столице, и если кто не кудряв и не напудрен, того я ни во что не чту».
В 1830 году Михаила Лермонтова зачислили в московский университет «своекоштным» студентом. Это означало, что он сам себя содержал. Всего через два года он подал заявление об отчислении. Учеба у него не задалась.
Из четырех семестров первый не состоялся из-за пандемии. Во втором случилась маловская история — студенты устроили «демонстрацию протеста» и физически вытолкали систематически унижавшего их профессора Малова на улицу и бросили тому вслед его калоши. Лермонтов был среди активистов. После этого он перевелся на словесное отделение, где на курс старше тогда учился, кстати, Виссарион Белинский.
Но и у словесников Лермонтов продержался лишь год. На репетициях экзаменов по словесности он стал пререкаться с профессором Победоносцевым, после чего был вынужден уйти. Ну как преререкаться. Так показалось самому преподавателю.
Сам диалог их выглядел так:
Победоносцев (после блестящего ответа Лермонтова): Я вам этого не читал; я желал бы, чтобы вы мне отвечали именно то, что я проходил. Откуда могли вы почерпнуть эти знания?
Лермонтов: Это правда, господин профессор, того, что я сейчас говорил, вы нам не читали и не могли передавать, потому что это слишком ново и до вас ещё не дошло. Я пользуюсь источниками из своей собственной библиотеки, снабжённой всем современным.
Если фамилия Победоносцев вам кажется знакомой, то правильно кажется. Черствый, скучный и злокозненный преподаватель риторики Петр Васильевич Победоносцев — отец Константина Петровича, черствого, скучного и злокозненного политика времен реакции конца XIX века.
Белинский, кстати, тоже однажды сцепился с Победоносцевым. Не мог не. Вот как их пикировку вспоминал однокурсник Виссариона:
«Не забыть мне одного забавного случая с ним на лекции риторики. Преподаватель её, Победоносцев, в самом азарте объяснения хрий [античный термин риторики] вдруг остановился и, обратившись к Белинскому, сказал:
— Что ты, Белинский, сидишь так беспокойно, как будто на шиле, и ничего не слушаешь? Повтори-ка мне последние слова, на чём я остановился?
— Вы остановились на словах, что я сижу на шиле,— отвечал спокойно и не задумавшись Белинский.
Студенты разразились смехом. Победоносцев с гордым презрением отвернулся и продолжил свою лекцию».
Из четырех семестров первый не состоялся из-за пандемии. Во втором случилась маловская история — студенты устроили «демонстрацию протеста» и физически вытолкали систематически унижавшего их профессора Малова на улицу и бросили тому вслед его калоши. Лермонтов был среди активистов. После этого он перевелся на словесное отделение, где на курс старше тогда учился, кстати, Виссарион Белинский.
Но и у словесников Лермонтов продержался лишь год. На репетициях экзаменов по словесности он стал пререкаться с профессором Победоносцевым, после чего был вынужден уйти. Ну как преререкаться. Так показалось самому преподавателю.
Сам диалог их выглядел так:
Победоносцев (после блестящего ответа Лермонтова): Я вам этого не читал; я желал бы, чтобы вы мне отвечали именно то, что я проходил. Откуда могли вы почерпнуть эти знания?
Лермонтов: Это правда, господин профессор, того, что я сейчас говорил, вы нам не читали и не могли передавать, потому что это слишком ново и до вас ещё не дошло. Я пользуюсь источниками из своей собственной библиотеки, снабжённой всем современным.
Если фамилия Победоносцев вам кажется знакомой, то правильно кажется. Черствый, скучный и злокозненный преподаватель риторики Петр Васильевич Победоносцев — отец Константина Петровича, черствого, скучного и злокозненного политика времен реакции конца XIX века.
Белинский, кстати, тоже однажды сцепился с Победоносцевым. Не мог не. Вот как их пикировку вспоминал однокурсник Виссариона:
«Не забыть мне одного забавного случая с ним на лекции риторики. Преподаватель её, Победоносцев, в самом азарте объяснения хрий [античный термин риторики] вдруг остановился и, обратившись к Белинскому, сказал:
— Что ты, Белинский, сидишь так беспокойно, как будто на шиле, и ничего не слушаешь? Повтори-ка мне последние слова, на чём я остановился?
— Вы остановились на словах, что я сижу на шиле,— отвечал спокойно и не задумавшись Белинский.
Студенты разразились смехом. Победоносцев с гордым презрением отвернулся и продолжил свою лекцию».
Дневник цензора Никитенко, 9 апреля 1834 года:
Был сегодня у министра. Докладывал ему о некоторых романах, переведенных с французского. «Церковь Божьей Матери» Виктора Гюго он приказал не пропускать. Однако отзывался с великой похвалой об этом произведении. Министр полагает, что нам еще рано читать такие книги, забывая при этом, что Виктора Гюго и без того читают в подлиннике все те, для кого он считает это чтение опасным. Нет ни одной запрещенной иностранною цензурой книги, которую нельзя было бы купить здесь, даже у букинистов.
Был сегодня у министра. Докладывал ему о некоторых романах, переведенных с французского. «Церковь Божьей Матери» Виктора Гюго он приказал не пропускать. Однако отзывался с великой похвалой об этом произведении. Министр полагает, что нам еще рано читать такие книги, забывая при этом, что Виктора Гюго и без того читают в подлиннике все те, для кого он считает это чтение опасным. Нет ни одной запрещенной иностранною цензурой книги, которую нельзя было бы купить здесь, даже у букинистов.
Как младшая сестра Лили Брик стала национальной героиней Франции и первой в истории лауреаткой Гонкура
В июне 1925 года в отдельном кабинете парижского ресторана «Вуазен» сидели трое: пятидесятилетний усатый синьор Мариннети (в прошлом родоначальник мирового футуризма, ныне фашист), тридцатилетняя гора из Союза Маяковский (в прошлом тоже футурист), а также милая девушка Эльза с весьма выразительными глазами — младшая сестра Лили Брик, подруги Маяковского.
