С лёгкой руки FT в «демонические топы» мировой прогрессивной общественности снова выходит Opus Dei.
Здесь, конечно, явственно просматривается актуально-политический план.
Появлению во влиятельной британской газете расследования о «женской эксплуатации» во влиятельной католической организации предшествовали нашумевшие заявления Франциска о путях разрешения конфликта на Украине. -- WASP-элита нанесла ответный удар в очередном спарринге с Ватиканом.
Причем, эта «обратка» примечательна своими рикошетами.
Во-первых -- из-за исторически крайне непростых взаимоотношений Opus Dei с иезуитами (к которым принадлежит нынешний римский папа).
Во-вторых – из-за католического вероисповедания нынешнего президента США.
Но есть еще и не менее любопытный концептуально-идеологический контекст, вдвойне интересный в свете разгоревшихся в российском телеграме споров о том, что такое «правильный консерватизм».
С точки зрения ценностных установок Opus Dei объединяет самых консервативных католиков. Как отмечает американский религиозный публицист Джон Аллен, среди членов организации «можно найти либертарианцев и государственников, капиталистов и сторонников правительственного вмешательства в экономику», но в вопросах допустимости абортов, однополых браков и прочих элементов «новой этики» они все едины и бескомпромиссны.
При этом, Opus Dei – сетевая структура и по происхождению, и по сути.
Вообще, вряд ли случайно она появилась в тот же год (1928), что и «Братья-мусульмане».
Для обеих организаций государственный суверенитет, мягко говоря, не является безусловной ценностью. Хотя, в отличие от масонства (так же славящегося «надгосударственностью»), они не стремятся предложить некую новую форму «общечеловеческой» гражданской религии. А, наоборот, -- конфликт между «духовным» и «светским» пытаются разрешить не за счет их взаимного обособления, или «обмирщения» первого, но за счет более активной инфильтрации первого во второе.
Даром, что в «мусульманской версии» речь идет о превращении сообщества/общины верующих в политический субъект, а в «католической» -- об активном участии нумерариев во всех сферах общественной жизни, будь то бизнес, госуправление, образование или культура.
Ранее мы уже высказывали предположение, что предыдущая и самая резонансная попытка демонизации Opus Dei (на которую, кстати, отчасти нарушая журналистские каноны, ссылаются и авторы FT) – в «Коде Да Винчи» Дэна Брауна – могла быть результатом «соцзаказа» со стороны американского deep state.
Пусть и на уровне масс-культа, но, уподобляя организацию, единственную в Католической церкви наделенную статусом персональной прелатуры, чуть ли не воплощению абсолютного зла, единственная сверхдержава, тем самым, «доказательством от противного» укрепляла свой суверенитет и моральный авторитет.
Так же показательно, что агамбеновская монография «Opus Dei. Археология службы» вышла на следующий год после событий в Ливии. Ведь, несмотря на то, что детище испанского священника Хосемарии Эскривы как таковое итальянский мыслитель упоминает лишь однажды, весь труд вполне можно считать интеллектуальной антитезой брауновской конспирологии.
Особенно, если учесть, как много внимания в своих работах Агамбен уделяет проблематике суверенитета.
Так или иначе, Opus Dei являет собой пример вполне эффективного консервативного проекта, не ассоциированного с конкретным государством (даже с Ватиканом, с учетом наличия там весьма влиятельных противников прелатуры) и тем более не отождествляемого с суверенизацией.
Это к дискуссии о том, может ли консерватор не быть охранителем.
С правами человека в оптике Opus Dei всё менее однозначно. Текст FT –лишнее тому подтверждение.
Но у нумерариев хотя бы нет иллюзий по поводу «правоустановителя». Точнее – они не станут, руководствуясь логикой момента или какими-то еще соображениями целесообразности, наделять этим функционалом кого-либо из смертных.
Здесь, конечно, явственно просматривается актуально-политический план.
Появлению во влиятельной британской газете расследования о «женской эксплуатации» во влиятельной католической организации предшествовали нашумевшие заявления Франциска о путях разрешения конфликта на Украине. -- WASP-элита нанесла ответный удар в очередном спарринге с Ватиканом.
Причем, эта «обратка» примечательна своими рикошетами.
Во-первых -- из-за исторически крайне непростых взаимоотношений Opus Dei с иезуитами (к которым принадлежит нынешний римский папа).
Во-вторых – из-за католического вероисповедания нынешнего президента США.
Но есть еще и не менее любопытный концептуально-идеологический контекст, вдвойне интересный в свете разгоревшихся в российском телеграме споров о том, что такое «правильный консерватизм».
С точки зрения ценностных установок Opus Dei объединяет самых консервативных католиков. Как отмечает американский религиозный публицист Джон Аллен, среди членов организации «можно найти либертарианцев и государственников, капиталистов и сторонников правительственного вмешательства в экономику», но в вопросах допустимости абортов, однополых браков и прочих элементов «новой этики» они все едины и бескомпромиссны.
При этом, Opus Dei – сетевая структура и по происхождению, и по сути.
Вообще, вряд ли случайно она появилась в тот же год (1928), что и «Братья-мусульмане».
Для обеих организаций государственный суверенитет, мягко говоря, не является безусловной ценностью. Хотя, в отличие от масонства (так же славящегося «надгосударственностью»), они не стремятся предложить некую новую форму «общечеловеческой» гражданской религии. А, наоборот, -- конфликт между «духовным» и «светским» пытаются разрешить не за счет их взаимного обособления, или «обмирщения» первого, но за счет более активной инфильтрации первого во второе.
Даром, что в «мусульманской версии» речь идет о превращении сообщества/общины верующих в политический субъект, а в «католической» -- об активном участии нумерариев во всех сферах общественной жизни, будь то бизнес, госуправление, образование или культура.
Ранее мы уже высказывали предположение, что предыдущая и самая резонансная попытка демонизации Opus Dei (на которую, кстати, отчасти нарушая журналистские каноны, ссылаются и авторы FT) – в «Коде Да Винчи» Дэна Брауна – могла быть результатом «соцзаказа» со стороны американского deep state.
Пусть и на уровне масс-культа, но, уподобляя организацию, единственную в Католической церкви наделенную статусом персональной прелатуры, чуть ли не воплощению абсолютного зла, единственная сверхдержава, тем самым, «доказательством от противного» укрепляла свой суверенитет и моральный авторитет.
Так же показательно, что агамбеновская монография «Opus Dei. Археология службы» вышла на следующий год после событий в Ливии. Ведь, несмотря на то, что детище испанского священника Хосемарии Эскривы как таковое итальянский мыслитель упоминает лишь однажды, весь труд вполне можно считать интеллектуальной антитезой брауновской конспирологии.
Особенно, если учесть, как много внимания в своих работах Агамбен уделяет проблематике суверенитета.
Так или иначе, Opus Dei являет собой пример вполне эффективного консервативного проекта, не ассоциированного с конкретным государством (даже с Ватиканом, с учетом наличия там весьма влиятельных противников прелатуры) и тем более не отождествляемого с суверенизацией.
Это к дискуссии о том, может ли консерватор не быть охранителем.
С правами человека в оптике Opus Dei всё менее однозначно. Текст FT –лишнее тому подтверждение.
Но у нумерариев хотя бы нет иллюзий по поводу «правоустановителя». Точнее – они не станут, руководствуясь логикой момента или какими-то еще соображениями целесообразности, наделять этим функционалом кого-либо из смертных.
Дата следующего заседания по ключевой ставке наводит на мысль о набиуллинском дембельском аккорде.
К 26 апреля все ключевые кадровые решения будут приняты, но еще «не опубличены». Вполне логичный тайминг для неформальной передачи дел.
В силу специфики послевыборного внутриполитического расклада предсказуемо нервная реакция рынков (прежде всего, -- рубля) на «снос Набиуллиной» не представляет сколько-нибудь серьезной проблемы для Кремля.
Зато идея стимулирования экономического роста как основного средства борьбы с бедностью и теперь заодно – дополнительного доказательства геополитического могущества явно не оставляет Путина.
