Дополнительного объёма “Библиотекарю” добавляет экранизация. Сценаристы выкинули в ведёрко все признаки ресентимента и решили осовременить эту историю, впихнув туда всё самое лучшее сразу, включая феминизм и национальный вопрос. Книги превратились во что-то среднее между символом власти и народным достоянием, а сам Вязинцев ближе к финалу совсем уж немилосердно начинает смахивать на Навального.

Я бы сказала, что это удивительный пример того, как логичная вроде бы попытка натянуть роман на день сегодняшний неожиданно дала осечку. Пока натягивали, день стал вчерашним, а 17-летней давности текст — как никогда современным. Сними они подстрочник — попали бы в самую копеечку. Но мне всё равно понравилось. Угарно=)

Думаю, что на фоне бешеного успеха «Слова пацана» заполучить себе на диванчик Жору Крыжовникова хотели все ютюб-журналисты. Но Жора сделал финт ушами и пришёл на крошечный канал к какому-то чуваку, который занимается “глубокими разборами” фильмов и сериалов. Вот прям запиливает часовые видосы со своими рассуждениями о том, почему все эти вымышленные люди ведут себя так, а не иначе, что хотел сказать автор, и с помощью каких приёмов он манипулирует зрителями. Жоре понравился его разбор сериала, и он понял, что здесь можно будет всласть наговориться о ремесле сценариста и режиссёра.

Получилась упоительная беседа на грани лекции о том, как непредсказуем зритель, как бесконечен путь к совершенству, как важно резать по живому, сомневаться и переделывать. Крыжовников — прирождённый препод, он даже обсуждение сериала и вот это вот “а он чё? а она чё?” превращает в полезный урок. Сто лет назад я брала у него интервью, и тоже получила интереснейшую лекцию о разных типах комедии. С тех пор не упускаю случая бесплатно его послушать. А ваннаби-сценаристам вообще сам Бог велел.

Раз уж речь зашла о «Слове пацана», пора бы уже рассказать о классной книге на эту тему. И нет, это не одноименный документальный труд Роберта Гараева. Из интересного там — только генезис проблемы, а погружаться в побывальщину об однообразной жизни гопников было довольно тоскливо.

Прошлой весной я прочитала роман Шамиля Идиатуллина “Город Брежнев”, и теперь хорошо понимаю, почему у сериала “Слово пацана” такой широкий охват. Изначально же он был рассчитан на аудиторию 40+, которая всё это будет смотреть, вспоминать молодость, заливаться слезами, благодарить судьбу за то, что этот пиздец позади и подпевать Шатунову. Но на школоту никто ни секунды не ориентировался. Никто не подумал о том, что история “казанского феномена” для людей, родившихся в 90-х и позже прозвучит как какая-то невозможная сенсация.

Ну то есть, вот откуда мы пассивно черпаем сегодня знания о бытовых реалиях в Союзе? Из старых-добрых мультиков, фильмов и чьих-то параноидальных фантазий о том, как там было то ли тепло, светло и весело, то ли голодно, холодно и страшно. Ясно было только, что граждане в булочную на такси не ездили, у природы нет плохой погоды, а монополия на насилие — только у государства. И тут вдруг тебе рассказывают о какой-то параллельной реальности, в которой толпы подростков, вооружённых арматурой и нунчаками из ножек от табуреток, держали в страхе целые города и были почти неуловимы для ментов. Ну то есть…Это фантастика же! Вот люди и удивились.