Эльза в 1918 году вышла замуж за француза по фамилии Триоле и уехала с ним. Разговор в кабинете шел через нее, в ее записках он и сохранился.
Мариннети с итальянской пылкостью доказывал, что «для Италии фашизм является тем же, чем для России коммунизм». Маяковский молчал и дулся.
Многое изменилось за 10 лет: теперь списанный в утиль Маринетти заискивал перед великим Маяковским, а в начале 1914 года тот же Маринетти тузом приехал в российские столицы. Сам мировой лидер футуристов (или «будущников», как писали тогда) прочитает лекции для почтенной публики.
Газетчики описывали каждый шаг великого итальянца:
Основатель и глава западноевропейского футуризма, Мариннети, вчера приехал в Москву … он сам сознался, что до сих пор о России имел очень смутное представление; хотя он не спрашивал, в какие часы можно видеть на Тверской белых медведей, но разочарованно заметил, что азиатского отпечатка в городе совсем не видно.
На лекции был Чуковский. Он записал в дневнике: «Был на Маринетти: ординарный туповатый итальянец, с маловыразительными свиными глазками, говорил с пафосом Аничкова элементарные вещи. Успех имел средний».
Хлебников и Лившиц реагировали так: «Сегодня иные туземцы и итальянский поселок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы».
Сам Маринетти через много лет 65-летним стариком вновь приедет в Россию. На этот раз в составе итальянского корпуса на восточном фронте он будет стрелять в советских солдат под Сталинградом. Будет ранен, уедет домой и умрет в 1944 году, к сожалению, не дождавшись трибунала. Маринетти вместе с Муссолини создавал фашистскую партию, писал фашистский манифест, предлагал жечь библиотеки и книги, ездил на все возможные войны.
В те же самые годы его давнишняя переводчица из ресторана «Вуазен» Эльза Триоле будет смело сражаться во французском Сопротивлении со своим новым мужем Луи Арагоном. Издавать подпольные газеты, спасать людей от верной смерти.
В 1945 году Эльза Триоле станет первой француженкой в истории, которая получит Гонкуровскую премию за сборник антифашистских рассказов Le premier accroc coûte deux cents francs. Годом позже она поедет на Нюрнбергский трибунал.
В современной Франции улицы и площади имени Эльзы Триоле есть в Авиньоне, Нанте, Марселе и еще 40 городах по всей . Также в ее честь названа школа, где она скрывалась от нацистов — и еще 40 школ и библиотек.
В июне 1925 года в отдельном кабинете парижского ресторана «Вуазен» сидели трое: пятидесятилетний усатый синьор Мариннети (в прошлом родоначальник мирового футуризма, ныне фашист), тридцатилетняя гора из Союза Маяковский (в прошлом тоже футурист), а также милая девушка Эльза с весьма выразительными глазами — младшая сестра Лили Брик, подруги Маяковского.
Эльза в 1918 году вышла замуж за француза по фамилии Триоле и уехала с ним. Разговор в кабинете шел через нее, в ее записках он и сохранился.
Мариннети с итальянской пылкостью доказывал, что «для Италии фашизм является тем же, чем для России коммунизм». Маяковский молчал и дулся.
Многое изменилось за 10 лет: теперь списанный в утиль Маринетти заискивал перед великим Маяковским, а в начале 1914 года тот же Маринетти тузом приехал в российские столицы. Сам мировой лидер футуристов (или «будущников», как писали тогда) прочитает лекции для почтенной публики.
Газетчики описывали каждый шаг великого итальянца:
Основатель и глава западноевропейского футуризма, Мариннети, вчера приехал в Москву … он сам сознался, что до сих пор о России имел очень смутное представление; хотя он не спрашивал, в какие часы можно видеть на Тверской белых медведей, но разочарованно заметил, что азиатского отпечатка в городе совсем не видно.
На лекции был Чуковский. Он записал в дневнике: «Был на Маринетти: ординарный туповатый итальянец, с маловыразительными свиными глазками, говорил с пафосом Аничкова элементарные вещи. Успех имел средний».
Хлебников и Лившиц реагировали так: «Сегодня иные туземцы и итальянский поселок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы».
Сам Маринетти через много лет 65-летним стариком вновь приедет в Россию. На этот раз в составе итальянского корпуса на восточном фронте он будет стрелять в советских солдат под Сталинградом. Будет ранен, уедет домой и умрет в 1944 году, к сожалению, не дождавшись трибунала. Маринетти вместе с Муссолини создавал фашистскую партию, писал фашистский манифест, предлагал жечь библиотеки и книги, ездил на все возможные войны.
В те же самые годы его давнишняя переводчица из ресторана «Вуазен» Эльза Триоле будет смело сражаться во французском Сопротивлении со своим новым мужем Луи Арагоном. Издавать подпольные газеты, спасать людей от верной смерти.
В 1945 году Эльза Триоле станет первой француженкой в истории, которая получит Гонкуровскую премию за сборник антифашистских рассказов Le premier accroc coûte deux cents francs. Годом позже она поедет на Нюрнбергский трибунал.
В современной Франции улицы и площади имени Эльзы Триоле есть в Авиньоне, Нанте, Марселе и еще 40 городах по всей . Также в ее честь названа школа, где она скрывалась от нацистов — и еще 40 школ и библиотек.
Когда Пушкина сослали в Михайловское, отец поэта повел себя недостойно. Сын позже расквитался с ним в пьесе
Ходасевич обратил внимание на то, как Пушкин пересказал в «Скупом рыцаре» свою ссору с отцом. Ссору, после которой Александр Сергеевич всерьез думал о каторге и не разговаривал с Сергеем Львовичем четыре года.