И если жесткая денежно-кредитная политика ЦБ – главное препятствие для «нового ускорения», то финансовая «железная леди» должна уйти.
Правда, велик риск, что масштабные перестановки на Неглинной прибавят процентов не столько ВВП, сколько инфляции.
Опять же и это, возможно, не слишком критично для власти. В моменте.
Но чем сильнее будет деградировать ситуация с ценами – тем хуже социально-политические условия для «транзита».
Иными словами, сохранение за Набиуллиной поста главы ЦБ может стать косвенным подтверждением, что «транзитный сценарий» уже не относится исключительно к области политологических камланий.
К 26 апреля все ключевые кадровые решения будут приняты, но еще «не опубличены». Вполне логичный тайминг для неформальной передачи дел.
В силу специфики послевыборного внутриполитического расклада предсказуемо нервная реакция рынков (прежде всего, -- рубля) на «снос Набиуллиной» не представляет сколько-нибудь серьезной проблемы для Кремля.
Зато идея стимулирования экономического роста как основного средства борьбы с бедностью и теперь заодно – дополнительного доказательства геополитического могущества явно не оставляет Путина.
И если жесткая денежно-кредитная политика ЦБ – главное препятствие для «нового ускорения», то финансовая «железная леди» должна уйти.
Правда, велик риск, что масштабные перестановки на Неглинной прибавят процентов не столько ВВП, сколько инфляции.
Опять же и это, возможно, не слишком критично для власти. В моменте.
Но чем сильнее будет деградировать ситуация с ценами – тем хуже социально-политические условия для «транзита».
Иными словами, сохранение за Набиуллиной поста главы ЦБ может стать косвенным подтверждением, что «транзитный сценарий» уже не относится исключительно к области политологических камланий.
О природе халифатизма
Часть I
Когда летом 2014-го мир узнал об аббревиатуре ИГИЛ* (ISIS – в английском варианте), исследователи, не склонные довольствоваться тезисом о «деглобализации» исламистской угрозы в связи с ликвидацией Усамы бен Ладена, вспомнили о почти столетней давности соглашении Сайкса-Пико.
Этот документ, подписанный в 1916-м Британией, Францией, Россией и Италией, определял контуры послевоенного раздела Ближнего Востока. И, что самое главное, -- не учитывал какую-либо возможность создания большого арабского государства – халифата – на землях «демонтированной» Османской империи. Хотя неформально соответствующие обещания давались арабам в обмен за их содействие в борьбе с Портой.
Однако такой поворот привел не столько к «закрытию гештальта», сколько к появлению у арабов повода для культивирования обиды на весь «глобальный Север».
И чем больше «реалии на земле» осложняли воплощение в жизнь халифатского проекта – тем радикальнее становились его сторонники.
Так появлению в 1928 году первой в своем роде сетевой исламской политической организации --«Братьев-мусульман»* -- предшествовал переход Мекки и Медины под контроль ваххабитского вождя Ибн Сауда, тем самым дезавуировавшего претензии Хашимитов (прежде патронировавших главные мусульманские святыни) на титул новых халифов.
Правда, обоюдное неприятие сионизма и марксизма в 60-70-ые обусловило сближение халифатистов с ваххабитами, когда третий саудовский король Фейсал фактически предоставил убежище активистам «Братьев-мусульман»*, а те, в свою очередь, внесли немалый вклад в становление Усамы бен Ладена.
Еще один яркий пример халифатистского оппортунизма – сотрудничество будущего «террориста №1» со спецслужбами США при проведении операций против советских войск в Афганистане.
Но оснований называть бен Ладена «американским прокси» не больше, чем объяснять его выбор партнеров следованием давнему принципу «разделяй и властвуй».
Тогда и теракт 11 сентября 2001 года выглядит не как проявление жесточайшей нелояльности по отношению к недавнему патрону, а как своеобразный гамбит.
*запрещенная в РФ террористическая организация
Часть I
Когда летом 2014-го мир узнал об аббревиатуре ИГИЛ* (ISIS – в английском варианте), исследователи, не склонные довольствоваться тезисом о «деглобализации» исламистской угрозы в связи с ликвидацией Усамы бен Ладена, вспомнили о почти столетней давности соглашении Сайкса-Пико.
Этот документ, подписанный в 1916-м Британией, Францией, Россией и Италией, определял контуры послевоенного раздела Ближнего Востока. И, что самое главное, -- не учитывал какую-либо возможность создания большого арабского государства – халифата – на землях «демонтированной» Османской империи. Хотя неформально соответствующие обещания давались арабам в обмен за их содействие в борьбе с Портой.
Однако такой поворот привел не столько к «закрытию гештальта», сколько к появлению у арабов повода для культивирования обиды на весь «глобальный Север».
И чем больше «реалии на земле» осложняли воплощение в жизнь халифатского проекта – тем радикальнее становились его сторонники.
Так появлению в 1928 году первой в своем роде сетевой исламской политической организации --«Братьев-мусульман»* -- предшествовал переход Мекки и Медины под контроль ваххабитского вождя Ибн Сауда, тем самым дезавуировавшего претензии Хашимитов (прежде патронировавших главные мусульманские святыни) на титул новых халифов.
Правда, обоюдное неприятие сионизма и марксизма в 60-70-ые обусловило сближение халифатистов с ваххабитами, когда третий саудовский король Фейсал фактически предоставил убежище активистам «Братьев-мусульман»*, а те, в свою очередь, внесли немалый вклад в становление Усамы бен Ладена.
Еще один яркий пример халифатистского оппортунизма – сотрудничество будущего «террориста №1» со спецслужбами США при проведении операций против советских войск в Афганистане.
Но оснований называть бен Ладена «американским прокси» не больше, чем объяснять его выбор партнеров следованием давнему принципу «разделяй и властвуй».
Тогда и теракт 11 сентября 2001 года выглядит не как проявление жесточайшей нелояльности по отношению к недавнему патрону, а как своеобразный гамбит.
*запрещенная в РФ террористическая организация
О природе халифатизма
Часть II
Спровоцировав ответное вторжение США и их союзников сначала в Афганистан, а потом и в Ирак, «Аль-Каида»*, во-первых, создала повод для новых геополитических разногласий между Западом и Россией, а во-вторых – благодаря разрушению иракских госинститутов – расчистила «площадку» для последующего «халифатостроительства».
Тем показательнее, что аль-Багдади провозгласил себя новым халифом именно в Ираке и именно летом 2014-го – когда на фоне первой «горячей» фазы конфликта на Украине вполне явственно обозначились перспективы новой «холодной войны».
Судьба этой «итерации халифата» известна. Но нельзя сказать, что ИГИЛ* сыграло в игру с нулевой суммой.
Особенно если учесть весьма болезненную реакцию некоторых западных элит на российско-саудовское сближение, вызванное как заинтересованностью новых властей королевства в минимизации халифатистской угрозы, так и стремлением стабилизировать рынок нефти, разбалансированный из-за «игиловских» продаж фактически краденного сырья.
Не будет большим допущением предположить, что как раз появление такого формата, как «ОПЕК+», предопределило резкую политизацию «зеленой повестки» с приходом администрации Байдена.
А создание концептуальных предпосылок для отказа Запада от покупки российских энергоносителей, возможно, стало для Кремля одним из аргументов (хотя, конечно, не первостепенных) в пользу проведения СВО.
В результате через 5 лет после потери ИГИЛ* последних из захваченных территорий и через 3 года после ликвидации последнего «халифа» Абу Ибрахима аль–Хашими аль–Курейши крупнейшие державы «глобального Севера» оказались в паре шагов от прямого вооруженного столкновения.
И если кто-то хотел вновь реанимировать «халифатский проект» -- ему трудно было найти лучшее время. С учетом тотального кризиса доверия между Россией и Западом и весьма невысокой вероятности их консолидации для купирования экзистенциальной «помехи с Юга».