Удивилась и я, когда прочла “Город Брежнев”. Там события происходят в начале 80-х в отстраиваемых вокруг КамАЗа Набережных Челнах. 13-летний Артур едет в летний лагерь, где находит себе сенсея — молодого ветерана войны в Афганистане, тайно владеющего запрещённым в Союзе карате. Артур возвращается из лагеря с мятой тетрадкой азов боевого искусства, а тут как раз на улицах города начинается странный кипеш. Все ровесники Артура переодеваются во что-то вроде униформы (шапочки и телогрейки) и принимаются остервенело охранять свои районы, напрыгивая на всех, кто заблудился. Мама Артура вся в заботах по дому, папа носится как угорелый по КамАЗу, разруливая косяки и пытаясь вписаться в производственный план. И Артур, как примерно все его ровесники, оказывается полностью предоставлен самому себе и улице. Ему же ещё очень хочется попрактиковаться в искусстве «ки-я!», а тут такая оказия. И неглупый вроде мальчик из приличной семьи начинает бегать на стрелки и отхватывать пиздюлей, в том числе и от родной милиции, у которой свои методы работы с молодёжью. Там есть всё: и дружба, и любовь, и предательство, и убийство, и настоящий триллер в финале. И набор персонажей примерно тот же, что в “Слова пацана”, включая папу на высокой должности и любовницу ветерана Афгана, живущую в общаге.

Я прочитала этот роман взахлёб, он мне чем-то даже напомнил “Пищеблок” Иванова — по качеству реконструкции советского детства. Я хоть и родилась в 85-м, но в летние пионерлагеря попасть успела. И фанатеющий от Брюса Ли вожатый, прошедший Афган — это история прямиком из моего детства. Звали его Сашка, он не вылезал из тельняжки и байковой рубахи с пришитым на спине портретом Брюса Ли, в лицах пересказывал нам фильмы про монахов Шаолиня, пел песни под гитару во время отбоя, а по утрам будил нас ещё до горна и тащил босых по шишкам в лес, учить рукопашному бою вместо зарядки. Воспоминания наплывали друг на друга, пока я читала “лагерную” часть романа, из которой ностальгию можно ложками есть — настолько всё это общие места. Но когда началась “городская” часть романа с дележом асфальта, мне показалось, что Идиатуллин ради криминального саспенса ударился в небылицы. Ну, как Роберт Родригес в “От заката до рассвета”.

Я не могла поверить в то, что новоиспечённые пионеры, отчеканив клятву, едут на стрелку, чтобы отметелить соседей по району за просто так. И только когда я полезла выяснять, почему же карате было под запретом в СССР, я узнала и про группировки, и про цеховиков и про весь этот полуподпольный мир, из которого потом вылупился бандитизм 90-х. Так что, когда я впервые услышала про сериал “Слово пацана”, я была уверена, что это вольная экранизация Идиатуллина. Но за “Город Брежнев” можно не переживать — его уже адаптировали под сериал и вовсю снимают.

Я опять стала жертвой завышенных ожиданий, проспонсированных критиками, которым напекло макушки на Венецианском кинофестивале. О чём это я? О фильме “Бедные несчастные” Йоргоса Лантимоса, который не похвалили только мёртвые.

Хирург-новатор получает в своё распоряжение труп беременной утопленницы, пересаживает ей мозг её ребёнка и даёт имя Белла Бакстер. Новорождённая Белла осваивает в ускоренном темпе прямохождение и речь и радует хирурга и его ассистента своей детской непосредственностью. Проблемы начинаются, когда она нащупывает свой клитор и как крыса из известного эксперимента, принимается постоянно нажимать на эту кнопку. Вслед за этим грехопадением (яблоко там кстати тоже присутствует, но его не едят кхм) следует совсем уж неприемлемая жажда познать мир вокруг. И в этом Белле вызывается помочь адвокат-прохиндей Данкан — такой же кайфожор, чей психологический возраст не превышает лет 13. Так что познание мира с Данканом ограничивается сексом, обжорством и пьянством в лиссабонском отеле. В конце концов, Белла перерастает своего любовника и вырывается на волю — в парижский бордель. Где с ней заводит дружбу с привилегиями чернокожая проститутка-социалистка.