Вопрос непраздный в России в любые времена — как должны вести себя родители, когда репрессируют их детей?
Вариантов много. Но если вы спросите меня, я скажу коротко: точно не так, как Сергей Пушкин в Михайловском.
В конце лета 1824 года вновь сосланный поэт прибыл из Одессы в псковское имение и нашел там всю семью: родителей, брата и сестру. Отец его реагирует на «политического» сына неадекватно. Вот отрывок из письма Пушкина — Жуковскому от осени того года:
Отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь: Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить Отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность Отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к Отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата, и повелевает ему не знаться a vec ce monstre, ce fils dênaturê... [с этим чудовищем, с этим сыном-выродком] (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. — Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников Сибирских и лишения чести?
До рудников все же не дошло. Отец Пушкина отыграл назад свои обвинения, о чем читаем в следующем письме Жуковскому:
Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? Я сослан за строчку глупова письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? Это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! — зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! — каламбур и только...
Всю эту историю, окончившуюся как фарс, и описал Пушкин в «Скупом рыцаре» (батюшка был еще и прижимист). Маленькая трагедия была докончена в 1830 году, но начата еще в Михайловском.
Посмотрите сами на фрагмент пьесы. Параллели, найденные Ходасевичем, неоспоримы:
Герцог
Пришлите к нам его [вашего сына]: он позабудет
Привычки, зарожденные в глуши.
Барон
Простите мне, но, право, государь,
Я согласиться не могу на это...
Герцог
Но почему ж?
Барон
Увольте старика...
Герцог
Я требую: откройте мне причину
Отказа вашего.
Барон
На сына я
Сердит.
Герцог
За что?
Барон
За злое преступленье.
Герцог
А в чем оно, скажите, состоит?
Барон
Увольте, герцог...
Герцог
Это очень странно,
Или вам стыдно за него?
Барон
Да... стыдно...Герцог
Но что же сделал он?
Барон
Он... он меня
Хотел убить.
Герцог
Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.
Барон
Доказывать не стану я, хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей,
Хоть знаю то, что покушался он
Меня...
Герцог
Что?
Барон
Обокрасть.
Альбер бросается в комнату.
Альбер
Барон, вы лжете.
От себя добавлю, кстати, что пушкинская концовка «Скупого рыцаря» носит этакий психотерапевтический характер. Оскорбленный сын врывается в залу, называет отца лжецом и принимает от того вызов на дуэль — и лишь государь останавливает кровопролитие. Своего рода проработка травмы пером.
Ходасевич обратил внимание на то, как Пушкин пересказал в «Скупом рыцаре» свою ссору с отцом. Ссору, после которой Александр Сергеевич всерьез думал о каторге и не разговаривал с Сергеем Львовичем четыре года.
Вопрос непраздный в России в любые времена — как должны вести себя родители, когда репрессируют их детей?
Вариантов много. Но если вы спросите меня, я скажу коротко: точно не так, как Сергей Пушкин в Михайловском.
В конце лета 1824 года вновь сосланный поэт прибыл из Одессы в псковское имение и нашел там всю семью: родителей, брата и сестру. Отец его реагирует на «политического» сына неадекватно. Вот отрывок из письма Пушкина — Жуковскому от осени того года:
Отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь: Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить Отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность Отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к Отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата, и повелевает ему не знаться a vec ce monstre, ce fils dênaturê... [с этим чудовищем, с этим сыном-выродком] (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. — Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников Сибирских и лишения чести?
До рудников все же не дошло. Отец Пушкина отыграл назад свои обвинения, о чем читаем в следующем письме Жуковскому:
Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? Я сослан за строчку глупова письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? Это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! — зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! — каламбур и только...
Всю эту историю, окончившуюся как фарс, и описал Пушкин в «Скупом рыцаре» (батюшка был еще и прижимист). Маленькая трагедия была докончена в 1830 году, но начата еще в Михайловском.
Посмотрите сами на фрагмент пьесы. Параллели, найденные Ходасевичем, неоспоримы:
Герцог
Пришлите к нам его [вашего сына]: он позабудет
Привычки, зарожденные в глуши.
Барон
Простите мне, но, право, государь,
Я согласиться не могу на это...
Герцог
Но почему ж?
Барон
Увольте старика...
Герцог
Я требую: откройте мне причину
Отказа вашего.
Барон
На сына я
Сердит.
Герцог
За что?
Барон
За злое преступленье.
Герцог
А в чем оно, скажите, состоит?
Барон
Увольте, герцог...
Герцог
Это очень странно,
Или вам стыдно за него?
Барон
Да... стыдно...Герцог
Но что же сделал он?
Барон
Он... он меня
Хотел убить.
Герцог
Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.
Барон
Доказывать не стану я, хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей,
Хоть знаю то, что покушался он
Меня...
Герцог
Что?
Барон
Обокрасть.
Альбер бросается в комнату.
Альбер
Барон, вы лжете.
От себя добавлю, кстати, что пушкинская концовка «Скупого рыцаря» носит этакий психотерапевтический характер. Оскорбленный сын врывается в залу, называет отца лжецом и принимает от того вызов на дуэль — и лишь государь останавливает кровопролитие. Своего рода проработка травмы пером.
Исторический анекдот — одним из учителей Пушкина в Царскосельском лицее был родной брат Марата (по отцу). Да-да, того самого Марата, одного из лидеров французской революции. Того самого Марата, чье одно только имя, произнесенное вслух, могло доставить вам в те времена в России серьезные неприятности.
Именно поэтому учителя французской словесности звали не Давид Мара, как назвал его батюшка, а Давид Иванович де Будри. То есть «из Будри» — по наименования местечка на западе Швейцарии, где он вырос (революционер Марат, к слову, родился там же, в Будри, — на 13 лет раньше).