При этом акцентирование внимания исключительно на «украинском следе» чревато для России не только дальнейшей эскалации на «недружественном» фланге – к чему Москва более-менее готова.
Недооценка Кремлем степени субъектности азиатских халифатистких «франшиз» может вызвать весьма болезненную реакцию Китая, для которого «Вилаят Хорасан представляет едва ли не более серьезную опасность, чем для США или Европы. Как в силу стремления данной группировки выдавить талибов (а Пекин именно с ними связывает вовлечение Афганистана в сферу своих интересов), так и из-за активного использования – в пропаганде и вербовке – уйгурского фактора.
Не исключено, кстати, что именно своеобразным «китайским приветом» были заявления Лукашенко про пути отхода «крокусовских» террористов, мягко говоря противоречащие трактовкам, озвучиваемым в России.
Примечательна в этой связи и состоявшаяся в минувшую среду встреча посла Беларуси в РФ Дмитрия Крутого со своим саудовским коллегой Абдулрахманом Аль-Ахмедом.
Если сейчас и есть актор, способный «поверх барьеров» сформировать широкую антихалифатистскую коалицию, то это Эр-Рияд.
За прошедшие с момента появления ИГИЛ* десятилетие саудовский принц Мохаммед бен Салман превратился в «тяжеловеса» мирового уровня, к мнению которого готовы прислушиваться и в Москве, и в Вашингтоне, и в Пекине.
В свою очередь вероятность даже сугубо ситуационного перехода этого исламского модернизатора на сторону халифатистов близка к нулю.
Хотя бы потому, что для МбС модернизация – инструмент укрепления саудовского суверенитета, а любой новый халифат – его полная отмена.
Впрочем, данное обстоятельство, конечно же, не отменяет вопроса о том, какую цену главная «нефтяная монархия» запросит за спасение мира.
*запрещенная в РФ террористическая организация
Часть II
Спровоцировав ответное вторжение США и их союзников сначала в Афганистан, а потом и в Ирак, «Аль-Каида»*, во-первых, создала повод для новых геополитических разногласий между Западом и Россией, а во-вторых – благодаря разрушению иракских госинститутов – расчистила «площадку» для последующего «халифатостроительства».
Тем показательнее, что аль-Багдади провозгласил себя новым халифом именно в Ираке и именно летом 2014-го – когда на фоне первой «горячей» фазы конфликта на Украине вполне явственно обозначились перспективы новой «холодной войны».
Судьба этой «итерации халифата» известна. Но нельзя сказать, что ИГИЛ* сыграло в игру с нулевой суммой.
Особенно если учесть весьма болезненную реакцию некоторых западных элит на российско-саудовское сближение, вызванное как заинтересованностью новых властей королевства в минимизации халифатистской угрозы, так и стремлением стабилизировать рынок нефти, разбалансированный из-за «игиловских» продаж фактически краденного сырья.
Не будет большим допущением предположить, что как раз появление такого формата, как «ОПЕК+», предопределило резкую политизацию «зеленой повестки» с приходом администрации Байдена.
А создание концептуальных предпосылок для отказа Запада от покупки российских энергоносителей, возможно, стало для Кремля одним из аргументов (хотя, конечно, не первостепенных) в пользу проведения СВО.
В результате через 5 лет после потери ИГИЛ* последних из захваченных территорий и через 3 года после ликвидации последнего «халифа» Абу Ибрахима аль–Хашими аль–Курейши крупнейшие державы «глобального Севера» оказались в паре шагов от прямого вооруженного столкновения.
И если кто-то хотел вновь реанимировать «халифатский проект» -- ему трудно было найти лучшее время. С учетом тотального кризиса доверия между Россией и Западом и весьма невысокой вероятности их консолидации для купирования экзистенциальной «помехи с Юга».
При этом акцентирование внимания исключительно на «украинском следе» чревато для России не только дальнейшей эскалации на «недружественном» фланге – к чему Москва более-менее готова.
Недооценка Кремлем степени субъектности азиатских халифатистких «франшиз» может вызвать весьма болезненную реакцию Китая, для которого «Вилаят Хорасан представляет едва ли не более серьезную опасность, чем для США или Европы. Как в силу стремления данной группировки выдавить талибов (а Пекин именно с ними связывает вовлечение Афганистана в сферу своих интересов), так и из-за активного использования – в пропаганде и вербовке – уйгурского фактора.
Не исключено, кстати, что именно своеобразным «китайским приветом» были заявления Лукашенко про пути отхода «крокусовских» террористов, мягко говоря противоречащие трактовкам, озвучиваемым в России.
Примечательна в этой связи и состоявшаяся в минувшую среду встреча посла Беларуси в РФ Дмитрия Крутого со своим саудовским коллегой Абдулрахманом Аль-Ахмедом.
Если сейчас и есть актор, способный «поверх барьеров» сформировать широкую антихалифатистскую коалицию, то это Эр-Рияд.
За прошедшие с момента появления ИГИЛ* десятилетие саудовский принц Мохаммед бен Салман превратился в «тяжеловеса» мирового уровня, к мнению которого готовы прислушиваться и в Москве, и в Вашингтоне, и в Пекине.
В свою очередь вероятность даже сугубо ситуационного перехода этого исламского модернизатора на сторону халифатистов близка к нулю.
Хотя бы потому, что для МбС модернизация – инструмент укрепления саудовского суверенитета, а любой новый халифат – его полная отмена.
Впрочем, данное обстоятельство, конечно же, не отменяет вопроса о том, какую цену главная «нефтяная монархия» запросит за спасение мира.
*запрещенная в РФ террористическая организация
Когда 1 апреля Израиль уничтожил в Сирии несколько ключевых генералов КСИР – он, пожалуй, впервые после «Черного Шаббата» действовал неэмоционально и проактивно.
Ведь едва ли не главный итог «хамасовского» рейда 7 октября 2023-го – это то, что своей демонстративной жестокостью палестинские радикалы спровоцировали еврейское государство на столь же жесткие и, к сожалению, не всегда продуманные, ответные действия.
Почти полгода инициатива была не на н стороне Израиля – он делал только ответные ходы. Даже если это были успешные в тактическом плане и наступательные по форме военные операции в секторе Газа.
Более того, чем результативнее оказывался ЦАХАЛ– тем активнее мировое сообщество начало добиваться от Израиля прекращения боевых действий.
И (что, наверное, самое болезненное для Иерусалима) – тем призрачнее становились перспективы нормализации с Саудовской Аравией.
Хотя именно установление дипотношений с Эр-Риядом должно было окончательно «прописать» еврейское государство в Новом Ближнем Востоке.
И неслучайно октябрьское нападение ХАМАС многие наблюдатели объясняли как раз стремлением помешать такой легитимации Израиля в арабском мире.
Стратегически Иерусалим оказывался в ситуации цугцванга.
Достижение всех военных целей в секторе Газа было чревато если не полной изоляцией, то резким ухудшением взаимоотношений даже с теми арабскими странами, которые до сих были настроены, как минимум, на мирное сосуществование, а то и на сотрудничество с Израилем.
В свою очередь, отказ от полной «дехамасизации» палестинского анклава грозит очень скорым повторением событий, подобных «Черному Шаббату».
В этом смысле ликвидация КСИРовцев в Сирии была сильным (хотя и провокационным) ходом не только в контексте решения военно-технических задач. А именно – нейтрализации штаба, координирующего атаки «Хезболлы».
Точнее – лишение возможности усиливать прокси-давление на Израиль с севера, вплоть до открытия второго фронта (в случае угрозы окончательного разгрома ХАМАСа в секторе Газа), не могло не вызвать крайне болезненную реакцию Тегерана. Тем более, что Исламская республика потеряла столь важных и авторитетных военачальников как раз в день 45-летия своего провозглашения.
Поэтому довольно странно выглядят предположения, что Израиль не рассчитывал на столь жесткий ответ со стороны Ирана.
Скорее на том и строился расчет. Это был перехват инициативы – навязывание противнику тех действий, с которыми он предпочитал повременить, и принуждение к выкладыванию тех козырей, которые он придерживал для более удобного случая.