Всё это правда уморительно, особенно бесподобный Марк Руффало в роли Данкана и постельные сцены, из которых на четверть состоит этот фильм. И костюмы, костюмы просто шик! Но вот эта идея о том, что полноценное развитие женщины как личности неотделимо от циклопического количества беспорядочных половых связей с белыми угнетателями… Короче, как-то не так я представляла себе образовательный процесс человека, который приходит к выводу, что ему надо заняться медициной.

Я не могу, мне надо это сказать — какой же всё-таки охуительный подкаст “Время и деньги”. Для тех, кто имеет привычку слушать подкасты, это вряд ли новость, он давно в топах. Но не все же такие расторопные.

Исторический подкаст о том, как строился бизнес на Руси — со времён царя Гороха (вот прям начиная от рабовладельческого бизнеса) до развала Совка — безупречно написан и исполнен Андреем Аксёновым. Для меня самыми интересными оказались эпизоды про экономические эксперименты большевиков и советской власти: упразднение денег, торгсин, коммунальное уплотнение и преследование спекулянтов. Пятый сезон целиком посвящён деньгами, и там есть совершенно душераздирающий эпизод про трудодни, из-за которых загнулись и вымерли российские деревни.

Естественно, после этого я подсела на другой подкаст Аксёнова — Закат Империи — исторический сериал про разные страты российского общества накануне революции. Летом они выпустили его в формате ютюб-канала, и это настоящее наслаждение. Обожаю.

Книжку вот тут неплохую прочитала, спешу поделиться. У писательницы Аси Володиной в 2022 году вышло аж два дебютных романа: “Часть картины” и “Протагонист”. Второй отхватил какую-то премию и был восхвален критиками. Так что выбора-то у меня, считай, и не было.

Студент философского факультета Академии (в которой без труда угадывается МГУ), выходит из окна общаги. В записке он обвиняет в своей смерти руководство факультета и преподшу по немецкому — за то, что не дают вторых шансов. Самоубийство вызывает у окружающих острый приступ рефлексии: роман состоит из монологов студентов, преподши, сестры и матери героя, декана и даже секретарши декана.

Сольники декана и однокурсников нужны лишь для того, чтобы поупражняться в стиле ловко приравнять Академию к авторитарному государству: неравенство, кадровая селекция, слежка в соцсетях и 70-летние ректор и декан (старые друзья), лица которых лоснятся от ботокса. Весь жир романа скопился в истории матери — страшной сказке про принцессу и бандита. И это вот как раз то самое место, где зарыт литературный клад.

Вывихнутая логика обиды, которой пропитана каждая строчка мамашиной исповеди, передана мастерски. Её рассказ похож на спираль: на каждом витке она не забывает обернуться и вновь упрекнуть, обвинить, напомнить. Чтобы у нас не оставалось никаких сомнений — во всех её ошибках и неадекватных реакциях виноват тот, другой. И да, он виноват. Но где же та грань, за которой начинается её личная ответственность за свои поступки? Она, вообще, есть?

Мать ведёт монолог, адресованный мужу, но в “копии” стоят дети, перед которыми она пытается оправдаться. У всех нас в какой-то момент состоялся этот разговор с мамой, в котором мы сыпали претензиями, а она отчаянно защищалась. "Время было такое, что не приведи Господь. Жрать было нечего, в стране бардак. Отец твой — урод и аномалия". И обида, обида, обида. Обида — слово женского рода не только грамматически, но и по существу. Потому что у мужчины есть 1001 способ обидеть женщину. Изнасиловать, избить, уйти, не платить алименты и издевательски сострить: “корми детей своей кровью”. Всему этому женщина, обездвиженная ребёнком и ограниченная в средствах, может противопоставить только своё отчаяние и обиду. Но это тоже оружие — массового поражения и замедленного действия.

У, простите, Лабковского в новой книге “Привет из детства” есть прямое утверждение, что многолетняя обида сродни хроническому заболеванию. И как любое заболевание, она снижает качество жизни. Всё так. Обида превращает людей в инвалидов, не способных адекватно оценивать ситуацию, себя и окружающих. И отравляет жизнь им и их близким. История матери из “Протагониста” богато иллюстрирует этот сценарий.