Как его из Женевы занесло в Россию? Отвечает Николай Лесков:
Нужно ли было великой и дальнозоркой царице Екатерине в пике римскому папе дать у себя приют отовсюду выгнанным иезуиским монахам; нужно же было, что бы не притоманные [настоящие] русские, а сии иезуиты склонили плененную Литву к присяги русскому монархизму; нужно же было, чтобы брат якобинца Марата, резавшего французских аристократов, был поставлен воспитателем дворянских детей.
И действительно. Давид Мара приехал в 28 лет учителем в семью Салтыковых — на швейцарцев была особая мода, прежде всего, из-за бешеной популярности «Новой Элоизы» Руссо (это примерно как сейчас выписывать гувернера-корейца, если ты фанат кейпопа и «Игры в кальмара»).
Во время французской революции Давид сменил фамилию — с высочайшего дозволения пожилой уже Екатерины Второй. В то время он перешел в семью Гончаровых, где занимался воспитанием мальчика Коли. В будущем у Николая родится дочь — Наталья Гончарова, которая выйдет замуж за Пушкина. Так что Александр Сергеевич даже мог обсуждать с тестем общего на двоих учителя французского (надеюсь, он это делал).
Сам Пушкин вспоминал Будри дважды.
Первый раз в Table-Talks:
Будри, не смотря на свое родство, демократические мысли, замасленный жилет и вообще наружность, напоминавшую якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный. Будри сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на свою худощавость и малый рост. Он рассказывал также много о его добродушии, любви к родственникам etc.
А второй раз, завуалировано, в послании цензору («что нужно Лондону, то рано для Москвы»):
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь;
Сатиру пасквиле, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом
[Куницын — популярный и умеренно-либеральный преподаватель в лицее, коллега Марата-Будри].
P.S. Впрочем, даже с ловкими придворными иностранцами в России случается всякое. Наш Давид Иванович пытался заниматься бизнесом, и вот чем это кончилось (слово ему самому:
...вы, возможно, не знаете, что снабжавшая Петербург мануфактура дорогой обивки и сукна, шитого золотом и серебром, принадлежала мне совместно с покойным г-ном Пишо, и что мы доставили рабочих из Лиона, которые довели бы ее производство до совершенства, если бы Его Величество император Павел I не посчитал вдруг уместным отменить шитые золотом и серебром парадные платья для дам и дать всем высшим чиновникам Империи расшитые суконные мундиры. Как видите, этот указ непосредственно коснулся нашей фабрики таким образом, что Пишо умер в нищете, а я за короткое время потерял все то небольшое состояние, которое накопил за шестнадцать лет неустанных трудов по воспитанию юношества.
Именно поэтому учителя французской словесности звали не Давид Мара, как назвал его батюшка, а Давид Иванович де Будри. То есть «из Будри» — по наименования местечка на западе Швейцарии, где он вырос (революционер Марат, к слову, родился там же, в Будри, — на 13 лет раньше).
Как его из Женевы занесло в Россию? Отвечает Николай Лесков:
Нужно ли было великой и дальнозоркой царице Екатерине в пике римскому папе дать у себя приют отовсюду выгнанным иезуиским монахам; нужно же было, что бы не притоманные [настоящие] русские, а сии иезуиты склонили плененную Литву к присяги русскому монархизму; нужно же было, чтобы брат якобинца Марата, резавшего французских аристократов, был поставлен воспитателем дворянских детей.
И действительно. Давид Мара приехал в 28 лет учителем в семью Салтыковых — на швейцарцев была особая мода, прежде всего, из-за бешеной популярности «Новой Элоизы» Руссо (это примерно как сейчас выписывать гувернера-корейца, если ты фанат кейпопа и «Игры в кальмара»).
Во время французской революции Давид сменил фамилию — с высочайшего дозволения пожилой уже Екатерины Второй. В то время он перешел в семью Гончаровых, где занимался воспитанием мальчика Коли. В будущем у Николая родится дочь — Наталья Гончарова, которая выйдет замуж за Пушкина. Так что Александр Сергеевич даже мог обсуждать с тестем общего на двоих учителя французского (надеюсь, он это делал).
Сам Пушкин вспоминал Будри дважды.
Первый раз в Table-Talks:
Будри, не смотря на свое родство, демократические мысли, замасленный жилет и вообще наружность, напоминавшую якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный. Будри сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на свою худощавость и малый рост. Он рассказывал также много о его добродушии, любви к родственникам etc.
А второй раз, завуалировано, в послании цензору («что нужно Лондону, то рано для Москвы»):
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь;
Сатиру пасквиле, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом
[Куницын — популярный и умеренно-либеральный преподаватель в лицее, коллега Марата-Будри].
P.S. Впрочем, даже с ловкими придворными иностранцами в России случается всякое. Наш Давид Иванович пытался заниматься бизнесом, и вот чем это кончилось (слово ему самому:
...вы, возможно, не знаете, что снабжавшая Петербург мануфактура дорогой обивки и сукна, шитого золотом и серебром, принадлежала мне совместно с покойным г-ном Пишо, и что мы доставили рабочих из Лиона, которые довели бы ее производство до совершенства, если бы Его Величество император Павел I не посчитал вдруг уместным отменить шитые золотом и серебром парадные платья для дам и дать всем высшим чиновникам Империи расшитые суконные мундиры. Как видите, этот указ непосредственно коснулся нашей фабрики таким образом, что Пишо умер в нищете, а я за короткое время потерял все то небольшое состояние, которое накопил за шестнадцать лет неустанных трудов по воспитанию юношества.
Вместо новогодних пожеланий.