Причем, в не меньшей степени, чем Израиль, в преждевременном «иранском расчехлении» заинтересована Саудовская Аравия.
Очень показательны в этой связи переговоры руководителей саудовского и китайского внешнеполитических ведомств, в ходе Ван И, главный дипломатический конфидент Си Цзиньпина, заявил о готовности своей страны работать с Эр-Риядом, чтобы избежать дальнейшей эскалации на Ближнем Востоке.
До сих пор Китай предпочитал разыгрывать свои ближневосточные партии, главным образом, с помощью Ирана.
Даже, когда в марте 2023-го Си и Ван И добились восстановления дипотношений между Тегераном и Эр-Риядом, это было в большей степени компромиссом со стороны главной нефтяной монархии, нежели ее победой.
Зато теперь расклад принципиально иной. «Банкуют» саудиты, благодаря сохранению опосредованного влияния на Израиль (который всё ещё хочет реализовать «Соглашения Авраама» в полном объеме).
Китаю же, вне зависимости от того, по какому сценарию будет развиваться ирано-израильское противостояние, придется готовиться к повышению цен на нефть.
И, возможно, -- к реанимации логистического мега-проекта IMEEC, который замышлялся как альтернатива «Новому шелковому пути» и который был поставлен на паузу после 7 октября 2023 года.
Ведь едва ли не главный итог «хамасовского» рейда 7 октября 2023-го – это то, что своей демонстративной жестокостью палестинские радикалы спровоцировали еврейское государство на столь же жесткие и, к сожалению, не всегда продуманные, ответные действия.
Почти полгода инициатива была не на н стороне Израиля – он делал только ответные ходы. Даже если это были успешные в тактическом плане и наступательные по форме военные операции в секторе Газа.
Более того, чем результативнее оказывался ЦАХАЛ– тем активнее мировое сообщество начало добиваться от Израиля прекращения боевых действий.
И (что, наверное, самое болезненное для Иерусалима) – тем призрачнее становились перспективы нормализации с Саудовской Аравией.
Хотя именно установление дипотношений с Эр-Риядом должно было окончательно «прописать» еврейское государство в Новом Ближнем Востоке.
И неслучайно октябрьское нападение ХАМАС многие наблюдатели объясняли как раз стремлением помешать такой легитимации Израиля в арабском мире.
Стратегически Иерусалим оказывался в ситуации цугцванга.
Достижение всех военных целей в секторе Газа было чревато если не полной изоляцией, то резким ухудшением взаимоотношений даже с теми арабскими странами, которые до сих были настроены, как минимум, на мирное сосуществование, а то и на сотрудничество с Израилем.
В свою очередь, отказ от полной «дехамасизации» палестинского анклава грозит очень скорым повторением событий, подобных «Черному Шаббату».
В этом смысле ликвидация КСИРовцев в Сирии была сильным (хотя и провокационным) ходом не только в контексте решения военно-технических задач. А именно – нейтрализации штаба, координирующего атаки «Хезболлы».
Точнее – лишение возможности усиливать прокси-давление на Израиль с севера, вплоть до открытия второго фронта (в случае угрозы окончательного разгрома ХАМАСа в секторе Газа), не могло не вызвать крайне болезненную реакцию Тегерана. Тем более, что Исламская республика потеряла столь важных и авторитетных военачальников как раз в день 45-летия своего провозглашения.
Поэтому довольно странно выглядят предположения, что Израиль не рассчитывал на столь жесткий ответ со стороны Ирана.
Скорее на том и строился расчет. Это был перехват инициативы – навязывание противнику тех действий, с которыми он предпочитал повременить, и принуждение к выкладыванию тех козырей, которые он придерживал для более удобного случая.
Причем, в не меньшей степени, чем Израиль, в преждевременном «иранском расчехлении» заинтересована Саудовская Аравия.
Очень показательны в этой связи переговоры руководителей саудовского и китайского внешнеполитических ведомств, в ходе Ван И, главный дипломатический конфидент Си Цзиньпина, заявил о готовности своей страны работать с Эр-Риядом, чтобы избежать дальнейшей эскалации на Ближнем Востоке.
До сих пор Китай предпочитал разыгрывать свои ближневосточные партии, главным образом, с помощью Ирана.
Даже, когда в марте 2023-го Си и Ван И добились восстановления дипотношений между Тегераном и Эр-Риядом, это было в большей степени компромиссом со стороны главной нефтяной монархии, нежели ее победой.
Зато теперь расклад принципиально иной. «Банкуют» саудиты, благодаря сохранению опосредованного влияния на Израиль (который всё ещё хочет реализовать «Соглашения Авраама» в полном объеме).
Китаю же, вне зависимости от того, по какому сценарию будет развиваться ирано-израильское противостояние, придется готовиться к повышению цен на нефть.
И, возможно, -- к реанимации логистического мега-проекта IMEEC, который замышлялся как альтернатива «Новому шелковому пути» и который был поставлен на паузу после 7 октября 2023 года.
Иван Ильин, чье имя сейчас оказалось в эпицентре столь ожесточенных баталий, в 1948 году написал статью «О фашизме», которую можно назвать критикой одиозного радикального течения «справа».
Завершается текст приведением в пример Франко и Салазара -- за то, что они «стараются избежать указанных ошибок […и] не называют своего режима "фашистским"».
Но как раз в год выхода этой ильинской статьи началась подготовка к «бархатному демонтажу» испанской автократии. В ноябре 1948-го в страну прибыл принц Хуан Карлос, будущий «преемник» каудильо и символ постфранкистской модернизации.
Наставниками Хуан Карлоса были консервативные католические интеллектуалы из Opus Dei, вполне лояльные Франко и разделявшие его стремление защитить страну от «коммунистической угрозы», но при этом остро конфликтовавшие с «Фалангой». В значительной степени – из-за своей ставки на «консервативное просвещение», в то время, как фалангистов отличали популизм и преклонение перед «культом силы».
Сложно сказать, кого из ключевых акторов франкистской Испании поддерживал (или поддержал бы) Иван Ильин.
Но аргументация и логика действий многих из его современных российских защитников и популяризаторов скорее ближе к фалангистской, нежели к «опусовской».
https://politconservatism.ru/articles/delo-veruyushhih-intellektualov
Завершается текст приведением в пример Франко и Салазара -- за то, что они «стараются избежать указанных ошибок […и] не называют своего режима "фашистским"».
Но как раз в год выхода этой ильинской статьи началась подготовка к «бархатному демонтажу» испанской автократии. В ноябре 1948-го в страну прибыл принц Хуан Карлос, будущий «преемник» каудильо и символ постфранкистской модернизации.
Наставниками Хуан Карлоса были консервативные католические интеллектуалы из Opus Dei, вполне лояльные Франко и разделявшие его стремление защитить страну от «коммунистической угрозы», но при этом остро конфликтовавшие с «Фалангой». В значительной степени – из-за своей ставки на «консервативное просвещение», в то время, как фалангистов отличали популизм и преклонение перед «культом силы».
Сложно сказать, кого из ключевых акторов франкистской Испании поддерживал (или поддержал бы) Иван Ильин.
Но аргументация и логика действий многих из его современных российских защитников и популяризаторов скорее ближе к фалангистской, нежели к «опусовской».
https://politconservatism.ru/articles/delo-veruyushhih-intellektualov
Русская истина
Дело верующих интеллектуалов
Полвека существования постфранкистской Испании нельзя, конечно, назвать абсолютно безмятежными. Но в целом демонтаж некогда одной из самых одиозных европейских автократий прошел практически бескровно. Созданная в середине 70-ых база для сохранения гражданского…
Потанинское объявление о переносе медного производства в Китай в меньшей степени призвано купировать очередной выпад UC Rusal и в большей – представляет собой ассиметричный ответ на решение американских конгрессменов о конфискации российских ЗВР.
«Норникель», а точнее – ещё Норильский комбинат, самим своим появлением был в немалой степени обязан сближению Москвы и Вашингтона.