На мой взгляд, это настолько самодостаточная тема, что ей можно было бы и ограничиться. Но Ася же дебютант, а дебютанты любят надеть всё красивое сразу. Поэтому тут тебе и хламида с цитатами из греческих трагедий. И перчаточки с масками из эпохи пандемии (смешно сегодня читать про пандемию, как про что-то остросоциальное). И даже лохматый парик Стаса Круглицкого, виртуоза паронимических каламбуров типа “делу время, а потехе щас”. Секретарша декана сыпет похожими исковерканными фразеологизмами, называя себя “серым координатором”. И эта лексическая проработка манеры речи персонажа — очень классный приём, обожаю такое. Но его бы, вместе с цитатами из "Ифигении в Тавриде" и мальчиками с модными психическими расстройствами, можно было приберечь для пары-тройки других романов.

Пересмотрела «Мастера и Маргариту» и убедилась в том, что романа с Маргаритой у Мастера не было. Это такой же плод его воображения, как и визит Воланда в Москву. Сейчас объясню.

Мастер встречает Маргариту всего два раза. Первая встреча на демонстрации отвлекает его от мыслей о самоубийстве и дарит надежду. Но Маргарита резко обрывает его поползновения фразой “Я замужем”. И даёт напутствие: пишите свой роман о Воланде. И он пишет, но ему нужен читатель. А после судилища в Союзе Писателей он понял, что не может доверять никому, все предали. И он придумывает себе верного союзника — Маргариту.

Ему достаточно было одной встречи с немцем, чтобы написать похождения Воланда и его свиты. А уж нафантазировать любовный роман с красоткой — изи. “Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь”, говорит он Бездомному. Ну ещё бы. И всё у Мастера с Маргаритой классно ровно до того момента, как он видит её с мужем на выходе из театра. Реальность второй раз грубо врывается в его уютный выдуманный мирок. Кукуха Мастера не выдерживает и уходит в штопор. Тогда-то он и меняет “сценарий” своего любовного романа, в котором вдруг начинаются какие-то выяснения отношений и метания. И больше времени проводит с немцем (воображаемым, естественно), который как бы вытесняет Маргариту. Как одна волна безумия вытесняет другую.

Мастера никто не навещает в психушке не потому, что его невозможно найти, а потому что некому. И рукопись ему отдать некому — поэтому он отдаёт её медсестре, в глубине души понимая, что она просто затеряется и никем не будет прочитана. А это для писателя невыносимо. И Мастер фантазирует, о том, как Маргарита получает рукопись, читает её и буквально умирает от горя. Потому что Мастеру, как и любому человеку, нужен кто-то, кто заметит его уход и заплачет о нём. А на страницах своей рукописи он дарит себе отмщение, вечную любовь и освобождение. Когда реальность слишком невыносима, всегда можно прожить насыщенную жизнь в своей голове.

Токсичный Зритель — Подписаться

“Год в Провансе” неописуемо хорош. Но упаси вас Бог читать его натощак, потому что он на треть состоит из описаний завтраков, обедов и ужинов. Я даже не догадывалась, что дуэт слова и желудка может произвести на свет что-то более художественное, чем рецепт. Но вот он — гастрономический портрет региона, после которого желание посетить Прованс станет таким же навязчивым, как припев из песни Ёлки.

Питер Мейл — англичанин тогда ещё средних лет, прикупивший с женой домик в Провансе в конце 1980-х. Это время, когда Прованс вдруг стал популярным туристическим направлением: на приморских курортах уже было не протолкнуться, а жители деревень всё ещё с недоумением наблюдали за ростом цен на недвижимость и наплывом прожорливых иностранцев с суровых северных земель. Поселившись на год в деревне, Мейл начал с энтузиазмом дегустировать и постигать местные обычаи, наблюдая за соседями, чья жизнь полностью подчинена сельскохозяйственному циклу, в сердце которого — уход за виноградниками.