Восстание декабристов. 14 декабря 1825 года. На Сенатской площади два лицейских товарища Пушкина — Вильгельм Кюхельбекер и Иван Пущин.
Отмотаем на четыре месяца назад. Еще один их одноклассник, Александр Горчаков, возвращается с вод в Россию. Один из лучших учеников класса, он сразу по выпуску получил чин камер-юнкера, который Пушкин получит лишь в 1830-х и будет считать унизительным в свои годы.
Горчаков стремительно делает дипломатическую карьеру, он умный и талантливый чиновник, изящно встроившийся в систему. Еще через 30 лет это даст плоды — Горчаков станет сперва министром иностранных дел, а затем и канцлером. Именно он отменит итоги Крымской войны, «не двинув пушки, ни рубля».
Но пока мы в 1825 году. Горчаков по приезде направляется сначала не в Питер, а в Псковскую губернию — к своему дядюшке, предводителю тамошнего дворянства, который, естественно, осуществляет надзор за опасным ссыльным поэтом Пушкиным.
Однокашники встречаются. Через два месяца в стихах Пушкин так опишет это:
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Не совсем невзначай. Пушкин специально едет 69 верст из Михайловского в имение Лямоново (ныне Лямоны). Читает главы из «Бориса Годунова». Горчаков предлагает убрать «слюни» в некоторых местах. «А посмотри, у Шекспира и не такие еще выражения попадаются», — возражает Пушкин. «Да; но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени», — замечает князь.
«Не изменил души твоей свободной // Все тот же ты для чести и друзей» — обратим еще раз внимание на этот пассаж. Это до восстания декабристов. Тут важен сам факт, что Горчаков не побоялся встретиться с ссыльным товарищем, не отвернулся.
Но с 19 октября проходит еще раз два месяца. И мы снова с вами на Сенатской площади. Восстание разгромлено.
На следующий день Кюхельбекер бежит за границу со слугой. Его ловят в варшавском предместье и возвращают в Петербург в кандалах.
Пущин сидит дома и ждет ареста. К нему утром следующего дня приезжает Горчаков и вручает заграничный паспорт, с которым еще можно уехать. Горчаков рискует. Как минимум всей своей блестящей карьерой. «Не изменил души твоей свободной // Все тот же ты для чести и друзей».
Пущин отказывается: «он считал постыдным избавиться бегством от той участи, которая ожидает других членов общества: действуя с ними вместе, он хотел разделить и их судьбу». На следующий день он был арестован. На допросах держался с достоинством, в основном молчал или отрицал возводимые на него обвинения.
Об этом благородном поступке Горчакова тогда не узнал никто. Как и том, что после смерти Горчакова у него в архивах нашли антицерковные стихи Пушкина, которые он забрал, чтобы сжечь.
Горчаков был последним лицеистом первого набора. Он умер в 1883 году. В 1880 году он пожертвовал 200 рублей на памятник своему однокласснику Пушкину в Москве.
Восстание декабристов. 14 декабря 1825 года. На Сенатской площади два лицейских товарища Пушкина — Вильгельм Кюхельбекер и Иван Пущин.
Отмотаем на четыре месяца назад. Еще один их одноклассник, Александр Горчаков, возвращается с вод в Россию. Один из лучших учеников класса, он сразу по выпуску получил чин камер-юнкера, который Пушкин получит лишь в 1830-х и будет считать унизительным в свои годы.
Горчаков стремительно делает дипломатическую карьеру, он умный и талантливый чиновник, изящно встроившийся в систему. Еще через 30 лет это даст плоды — Горчаков станет сперва министром иностранных дел, а затем и канцлером. Именно он отменит итоги Крымской войны, «не двинув пушки, ни рубля».
Но пока мы в 1825 году. Горчаков по приезде направляется сначала не в Питер, а в Псковскую губернию — к своему дядюшке, предводителю тамошнего дворянства, который, естественно, осуществляет надзор за опасным ссыльным поэтом Пушкиным.
Однокашники встречаются. Через два месяца в стихах Пушкин так опишет это:
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Не совсем невзначай. Пушкин специально едет 69 верст из Михайловского в имение Лямоново (ныне Лямоны). Читает главы из «Бориса Годунова». Горчаков предлагает убрать «слюни» в некоторых местах. «А посмотри, у Шекспира и не такие еще выражения попадаются», — возражает Пушкин. «Да; но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени», — замечает князь.
«Не изменил души твоей свободной // Все тот же ты для чести и друзей» — обратим еще раз внимание на этот пассаж. Это до восстания декабристов. Тут важен сам факт, что Горчаков не побоялся встретиться с ссыльным товарищем, не отвернулся.
Но с 19 октября проходит еще раз два месяца. И мы снова с вами на Сенатской площади. Восстание разгромлено.
На следующий день Кюхельбекер бежит за границу со слугой. Его ловят в варшавском предместье и возвращают в Петербург в кандалах.
Пущин сидит дома и ждет ареста. К нему утром следующего дня приезжает Горчаков и вручает заграничный паспорт, с которым еще можно уехать. Горчаков рискует. Как минимум всей своей блестящей карьерой. «Не изменил души твоей свободной // Все тот же ты для чести и друзей».
Пущин отказывается: «он считал постыдным избавиться бегством от той участи, которая ожидает других членов общества: действуя с ними вместе, он хотел разделить и их судьбу». На следующий день он был арестован. На допросах держался с достоинством, в основном молчал или отрицал возводимые на него обвинения.
Об этом благородном поступке Горчакова тогда не узнал никто. Как и том, что после смерти Горчакова у него в архивах нашли антицерковные стихи Пушкина, которые он забрал, чтобы сжечь.
Горчаков был последним лицеистом первого набора. Он умер в 1883 году. В 1880 году он пожертвовал 200 рублей на памятник своему однокласснику Пушкину в Москве.