К 1935 году, когда Совнарком принял соответствующее постановление, главным поставщиком стратегически важного металла на мировой рынок была Канада.
США, небезуспешно пытавшихся отобрать у Соединенного Королевства глобальное лидерство, такое положение вещей не могло устраивать. И неудивительно, что СССР, чью индустриализацию активно подпитывал именно американский капитал, включился в «никелевую гонку».
Теперь Потанин, явно получив на то высочайшее одобрение, фактически «берет в долю» нового претендента на роль «сверхдержавы №1» -- Китай.
Тем более, что репутационно весьма неоднозначный американский демарш с конфискацией дает Пекину дополнительный козырь в игре «юань против доллара».
Если же учесть, что в связи с приходом Дэвида Кэмерона в Форин-офис возникли ненулевые шансы на восстановление китайско-британского альянса – релокацию «Норникеля» можно рассматривать еще и как создание предпосылок для реванша Лондона за фиаско прошлого века.
«Норникель», а точнее – ещё Норильский комбинат, самим своим появлением был в немалой степени обязан сближению Москвы и Вашингтона.
К 1935 году, когда Совнарком принял соответствующее постановление, главным поставщиком стратегически важного металла на мировой рынок была Канада.
США, небезуспешно пытавшихся отобрать у Соединенного Королевства глобальное лидерство, такое положение вещей не могло устраивать. И неудивительно, что СССР, чью индустриализацию активно подпитывал именно американский капитал, включился в «никелевую гонку».
Теперь Потанин, явно получив на то высочайшее одобрение, фактически «берет в долю» нового претендента на роль «сверхдержавы №1» -- Китай.
Тем более, что репутационно весьма неоднозначный американский демарш с конфискацией дает Пекину дополнительный козырь в игре «юань против доллара».
Если же учесть, что в связи с приходом Дэвида Кэмерона в Форин-офис возникли ненулевые шансы на восстановление китайско-британского альянса – релокацию «Норникеля» можно рассматривать еще и как создание предпосылок для реванша Лондона за фиаско прошлого века.
Первый срок пребывания Тимура Иванова в СИЗО истекает в годовщину пригожинского мятежа.
Но не менее показательно, что громкий коррупционный скандал в Минобороны разгорелся за пару дней до съезда РСПП, где -- либо публично, либо (скорее всего) за закрытыми дверями -- непременно будет подниматься вопрос о «благословленной президентом» налоговой реформе.
За прошедшие два года Минобороны, по понятным причинам, превратилась в одного из самых привлекательных работодателей.
Белоусовский ЦМАКП даже увязывает с этим аспектом деятельности военного ведомства «революцию зарплат» -- «высокие выплаты военнослужащим уже сегодня автоматически задают ориентир для рынка труда, хотя бы из соображений удержания занятых».
С установлением ₽1-миллионного уровня отсечения для годового дохода, с которого предполагается взимать повышенную ставку (15%), указанная «зарплатная коллизия» еще больше обострится. Поскольку выплаты участникам СВО освобождаются от НДФЛ.
В свою очередь, с дальнейшим падением конкурентоспособности в этом случае рискуют столкнуться не только сугубо «гражданские» работодатели, но и предприятия ОПК.
Иными словами, традиционный «вшитый» конфликт между Минобороны и поставщиками вооружений усугубляется еще и борьбой за кадры.
Как известно, недовольство военно-промышленного лобби в немалой степени обусловило скандальный «снос» предыдущего министра обороны Анатолия Сердюкова.
Отставка Сергея Шойгу и приход на его место Алексея Дюмина теперь, в связи с очередным громким скандалом вокруг «оборонного хозяйства», возможны, но не предопределены.
Причина не только в факторе СВО как таковом, в опасности «смены коней на этой переправе», или в давней истории личных взаимоотношений Шойгу с Путиным. Хотя последнее могло стать одним из главных «субъективных» препятствий, помешавших принятию «нулевого варианта» в ответ на пригожинские выпады в июне 2023-го.
Роль Минобороны (опять же – по понятным причинам) в российской политэкономической системе слишком возросла, чтобы потеря независимости «актива» (читай –подотчетности исключительно первому лицу как де-юре, так и де-факто) не обернулась фундаментальными потрясениями.
От такого негативного (прежде всего, для Кремля) развития событий не страхует даже дюминская близость к президенту.
Во-первых, -- из-за недостаточной (пока) аппаратной искушенности бывшего путинского адъютанта.
А во-вторых, -- из-за решимости конкурирующих элитных групп сделать так, чтобы Минобороны не стало для Дюмина «преемническим трамплином».
Но не менее показательно, что громкий коррупционный скандал в Минобороны разгорелся за пару дней до съезда РСПП, где -- либо публично, либо (скорее всего) за закрытыми дверями -- непременно будет подниматься вопрос о «благословленной президентом» налоговой реформе.
За прошедшие два года Минобороны, по понятным причинам, превратилась в одного из самых привлекательных работодателей.
Белоусовский ЦМАКП даже увязывает с этим аспектом деятельности военного ведомства «революцию зарплат» -- «высокие выплаты военнослужащим уже сегодня автоматически задают ориентир для рынка труда, хотя бы из соображений удержания занятых».
С установлением ₽1-миллионного уровня отсечения для годового дохода, с которого предполагается взимать повышенную ставку (15%), указанная «зарплатная коллизия» еще больше обострится. Поскольку выплаты участникам СВО освобождаются от НДФЛ.
В свою очередь, с дальнейшим падением конкурентоспособности в этом случае рискуют столкнуться не только сугубо «гражданские» работодатели, но и предприятия ОПК.
Иными словами, традиционный «вшитый» конфликт между Минобороны и поставщиками вооружений усугубляется еще и борьбой за кадры.
Как известно, недовольство военно-промышленного лобби в немалой степени обусловило скандальный «снос» предыдущего министра обороны Анатолия Сердюкова.
Отставка Сергея Шойгу и приход на его место Алексея Дюмина теперь, в связи с очередным громким скандалом вокруг «оборонного хозяйства», возможны, но не предопределены.
Причина не только в факторе СВО как таковом, в опасности «смены коней на этой переправе», или в давней истории личных взаимоотношений Шойгу с Путиным. Хотя последнее могло стать одним из главных «субъективных» препятствий, помешавших принятию «нулевого варианта» в ответ на пригожинские выпады в июне 2023-го.
Роль Минобороны (опять же – по понятным причинам) в российской политэкономической системе слишком возросла, чтобы потеря независимости «актива» (читай –подотчетности исключительно первому лицу как де-юре, так и де-факто) не обернулась фундаментальными потрясениями.
От такого негативного (прежде всего, для Кремля) развития событий не страхует даже дюминская близость к президенту.
Во-первых, -- из-за недостаточной (пока) аппаратной искушенности бывшего путинского адъютанта.
А во-вторых, -- из-за решимости конкурирующих элитных групп сделать так, чтобы Минобороны не стало для Дюмина «преемническим трамплином».
Заявления российского Минфина о готовности продать «алросовскую» долю в ангольском руднике «Катока» любопытным образом совпали с публикациями о возможном выходе Anglo American из капитала De Beers.
Гипотетическому покупателю алмазного гиганта, наверно, было бы интересно заодно приобрести и крупное месторождение в Анголе.
Особенно, если этим покупателем будет Китай. И с учетом весьма тесных связей Пекина с Луандой, лишним свидетельством чему – мартовская встреча Си с Жуаном Лоренсу.
Нельзя исключать и переуступку «китайским друзьям» алмазных месторождений ЦАР, которые сначала лишились пригожинского патронажа, а теперь остаются без неформального кураторства Тимура Иванова и/или его коллег.
Для Китая большая алмазная экспансия – не только новый, помимо debt-trap diplomacy, «поводок для Африки», но и дополнительный инструмент по сдерживанию Индии с её ставкой на развитие гранильной промышленности.