В 27 лет я дебютировала в качестве волонтёра во французской деревне Пюилярок в Окситании. Это, без ужимок, одно из лучших воспоминаний в моей жизни. Мы жили в домике викария, чистили колодцы, строили лестницу на крутом склоне, играли, смеялись и заливались вином до потери пульса. Когда мы только приехали, в нашу честь тут же устроили коктейль-вечеринку, согнав всех местных жителей — преимущественно пенсионеров, так как дело было в августе и весь молодняк резвился на море. Все знали нас в лицо и постоянно одаривали: я не успевала платить за свой кир рояль в баре, а мясник то и дело порывался подарить нам паштет. Мы, естественно, побывали на винодельне, где нам устроили подробную экскурсию. И на воскресном рынке в соседней деревне Сан-Антонэн, откуда я уезжала, любуюясь Пиренеями, в кабриолете престарелого мэра Пюилярока)) А на третьей неделе нас начали приглашать на прощальные званые ужины к местным, половина которых были офранцузевшими англичанами вроде Питера Мейла. Их дома казались мне роскошными — гигантские терассы с видом на закат, бильярдные комнаты, переоборудованные амбары с кирпичами из сена вместо диванов — в общем, как будто попал на страницы спецвыпуска журнала AD, посвящённого деревенскому шику. И с тех пор я очень хорошо знаю, что такое настоящий французский ужин со сменой шести блюд. Книга Мейла разом вернула мне эти воспоминания, за что я ему очень благодарна. И теперь хочу ещё.

Почитала распиаренный онлайн-триллер “Йеллоуфейс” Ребекки Куанг, которую продают как “едкую сатиру на издательский бизнес”. Большая часть сюжета разворачивается в Твиттере, который давно превратился в минное поле для любого мало-мальски медийного американца. Так что это скорее сатира на диктатуру соцсетей, которые держат в невротическом тонусе всех, кто там засиживается допоздна.

Посредственная писательница Джун Хейворд становится свидетельницей нелепой смерти своей более успешной подруги Афины Лю. И не раздумывая, тырит свежую рукопись Афины о подвиге китайских рабочих на Первой мировой войне. В бреду вдохновения Джун дописывает черновик и публикует роман под именем Джунипер Сонг.

Лет 20 назад у Джун, вероятно, не было бы проблем. Ну, кроме столкновения с собственным творческим бесплодием в тишине отгремевшего ворованного успеха. Но мы живём в мире, где дискуссии о расизме и “культурной апроприации” возникают с полпинка. Стоит какой-нибудь возмутительно белой певичке нарядиться в костюм Покахонтас на Хэллоуин — и брызги говна из Твиттера долетают аж до заголовков серьёзных изданий. Поэтому когда белая Джун публикует роман о китайцах, твиттеряне набрасывается на неё с обвинениями в плагиате и расизме. Действуя, скорее, по инерции, они даже не подозревают, до какой степени правы. И соцсети, ещё вчера служившие инструментом пиара, превращаются в лабораторию травли и пытку пуш-уведомлениями.

Ирония тут в том, что будь сама Куанг белой, она бы неминуемо огребла в том же Твиттере, получив диагноз "расистка". Но принадлежность к “нацменьшинствам” позволяет ей прямолинейно освещать весь этот левацкий психоз, не беспокоясь за собственную репутацию. И ведь никому и в голову не придёт упрекнуть её в том, что она посмела написать книгу от лица белой женщины, которая по факту сталкивается с обратным расизмом. Это чем-то напоминает легендарный стендап Криса Рока “Чёрные vs нигеры” — тоже, по сути, зарисовка о том, как нормальным людям досаждают тупорылые собратья. Но представить себе такое в исполнении белого почти невозможно.

Рубрика “Вспомнить всё”. Или коротко о хороших книгах.