А помните, как Пушкин в своих стихах называет имена — своих друзей или врагов — и как они нам часто не говорят ничего? Помните, как мы пропускаем их взглядом и ленимся посмотреть их в энциклопедии? Порою напрасно.
Взять хотя бы известнейшее «Послание цензору». Все помнят: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы // У нас писатели я знаю каковы». Но кто разберет о чем речь в следующей же строфе?
Не редко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель.
Хвостов? Бунина? Кто это? Какие-то бездари той эпохи, подумает читатель; графоманы, высмеянные Пушкиным. Правильнее сказать: литераторы, отмененные Пушкиным. И если к Хвостову мы вернемся в другой раз, то об Анне Буниной давайте поговорим в деталях. Очень уж она интересна для эпохи срачей о феминитивах, кинофильмов в духе girl power и переосмысления гендеров.
Это первая значительная русская поэтесса. Анна Первая, как назвал ее Евтушенко:
Прабабка всех —
и Анны, и Марины,
Одоевцевой, и Раисы Блох,
она всех женщин пишущих мирила,
но тут, к несчастью, не помог и Бог.
Когда из живота чекисты Ольге
ребёнка вышибали сапогом, —
кровавые ошмётки и осколки
из Анны Буниной
и красной комсомолки
над всей Россией реяли кругом.
<…>
Есть в женщинах-поэтах постоянность
достоинства,
в отличие от нас.
Та Анна на коленях настоялась
за них за всех.
Анна, Марина и Ольга это Ахматова, Цветаева и Берггольц. Ахматова, как и Иван Бунин, еще и была отдаленным потомком Анны Буниной.
Почему «та Анна на коленях настоялась»? В 1822 году, когда Пушкин ехидничает над Буниной, ей почти 50 — и она смертельно больна. Она лечилась в Англии, но минеральные воды не помогают от рака груди.
В те годы Бунина могла писать только стоя на коленях, это было единственное положение, когда ей было не больно. Десятая муза, Северная Коринна, Русская Сафо писала стихи, превозмогая ужасные страдания. Обсмеяться, Александр Сергеевич.
Пушкина можно понять. Ему чуть больше 20, а это какая-то стихотворица на 25 лет старше — да еще и из вражеской партии. Он ведь был принят в «Арзамас», а та в «Беседу». Не только Пушкин, все арзамасцы издевались над ней (можно сказать: травили). Батюшков, например, писал:
Ты Сáфо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но, к моему ты горю,
Пути не знаешь к морю
Суть шутки, повторенной, кстати, позже в «Карамазовых» в том, что в отличие от гречанки Бунина никак не кончит с собой. Можно надорвать живот от смеха.
Впрочем, Бунина нашла, как парировать:
Мужчины ж, милая... Ах, боже упаси!
Язык — как острый нож!
В Париже, в Лондоне, — не только на Руси, —
Везде равны! заладят то ж да то ж:
Одни ругательства, — и все страдают дамы!
Ждем мадригалов мы, — читаем эпиграммы.
От братцев, муженьков, от батюшков, сынков
Ловите еще немного фемоптики от Анны Первой:
На что училась ты стихам?
Тебе чтоб брать из своего все круга,
А ты пустилася хвалить мужчин!
Как будто бы похвал их стоит пол один!
Изменница! Сама размысли зрело,
Твое ли это дело!
Анна Бунина сделала себя сама. Она потеряла мать в младенчестве, отец сдал ее родственникам. Анна забрала свою долю имения и уехала в Петербург, где обучила себя сама и сошлась с известными литераторами.
В «Беседе» она оказалась скорее лишь потому, что родилась на четверть века раньше Пушкина. Тому же Шишкову, патриарху этой партии, когда тот написал ей в альбом, что главное достоинство женщины — кротость, она отвечала так: «Унижая себя, теряет [женщина] главное и единственное пола своего преимущество».
А писала ли она занудно и по-старославянски решать вам. Я лишь покажу пример ее стихов:
Пламень лютейший
Душу палит;
Сердце томится,
Высохло всё:
Яд протекает
В жилах моих
Как по мне, пора бы добавить Анну Бунину в школьную программу и переписать наш канон.
Взять хотя бы известнейшее «Послание цензору». Все помнят: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы // У нас писатели я знаю каковы». Но кто разберет о чем речь в следующей же строфе?
Не редко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель.
Хвостов? Бунина? Кто это? Какие-то бездари той эпохи, подумает читатель; графоманы, высмеянные Пушкиным. Правильнее сказать: литераторы, отмененные Пушкиным. И если к Хвостову мы вернемся в другой раз, то об Анне Буниной давайте поговорим в деталях. Очень уж она интересна для эпохи срачей о феминитивах, кинофильмов в духе girl power и переосмысления гендеров.
Это первая значительная русская поэтесса. Анна Первая, как назвал ее Евтушенко:
Прабабка всех —
и Анны, и Марины,
Одоевцевой, и Раисы Блох,
она всех женщин пишущих мирила,
но тут, к несчастью, не помог и Бог.
Когда из живота чекисты Ольге
ребёнка вышибали сапогом, —
кровавые ошмётки и осколки
из Анны Буниной
и красной комсомолки
над всей Россией реяли кругом.
<…>
Есть в женщинах-поэтах постоянность
достоинства,
в отличие от нас.
Та Анна на коленях настоялась
за них за всех.
Анна, Марина и Ольга это Ахматова, Цветаева и Берггольц. Ахматова, как и Иван Бунин, еще и была отдаленным потомком Анны Буниной.
Почему «та Анна на коленях настоялась»? В 1822 году, когда Пушкин ехидничает над Буниной, ей почти 50 — и она смертельно больна. Она лечилась в Англии, но минеральные воды не помогают от рака груди.