Есть здесь и более широкий историко-дипломатический контекст. В 20-е годы прошлого века создание Anglo American и переход под ее контроль De Beers были во многом фиксацией итогов Первой мировой применительно к «черному континенту». Сегодня геополитические и геоэкономические алмазные бонусы могут причитаться Поднебесной за недопущение Третьей мировой.
Гипотетическому покупателю алмазного гиганта, наверно, было бы интересно заодно приобрести и крупное месторождение в Анголе.
Особенно, если этим покупателем будет Китай. И с учетом весьма тесных связей Пекина с Луандой, лишним свидетельством чему – мартовская встреча Си с Жуаном Лоренсу.
Нельзя исключать и переуступку «китайским друзьям» алмазных месторождений ЦАР, которые сначала лишились пригожинского патронажа, а теперь остаются без неформального кураторства Тимура Иванова и/или его коллег.
Для Китая большая алмазная экспансия – не только новый, помимо debt-trap diplomacy, «поводок для Африки», но и дополнительный инструмент по сдерживанию Индии с её ставкой на развитие гранильной промышленности.
Есть здесь и более широкий историко-дипломатический контекст. В 20-е годы прошлого века создание Anglo American и переход под ее контроль De Beers были во многом фиксацией итогов Первой мировой применительно к «черному континенту». Сегодня геополитические и геоэкономические алмазные бонусы могут причитаться Поднебесной за недопущение Третьей мировой.
Мотивы Чубайса, заговорившего о переосмыслении постсоветской истории, очевидны.
Особенно, на фоне выхода «Предателей» -- резонансной атаки на российских либералов уже с другого, формально, далеко не прокремлевского фланга.
Но шансы выживания (не говоря уже о популяризации) либеральной идеи в России тем скорее будут отличны от нулевых, чем скорее Чубайс и его единомышленники откажутся от каких-либо попыток самореабилитации.
И дело здесь не в тотальной неэффективности «их менеджмента» -- в этом вопросе как раз далеко не всё однозначно. Даже (или тем более) если оценивать ретроспективно.
Главное проклятие российского либерального проекта – его успехи. Точнее – их зависимость от готовности самих либералов выбирать «меньшее зло» и идти с ним на компромисс.
Партноменклатура, олигархи, «белые имперцы», силовики…Чубайс и его команда всегда находили среди привилегированного сословия группу, сотрудничество с которой позволяло найти оптимальный (как казалось) баланс между репутационными издержками и аппаратными бонусами.
Даром, что жизнь податного сословия от таких альянсов не делалась лучше. Скорее – наоборот.
И возникающий ресентимент, – геополитический, социальный, культурный или их «микс», -- непременно приобретал отчетливый антилиберальный оттенок.
Неудивительно, что в сегодняшней России желающих отправить либерализм «на свалку истории» во много раз больше тех, кто считает нужным его сохранить.
И если последние не превратятся «из Савла в Павла» и по-прежнему будут озабочены переубеждением элит, а не работой с «новыми крепостными» -- их миссия представляется невыполнимой.
Особенно, на фоне выхода «Предателей» -- резонансной атаки на российских либералов уже с другого, формально, далеко не прокремлевского фланга.
Но шансы выживания (не говоря уже о популяризации) либеральной идеи в России тем скорее будут отличны от нулевых, чем скорее Чубайс и его единомышленники откажутся от каких-либо попыток самореабилитации.
И дело здесь не в тотальной неэффективности «их менеджмента» -- в этом вопросе как раз далеко не всё однозначно. Даже (или тем более) если оценивать ретроспективно.
Главное проклятие российского либерального проекта – его успехи. Точнее – их зависимость от готовности самих либералов выбирать «меньшее зло» и идти с ним на компромисс.
Партноменклатура, олигархи, «белые имперцы», силовики…Чубайс и его команда всегда находили среди привилегированного сословия группу, сотрудничество с которой позволяло найти оптимальный (как казалось) баланс между репутационными издержками и аппаратными бонусами.
Даром, что жизнь податного сословия от таких альянсов не делалась лучше. Скорее – наоборот.
И возникающий ресентимент, – геополитический, социальный, культурный или их «микс», -- непременно приобретал отчетливый антилиберальный оттенок.
Неудивительно, что в сегодняшней России желающих отправить либерализм «на свалку истории» во много раз больше тех, кто считает нужным его сохранить.
И если последние не превратятся «из Савла в Павла» и по-прежнему будут озабочены переубеждением элит, а не работой с «новыми крепостными» -- их миссия представляется невыполнимой.
Затянувшаяся пауза с представлением кандидатуры премьера в равной степени свидетельствует и об «апогее византизма» (с неизменно сопутствующей ему театральностью), и о высокой вероятности «транзита» именно во время наступившей путинской президентской каденции.
Понятно, что подковерная борьба за министерские портфели тем острее, чем декоративнее институты представительной демократии.
Но после мартовских выборов (или даже после объявления их, не вызывающих сомнения, итогов), у всех ключевых акторов было достаточно времени, чтобы:
-- донести свои точку зрения и пожелания до главного распределителя админресурса;
-- попытаться нейтрализовать аналогичные действия конкурентов.
Если допустить, что за полтора с лишним месяца кадровый консенсус так и не был достигнут, и ребалансировка системы сдержек и противовесов так и не произошла, – значит, на кону нечто гораздо большее, чем доступ к подрядам, активам и прочим сугубо материальным и ситуационным «плюшкам», который при большом желании всегда можно «апдейтить».
По сути речь идёт о формировании «предтранзитной» конфигурации и, соответственно, -- в зависимости от расстановки креатур, -- возможности оставаться в игре «после Путина».
И здесь как раз сугубо прагматическое соприкасается с церемониальным – «царство» со «славой» (выражаясь терминами Агамбена).
Настоящим хозяином (и не только ситуации) может считаться лишь тот, кто умеет подняться над суетой, держа в напряжении и заставляя суетиться других.
Для этого, по всей видимости, и нужна нынешняя путинская кадровая пауза – продемонстрировать, что де-факто его «после» не наступит раньше «окончания века».
Понятно, что подковерная борьба за министерские портфели тем острее, чем декоративнее институты представительной демократии.
Но после мартовских выборов (или даже после объявления их, не вызывающих сомнения, итогов), у всех ключевых акторов было достаточно времени, чтобы:
-- донести свои точку зрения и пожелания до главного распределителя админресурса;
-- попытаться нейтрализовать аналогичные действия конкурентов.
Если допустить, что за полтора с лишним месяца кадровый консенсус так и не был достигнут, и ребалансировка системы сдержек и противовесов так и не произошла, – значит, на кону нечто гораздо большее, чем доступ к подрядам, активам и прочим сугубо материальным и ситуационным «плюшкам», который при большом желании всегда можно «апдейтить».
По сути речь идёт о формировании «предтранзитной» конфигурации и, соответственно, -- в зависимости от расстановки креатур, -- возможности оставаться в игре «после Путина».
И здесь как раз сугубо прагматическое соприкасается с церемониальным – «царство» со «славой» (выражаясь терминами Агамбена).
Настоящим хозяином (и не только ситуации) может считаться лишь тот, кто умеет подняться над суетой, держа в напряжении и заставляя суетиться других.
Для этого, по всей видимости, и нужна нынешняя путинская кадровая пауза – продемонстрировать, что де-факто его «после» не наступит раньше «окончания века».
В новом российском правительстве финансово-экономический блок не будет курироваться первым вице-премьером.
Это не прецедент, но в некотором роде отступление от неписанных правил.
Причём, как минимум, дважды такая «аномалия» наблюдалась в «предтранзитных» кабминах.
В 1999-м, когда первым замом Примакова стал Степашин.
И в 2005-м, когда Медведев (вместе с С. Ивановым) занял соответствующий пост в правительстве Михаила Фрадкова.
Сегодня в «преемнические» перспективы Дениса Мантурова верится с трудом.
И, возможно, его карьерный взлёт в немалой степени обусловлен мишустинским стремлением замкнуть на себя все финансово-экономические вопросы. Тогда как «первый вице» будет заниматься исключительно промышленно-технологическими.