Весь прошлый год я корчилась в огне эмиграции и материнства, разрываясь между работой, думскроллингом, уборкой и присмотром за годовалым ребёнком. Тем не менее, мне удавалось слезать с этой карусели (привет Родителю №2) и читать что-то более художественное, чем новости и паблики о тяготах материнства. Стресс мгновенно стирал впечатления от прочитанного. Но недавно я сдала ребёнка в сад и ко мне начала возвращаться память. А там — залежи интересного, которым грех не поделиться.

Юрген Торвальд “Век криминалистики”. История развития криминалистики, написанная как детективный сериал. Герои — авторы прорывных теорий и методик — проходят путь от насмешек и издевательств к международному признанию. Торвальд воссоздаёт историю их изысканий через криминальную хронику тех времён. Так что книга представляет собой сплав детективных загадок и производственной драмы. И читать это ужасно увлекательно. Хайли рекомендед!

Шамиль Идиатуллин “Убыр”. Родители 14-летнего Наиля вернулись с похорон в деревне и начали чудить по экспоненте. После нескольких жутких эпизодов Наиль хватает младшую сестру и отправляется в деревню к бабке, чтобы спасти родителей, приняв бой с древнехтоническим злом.
У меня с Идиатуллиным всё сложно в диапазоне love/hate. Он пишет очень интересные книги, но его каменоломная манера изображать подростковую речь (рассказ ведётся от лица Наиля) выводит меня из себя. Шамиль рубит тело текста топором, собирая предложения из разлетающихся щепок. И часто суть происходящего остаётся не проявленной, застревая в пространстве между слов. В экшн-сценах вообще перестаёшь ориентироваться, как будто тебя замели под лавку и выключили свет, и ты на слух силишься определить, кто же там кого. А так бы я, конечно, порекомендовала этот роман, хотя бы из-за национального колорита и первоклассной жути.


Евгений Чижов “Перевод с подстрочника”. Поэт-переводчик Олег Печигин отправляется из Москвы в Туркменистан закрытую среднеазиатскую страну Коштырбыстан, чтобы перевести на русский стихи Народного Вожатого — солнцеликого и многомудрого президента Рахматкула Гулимова. Идея перевода принадлежит бывшему однокурснику Олега, коштыру Тимуру, ставшему на родине чем-то вроде Константина Эрнста. Репутация Коштырбыстана подмочена всякими грязными и безосновательными сплетнями о репрессиях и зверствах. И надо бы это исправить командировкой московского поэта в позолоченный край, бывший когда-то частью СССР. Зной, радушный приём, подношения и тщательно продуманная Тимуром развлекательная программа притупляют критическое мышление Олега. Ему начинает казаться, что Коштырбыстан — прекрасная страна возможностей. Он потихоньку перенимает этот размеренный образ жизни, но чары рассеиваются после поездки в одну из деревень. Хороший очень достоверный роман.

Коротко о хороших книгах. Часть 2

Горан Петрович. "Осада церки Святого Спаса".
Честно говоря, я даже толком не помню сюжета книги, потому что он абсолютно не важен. Петрович взял за основу историческое событие — разрушение сербского монастыря Жича болгарами и куманами в 1291 году. Но вместо того, чтобы удариться в кропотливую реконструкцию, написал изящную метафорическую сказку, инкрустированную словами как драгоценностями. Здесь даже самые эфемерные явления приобретают плотность предметов. Невероятно красивая книга, просто зависть берёт, когда видишь такую талантливую игру с языком. Хочется перечитывать снова и снова.

Оливия Лэнг "Тело каждого"
Изыскания Лэнг в области искусства — чтиво на любителя, но любителей оказалось много. Лэнг пишет об искусстве из своих личных интересов. Для неё это способ разобраться с собственными проблемами и вопросами, ответы на которые она ищет в биографиях и произведениях собратьев по несчастьям. В “Одиноком городе” Лэнг пыталась справиться с собственным одиночеством, погрузившись в одиночество современных художников. Я подробно об этом писала здесь. В “Теле каждого” Лэнг исследует политическую борьбу за свободу тела. И опять обращается к опыту художников, музыкантов и даже психолога-изобретателя Вильгельма Райха (самая интересная часть книги). Меня восхищает свобода, с которой Лэнг выбирает, как и о чём ей писать. Без оглядки на каноны и жанры, просто чистая терапия искусством, лишенная академической въедливости.