В те годы Бунина могла писать только стоя на коленях, это было единственное положение, когда ей было не больно. Десятая муза, Северная Коринна, Русская Сафо писала стихи, превозмогая ужасные страдания. Обсмеяться, Александр Сергеевич.
Пушкина можно понять. Ему чуть больше 20, а это какая-то стихотворица на 25 лет старше — да еще и из вражеской партии. Он ведь был принят в «Арзамас», а та в «Беседу». Не только Пушкин, все арзамасцы издевались над ней (можно сказать: травили). Батюшков, например, писал:
Ты Сáфо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но, к моему ты горю,
Пути не знаешь к морю
Суть шутки, повторенной, кстати, позже в «Карамазовых» в том, что в отличие от гречанки Бунина никак не кончит с собой. Можно надорвать живот от смеха.
Впрочем, Бунина нашла, как парировать:
Мужчины ж, милая... Ах, боже упаси!
Язык — как острый нож!
В Париже, в Лондоне, — не только на Руси, —
Везде равны! заладят то ж да то ж:
Одни ругательства, — и все страдают дамы!
Ждем мадригалов мы, — читаем эпиграммы.
От братцев, муженьков, от батюшков, сынков
Ловите еще немного фемоптики от Анны Первой:
На что училась ты стихам?
Тебе чтоб брать из своего все круга,
А ты пустилася хвалить мужчин!
Как будто бы похвал их стоит пол один!
Изменница! Сама размысли зрело,
Твое ли это дело!
Анна Бунина сделала себя сама. Она потеряла мать в младенчестве, отец сдал ее родственникам. Анна забрала свою долю имения и уехала в Петербург, где обучила себя сама и сошлась с известными литераторами.
В «Беседе» она оказалась скорее лишь потому, что родилась на четверть века раньше Пушкина. Тому же Шишкову, патриарху этой партии, когда тот написал ей в альбом, что главное достоинство женщины — кротость, она отвечала так: «Унижая себя, теряет [женщина] главное и единственное пола своего преимущество».
А писала ли она занудно и по-старославянски решать вам. Я лишь покажу пример ее стихов:
Пламень лютейший
Душу палит;
Сердце томится,
Высохло всё:
Яд протекает
В жилах моих
Как по мне, пора бы добавить Анну Бунину в школьную программу и переписать наш канон.
Литературно-гастрономическое открытие дня. Оказывается, какао Ван-Гутена из «Облака в штанах» Маяковского (то самое, про которое здорово крикнуть на эшафоте) производится до сих пор и продается в России. Я вот на Озоне заказал в красивой банке, а есть и варианты попроще — причем там есть какие-то разные обжарки, красное какао, черное какао. Планирую теперь все дегустировать!
Кто написал «Войну и мир»? А «Анну Каренину»? Казалось бы, что за глупые вопросы. Любой человек, ходивший в школу, даже последний двоечник, который списывал сочинения и читал сайты с краткими содержаниями, ответит вам: Лев Толстой. Но так ли это на самом деле?
В сентябре 1862 года юная девушка Софья Андреевна Берс вышла замуж за молодого и уже достаточно популярного писателя — Льва Николаевича, конечно.
А теперь ответьте: чем она занималась все лето до замужества? Готовила застолье? Выбирала платье? Цветочки, розочки? Неверно. Она писала повесть. Повесть под названием «Наташа».
Что за Наташа? А я вам скажу, что за Наташа — Наташа Ростова. Звучит знакомо, не правда ли?
Толстой взял не только имя героини, но и заимствовал целые сцены семейной жизни Ростовых — из неопубликованной повести своей жены.
Поэтому, когда говорят, что Софья Андреевна «просто переписывала» черновики за Толстым, это, мягко говоря, не правда. Помимо линии с Ростовыми, известно, что некоторые женские образы расписывала она (как и позже в «Карениной»).
По существу они писали оба великих романа вместе. Как Ильф и Петров, как братья Стругацкие.
Если уж совсем честно, то однажды нам надо будет начать писать на обложках «Войны и мира» и «Анны Карениной» два имени. Да и улицы Толстого было бы неплохо переименовать — в улицы Льва и Софьи Толстых.
В сентябре 1862 года юная девушка Софья Андреевна Берс вышла замуж за молодого и уже достаточно популярного писателя — Льва Николаевича, конечно.
А теперь ответьте: чем она занималась все лето до замужества? Готовила застолье? Выбирала платье? Цветочки, розочки? Неверно. Она писала повесть. Повесть под названием «Наташа».
Что за Наташа? А я вам скажу, что за Наташа — Наташа Ростова. Звучит знакомо, не правда ли?
Толстой взял не только имя героини, но и заимствовал целые сцены семейной жизни Ростовых — из неопубликованной повести своей жены.
Поэтому, когда говорят, что Софья Андреевна «просто переписывала» черновики за Толстым, это, мягко говоря, не правда. Помимо линии с Ростовыми, известно, что некоторые женские образы расписывала она (как и позже в «Карениной»).
По существу они писали оба великих романа вместе. Как Ильф и Петров, как братья Стругацкие.
Если уж совсем честно, то однажды нам надо будет начать писать на обложках «Войны и мира» и «Анны Карениной» два имени. Да и улицы Толстого было бы неплохо переименовать — в улицы Льва и Софьи Толстых.
Люблю литературные находки, которые лежали, казалось бы, на самом видном месте.
Итак, «Мертвые души» Гоголя:
Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, на которое тот хлопал только в глазами, сидят в креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв ко сну.
Ничего не смущает? Послание в стихах Вертера к Шарлотте. В стихах.