Но если в предыдущем правительстве противоречия Мишустина с «первым вице» Белоусовым были персональными и концептуальных, то с Мантуровым это противостояние будет системным.
Поскольку премьер исторически (как налоговик в анамнезе) —про доходы, а успешность мантуровской миссии зависит, прежде всего, от способности государства наращивать расходы.
В отсутствие равновесного Мантурову по статусу куратора финансово-экономического блока Мишустин лишается возможности оставаться «над схваткой» при распределении бюджетных излишков или, что вероятнее, поиске дополнительных способов латания бюджетных «дыр».
И при таком раскладе заметно возрастает роль Счётной палаты. Разумеется не как арбитра последней инстанции, но как поставщика экспертизы —«количественной», а потому беспристрастной —правительственных выкладок и решений.
Это не прецедент, но в некотором роде отступление от неписанных правил.
Причём, как минимум, дважды такая «аномалия» наблюдалась в «предтранзитных» кабминах.
В 1999-м, когда первым замом Примакова стал Степашин.
И в 2005-м, когда Медведев (вместе с С. Ивановым) занял соответствующий пост в правительстве Михаила Фрадкова.
Сегодня в «преемнические» перспективы Дениса Мантурова верится с трудом.
И, возможно, его карьерный взлёт в немалой степени обусловлен мишустинским стремлением замкнуть на себя все финансово-экономические вопросы. Тогда как «первый вице» будет заниматься исключительно промышленно-технологическими.
Но если в предыдущем правительстве противоречия Мишустина с «первым вице» Белоусовым были персональными и концептуальных, то с Мантуровым это противостояние будет системным.
Поскольку премьер исторически (как налоговик в анамнезе) —про доходы, а успешность мантуровской миссии зависит, прежде всего, от способности государства наращивать расходы.
В отсутствие равновесного Мантурову по статусу куратора финансово-экономического блока Мишустин лишается возможности оставаться «над схваткой» при распределении бюджетных излишков или, что вероятнее, поиске дополнительных способов латания бюджетных «дыр».
И при таком раскладе заметно возрастает роль Счётной палаты. Разумеется не как арбитра последней инстанции, но как поставщика экспертизы —«количественной», а потому беспристрастной —правительственных выкладок и решений.
Когда Андрея Белоусова называют технократом, обычно имеют в виду его равноудаленность от ключевых групп влияния – «либералов», «силовиков», Семьи, кооператива «Озера» и т.п. Тем самым по умолчанию предполагая его аполитичность и прагматизм.
Но в белоусовском случае это не совсем так.
Как раз ровно потому, что новый глава Минобороны – технократ par excellence. Для него «алгебра» -- не просто способ поверять лоббистскую и/или доктринерскую «(дис)гармонию», но в и известной степени -- средство обеспечения превосходства над «кланами» и «башнями».
В этом смысле первыми отечественными технократами можно считать советских теоретиков систем управления Побиска Кузнецова и Спартака Никанорова (кстати, одного из создателей системы противоракетной обороны Москвы), с которыми Белоусова связывают, максимум, пара рукопожатий.
Нельзя сказать, что в СССР «технократический переворот» полностью провалился.
Просто проницательный Юрий Андропов, руководствуясь известным правилом о том, как поступать с процессом, который невозможно остановить, взял кузнецовско-никаноровских воспитанников под свою опеку.
Неслучайно, именно они уже в горбачевские времена составили костяк «Группы Бессмертных», окормляемой не только последним (как оказалось) главой советского МИДа, но и могущественным андроповским сподвижником Филиппом Бобковым.
Судя по ряду сравнительно недавних публикаций, эта группа (куда, как известно, входил и Белоусов), среди прочего пыталась решить проблему СОИ (американской Стратегической оборонной инициативы).
Попытка та провалилась. Иначе гонка вооружений не погубила бы советскую экономику и не случилось бы известной «геополитической катастрофы».
Постсоветская Россия предпочла ресурсную модель. В разных модификациях – сначала либерально-олигархической, а потом «чекистской»-госкапиталистической. Но и в той, и в другой технократы могли рассчитывать разве что на второстепенные роли. В них не было экзистенциальной потребности.
Тем показательнее, что сегодня «технократическим/техноэкономическим плацдармом» становится Минобороны, после февраля 2022-го превратившееся в «оплот ресурсократии».
Особенности менеджмента Сергея Шойгу и его замов –далеко не единственная причина. Едва ли не важнее -- неготовность правящего класса отказаться от ресурсной доминанты, несмотря на «адские санкции» и другие проявления СВО-реальности.
Другое дело, что замена сырьевой ренты на «военную» оказалась сопряжена с неконтролируемым ростом социально-политических издержек. Пригожинский мятеж и теракт в «Крокус-Сити» -- это ведь, в том числе, и результаты «отказа тормозов» при эксплуатации самого «невозобновляемого», человеческого ресурса. Будь то «вагнеровские» комбатанты или мигранты, за счет которых компенсируется дефицит кадров на «гражданке».
До известной степени перед Белоусовым стоит задача, сопоставимая с той, которую чуть более 20 лет назад решал Алексей Кудрин. Хотя и противоположная «по вектору». -- В начале нулевых кудринскими усилиями была создана как раз рентная опора «вертикали власти». Обновленное Минобороны, по идее, должно стать концептуально иным ее фундаментом, техноэкономическим.
Константа и в кудринском, и в белоусовском кейсах – силовики.
Демонтажом «ЮКОСа» они помогли сислибам, но, в то же время, стали основными бенефициарами этого апдейта сырьевой модели.
Теперь они же зачищают военное ведомство от сподвижников и протеже Шойгу.
Иными словами, грань между первым в отечественной истории
триумфом технократов и очередным их поражением очень зыбка.
Даже если формально у Белоусова всё получится.
Но в белоусовском случае это не совсем так.
Как раз ровно потому, что новый глава Минобороны – технократ par excellence. Для него «алгебра» -- не просто способ поверять лоббистскую и/или доктринерскую «(дис)гармонию», но в и известной степени -- средство обеспечения превосходства над «кланами» и «башнями».
В этом смысле первыми отечественными технократами можно считать советских теоретиков систем управления Побиска Кузнецова и Спартака Никанорова (кстати, одного из создателей системы противоракетной обороны Москвы), с которыми Белоусова связывают, максимум, пара рукопожатий.
Нельзя сказать, что в СССР «технократический переворот» полностью провалился.
Просто проницательный Юрий Андропов, руководствуясь известным правилом о том, как поступать с процессом, который невозможно остановить, взял кузнецовско-никаноровских воспитанников под свою опеку.
Неслучайно, именно они уже в горбачевские времена составили костяк «Группы Бессмертных», окормляемой не только последним (как оказалось) главой советского МИДа, но и могущественным андроповским сподвижником Филиппом Бобковым.
Судя по ряду сравнительно недавних публикаций, эта группа (куда, как известно, входил и Белоусов), среди прочего пыталась решить проблему СОИ (американской Стратегической оборонной инициативы).
Попытка та провалилась. Иначе гонка вооружений не погубила бы советскую экономику и не случилось бы известной «геополитической катастрофы».
Постсоветская Россия предпочла ресурсную модель. В разных модификациях – сначала либерально-олигархической, а потом «чекистской»-госкапиталистической. Но и в той, и в другой технократы могли рассчитывать разве что на второстепенные роли. В них не было экзистенциальной потребности.
Тем показательнее, что сегодня «технократическим/техноэкономическим плацдармом» становится Минобороны, после февраля 2022-го превратившееся в «оплот ресурсократии».
Особенности менеджмента Сергея Шойгу и его замов –далеко не единственная причина. Едва ли не важнее -- неготовность правящего класса отказаться от ресурсной доминанты, несмотря на «адские санкции» и другие проявления СВО-реальности.