Сергей Зенковский “Русское старообрядчество: Духовные движения XVII века”
То и дело натыкаясь на старообрядцев в художественной литературе (где они непременно пытаются совершить зрелищное аутодафе), я в какой-то момент поняла, что вообще ничего не знаю о расколе церкви. А между тем в Латинской Америке до сих пор проживают потомки бежавших из России староверов, которых преследовали при всякой власти. И я, как человек, живо интересующийся сектами, решила найти нон-фикшн о расколе и старообрядцах, наиболее полно раскрывающий все детали конфликта. И таки я его нашла, и он хорошо написан. Так что если вас интересует эта тема — вам к Зенковскому.

Думала, что застряну в 700-страничных “Перекрёстках” Франзена на месяц, но очнулась от этого гипноза через пару дней, перевернув последнюю страницу. Обычная вроде история про дисфункциональное семейство, переживающее острый кризис. Полуметровые предложения, прямолинейный толстовский психологизм. Но оказалось, что я соскучилась по этой старомодной литературе, которая плевать хотела на поколение гуппи с 15-секундным вниманием. Франзен вообще никуда не спешит, убивая столько слов и времени, сколько считает нужным. Спешит пускай читатель, пускай ему неймется, пока он не затолкает в себя этот кирпич.

47-летний помощник священника Расс мечтает согрешить с 35-летней вдовой, потому что его жена Мэрион разжирела, надоела и неинтересна даже самой себе. Эрекция уже давно переспорила совесть, осталось только удостовериться в том, что это взаимно. Дети, слава Богу, подросли, да и не то чтобы когда-то требовали отцовского присмотра. Правда, вот с 14-летним Перри что-то явно не то… Но с этим пускай разбирается жена (зачем она ещё нужна-то?) и Эмброуз — харизматичный лидер христианско-молодёжного клуба “Перекрёстки”, в который будто назло отцу таскаются Перри и его сестра Бекки. Ведь знают же, как Расс ненавидит Эмброуза. До прихода Эмброуза “Перекрёстки” загибались, душные проповеди Расса не помогали Иисусу снова стать суперзвездой. А тут припёрся Эмброуз со своими упражнениями на доверие и оригинальной трактовкой христианства, и клуб стал центром притяжения для малолетних хиппарей с гитарами (на дворе 1972, всех уже достала Вьетнамская война). Расс пытался конкурировать, но всё закончилось унизительным скандалом. И даже спустя три года ненависть и обида всё так же свежи. Кстати, Мэрион, разделяет эту неприязнь к Эмброузу, считая его властолюбивым жуликом.
О, Мэрион, такая верная союзница…такая жирная лохматая овца. Если бы Расс не был так занят организацией измены, он бы, может и заметил, что у неё едет крыша. Что роль жены и матери жмёт ей, как шмотки 25-летней давности. Что ей до смерти надоел сам Расс и его провальные попытки замаскировать стояк на вдову. Что ей хочется курить, сбросить вес и годы и найти бывшего любовника, с которым был такой чумовой секс. Тогда же ещё и у Расса, и у Мэрион были какие-то мечты и амбиции. Ну и где это всё? Где этот сверкающий солнечными бликами океан возможностей на горизонте? Пока мы к нему неслись по буеракам, не разбирая дороги, нас окатила, налипла и присохла бурыми брызгами жизнь. Оказывается, это был не океан, а неглубокая лужа, которую мы проскочили, не заметив. Слишком уж неотрывно вглядывались в зеркало заднего вида, уматывая от переломов и сотрясений прошлого. И совсем не смотрели по сторонам.