«Страдания юного Вертера» (или «молодого» в других переводах) — полностью прозаическая книга Гёте. Настолько прозаическая, что оссиановские поэмы Макферсона, которые Вертер ближе к финалу зачитывает Шарлотте кусками, по-немецки записаны прозой (как, впрочем, и в английском «оригинале» Макферсона). Из стихов там только многократные упоминания Гомера разве что.
Но ведь не ошибка же это Гоголя? Нет, не ошибка.
Речь про стихи Алексея Мерзлякова 1801 года. Мерзляков был поэтом и переводчиком из поколения Жуковского и Карамзина. Во время пушкинской юности Мерзляков долгое время возглавлял кафедру словесности в Московском университете (и был объектом ироничных насмешек в письмах Пушкина).
В 1799 году еще молодой Мерзляков вместе с Андреем Тургеневым затеял перевод «Вертера» на русский, и на полях этой работы написал стихи так сказать по мотивам.
Послание Вертера к Шарлоте это 420 строк александрийским стихом. Звучат они примерно так (Собакевича можно понять, в целом):
Средь младости моей судьбою угнетенный,
Твоею красотой, Шарлота, пораженный,
Слезами я к тебе пишу, мой милый друг!
Но нас с вами интересует вот этот фрагмент. Поясню контекст: несчастный возлюбленный Вертер (мерзляковский, не гётевский) решил наложить на себя руки и пишет Шарлотте:
Будь счастлива, мой друг, и жизнью утешайся,
Среди семьи своей покоем наслаждайся,
А я — а я теперь в ночь вечную иду,
Так хладен, как земля, на землю упаду.
Забудет мир меня, и я его забуду
О всем, что мило мне, и помнить уж не буду.
Лотман первым указал, что этот фрагмент спародировал позже Пушкин в комично-романтической элегии Ленского перед дуэлью (считай, тоже самоубийством):
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной…
Вот такие непростые стихи Чичиков читает Собакевичу!
Итак, «Мертвые души» Гоголя:
Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, на которое тот хлопал только в глазами, сидят в креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв ко сну.
Ничего не смущает? Послание в стихах Вертера к Шарлотте. В стихах.
«Страдания юного Вертера» (или «молодого» в других переводах) — полностью прозаическая книга Гёте. Настолько прозаическая, что оссиановские поэмы Макферсона, которые Вертер ближе к финалу зачитывает Шарлотте кусками, по-немецки записаны прозой (как, впрочем, и в английском «оригинале» Макферсона). Из стихов там только многократные упоминания Гомера разве что.
Но ведь не ошибка же это Гоголя? Нет, не ошибка.
Речь про стихи Алексея Мерзлякова 1801 года. Мерзляков был поэтом и переводчиком из поколения Жуковского и Карамзина. Во время пушкинской юности Мерзляков долгое время возглавлял кафедру словесности в Московском университете (и был объектом ироничных насмешек в письмах Пушкина).
В 1799 году еще молодой Мерзляков вместе с Андреем Тургеневым затеял перевод «Вертера» на русский, и на полях этой работы написал стихи так сказать по мотивам.
Послание Вертера к Шарлоте это 420 строк александрийским стихом. Звучат они примерно так (Собакевича можно понять, в целом):
Средь младости моей судьбою угнетенный,
Твоею красотой, Шарлота, пораженный,
Слезами я к тебе пишу, мой милый друг!
Но нас с вами интересует вот этот фрагмент. Поясню контекст: несчастный возлюбленный Вертер (мерзляковский, не гётевский) решил наложить на себя руки и пишет Шарлотте:
Будь счастлива, мой друг, и жизнью утешайся,
Среди семьи своей покоем наслаждайся,
А я — а я теперь в ночь вечную иду,
Так хладен, как земля, на землю упаду.
Забудет мир меня, и я его забуду
О всем, что мило мне, и помнить уж не буду.
Лотман первым указал, что этот фрагмент спародировал позже Пушкин в комично-романтической элегии Ленского перед дуэлью (считай, тоже самоубийством):
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной…
Вот такие непростые стихи Чичиков читает Собакевичу!
Никогда нельзя предугадать заранее, что может принести тебе чтение Гёте. Помимо нового прочтения эпизода из «Мертвых душ» я еще узнал, например, нечто новое о кофейне «Старбакс».
Все это время я наивно полагал, что на их логотипе, хоть новом, хоть старом, изображена русалка. На худой конец — сирена.
Но оказалось, что это мелюзина. Она же мелузина. Она же мелизанда. Фея из средневековых кельских легенд. Полуженщина-полурыба, а иногда полузмея. Ключевое отличие от русалки — два хвоста (как на лого «Старбакса», да).
Мелюзина не только в старых книгах. Мелюзина есть в последних «Фантастических тварях», в игре «Ведьмак». Мелюзина есть в важном феминистическом романе Антонии Байет «Обладать». И — внезапно — в поздней повести Алексея Ремизова (книга 1952 г. «Мелюзина. Брунцвик»).
Все это время я наивно полагал, что на их логотипе, хоть новом, хоть старом, изображена русалка. На худой конец — сирена.
Но оказалось, что это мелюзина. Она же мелузина. Она же мелизанда. Фея из средневековых кельских легенд. Полуженщина-полурыба, а иногда полузмея. Ключевое отличие от русалки — два хвоста (как на лого «Старбакса», да).
Мелюзина не только в старых книгах. Мелюзина есть в последних «Фантастических тварях», в игре «Ведьмак». Мелюзина есть в важном феминистическом романе Антонии Байет «Обладать». И — внезапно — в поздней повести Алексея Ремизова (книга 1952 г. «Мелюзина. Брунцвик»).
Многие спрашивают: Илья, а как ты все это находишь. Рассказываю секрет: я просто гуглю, когда читаю, каждое незнакомое и полузнакомое слово, имя и название, и, если чувствую возможную зацепку, проверяю еще в Корпусе русского языка