Другое дело, что замена сырьевой ренты на «военную» оказалась сопряжена с неконтролируемым ростом социально-политических издержек. Пригожинский мятеж и теракт в «Крокус-Сити» -- это ведь, в том числе, и результаты «отказа тормозов» при эксплуатации самого «невозобновляемого», человеческого ресурса. Будь то «вагнеровские» комбатанты или мигранты, за счет которых компенсируется дефицит кадров на «гражданке».
До известной степени перед Белоусовым стоит задача, сопоставимая с той, которую чуть более 20 лет назад решал Алексей Кудрин. Хотя и противоположная «по вектору». -- В начале нулевых кудринскими усилиями была создана как раз рентная опора «вертикали власти». Обновленное Минобороны, по идее, должно стать концептуально иным ее фундаментом, техноэкономическим.
Константа и в кудринском, и в белоусовском кейсах – силовики.
Демонтажом «ЮКОСа» они помогли сислибам, но, в то же время, стали основными бенефициарами этого апдейта сырьевой модели.
Теперь они же зачищают военное ведомство от сподвижников и протеже Шойгу.
Иными словами, грань между первым в отечественной истории
триумфом технократов и очередным их поражением очень зыбка.
Даже если формально у Белоусова всё получится.
Раиси погиб чуть ли не сразу после того, как при его самом непосредственном участии произошла реанимация масштабного гидроэнергетического проекта на реке Аракс.
Это «южнокавказское ГОЭЛРО», задуманное еще во времена СССР и шахского Ирана, было поставлено на паузу из-за обострения армяно-азербайджанского конфликта и провозглашения Нагорно-Карабахской республики, в которую вошли, в том числе, и районы, расположенные на берегу Аракса.
Вернув в 2020-м эти территории под свой контроль, Азербайджан возобновил гидроэнергетическое строительство на границе с Ираном. Тем более, что активное использование водных ресурсов вполне отвечало подходам Раиси, ратовавшего за «новые открытия в сфере энергетики».
Но чем ближе Тегеран и Баку к реализации «южнокавказской ГОЭЛРО» -- тем уязвимее позиции Анкары.
Ведь, с одной стороны, Турция позиционирует себя как главный союзник и даже «геополитический патрон» Азербайджана.
А с другой – турецкие же гидроэнергетические проекты в верховьях Аракса способны существенно девальвировать соответствующие ирано-азербайджанские бенефиты.
Тем показательнее, что буквально за пару дней до роковой для Раиси торжественной церемонии на Араксе (ведь именно перелет после нее стоил жизни иранскому президенту) Эрдоган назвал водные ресурсы причиной многих международных конфликтов по всему миру.
Если воскресный инцидент спровоцирует очередное ухудшение взаимоотношений между Тегераном и Баку, – как это предполагают некоторые эксперты, -- дальнейшее энергостроительство на ирано-азербайджанской границе, скорее всего, опять будет поставлено «на паузе».
Если иранские элиты окажутся не столь подозрительными – высока вероятность «водяной конфронтации» между Баку и Анкарой. С подключением к этому противостоянию Ирана, но уже в качестве азербайджанского союзника.
При этом России – в силу вполне очевидных географических условий и геополитических раскладов – вряд ли удастся остаться в стороне от нового возможного «евразийского пожара».
Иными словами, прогнозы о том, что «угроза с Запада» может усугубиться (или вообще смениться) «угрозой с Юга» вовсе не беспочвенны.
По крайней мере, гибель Раиси делает такой сценарий ещё более вероятным.
Это «южнокавказское ГОЭЛРО», задуманное еще во времена СССР и шахского Ирана, было поставлено на паузу из-за обострения армяно-азербайджанского конфликта и провозглашения Нагорно-Карабахской республики, в которую вошли, в том числе, и районы, расположенные на берегу Аракса.
Вернув в 2020-м эти территории под свой контроль, Азербайджан возобновил гидроэнергетическое строительство на границе с Ираном. Тем более, что активное использование водных ресурсов вполне отвечало подходам Раиси, ратовавшего за «новые открытия в сфере энергетики».
Но чем ближе Тегеран и Баку к реализации «южнокавказской ГОЭЛРО» -- тем уязвимее позиции Анкары.
Ведь, с одной стороны, Турция позиционирует себя как главный союзник и даже «геополитический патрон» Азербайджана.
А с другой – турецкие же гидроэнергетические проекты в верховьях Аракса способны существенно девальвировать соответствующие ирано-азербайджанские бенефиты.
Тем показательнее, что буквально за пару дней до роковой для Раиси торжественной церемонии на Араксе (ведь именно перелет после нее стоил жизни иранскому президенту) Эрдоган назвал водные ресурсы причиной многих международных конфликтов по всему миру.
Если воскресный инцидент спровоцирует очередное ухудшение взаимоотношений между Тегераном и Баку, – как это предполагают некоторые эксперты, -- дальнейшее энергостроительство на ирано-азербайджанской границе, скорее всего, опять будет поставлено «на паузе».
Если иранские элиты окажутся не столь подозрительными – высока вероятность «водяной конфронтации» между Баку и Анкарой. С подключением к этому противостоянию Ирана, но уже в качестве азербайджанского союзника.
При этом России – в силу вполне очевидных географических условий и геополитических раскладов – вряд ли удастся остаться в стороне от нового возможного «евразийского пожара».
Иными словами, прогнозы о том, что «угроза с Запада» может усугубиться (или вообще смениться) «угрозой с Юга» вовсе не беспочвенны.
По крайней мере, гибель Раиси делает такой сценарий ещё более вероятным.
Аресты генералов – не кампания, а результат последовательной работы, утверждает Дмитрий Песков.
Между тем, «горячие» новости из Минобороны удивительным образом коррелируют с «налоговым крещендо».
Конкретные параметры «прогресса» по НДФЛ пока не обнародованы, и граждане еще точно не знают, кому из них суждено попасть в «богатые», кому – в «сверхбогатые».
Но нервозность в обществе нарастает. Отчасти– как раз из-за масштабной «пиар-артподготовки».
Мишустин явно опасается повторить негативный опыт своего предшественника Медведева с пенсионной реформой. Поэтому устраиваются экспертные советы, думские пленарки и прочие мероприятия, призванные «опубличить процесс» и исключить обвинения налоговых реформаторов в келейности.
В этом смысле ФСБ и Следком вольно или невольно помогают нынешнему премьеру, избегая медведевских ошибок, не сделать черномырдинские («хотели, как лучше»).
Поток информации и инсинуаций про владения, связи и прегрешения высокопоставленных военных-арестантов слишком обширен, чтобы не отвлечь обывателя от сакраментального вопроса – может ли даже качественная имитация влияния институтов представительной демократии заменить реальную «демократию налогоплательщика»?
Как долго продлится это «опьянение» очередной «большой чисткой»? – что называется, второй вопрос.
Многое здесь, кстати, зависит от того, не припасли ли силовики нечто еще более резонансное на следующую неделю. Когда правительство должно наконец-то представить свои поправки в Налоговый кодекс, со ставками НДФЛ и соответствующими им максимальными размерами годового дохода.
Понятно, что рано или поздно «похмелья» не избежать. А равно и возникновения новых (или скорее обострения старых) общественных запросов. Подобно тому, как пенсионная реформа обострила запрос на справедливость, на который сейчас вроде бы призвана ответить реформа налоговая.
Впрочем, и антикоррупционная борьба может быть «последовательно-бесконечной» (как, собственно, и социально-психотерапевтическое появление в публичном поле её объектов/жертв).
Вечность этой музыке гарантирована до тех пор, пока преобладает «ресурсная политэкономия» и реальным результатом любых реформ оказывается лишь межклановое перераспределение ресурсов.
Между тем, «горячие» новости из Минобороны удивительным образом коррелируют с «налоговым крещендо».
Конкретные параметры «прогресса» по НДФЛ пока не обнародованы, и граждане еще точно не знают, кому из них суждено попасть в «богатые», кому – в «сверхбогатые».
Но нервозность в обществе нарастает. Отчасти– как раз из-за масштабной «пиар-артподготовки».
Мишустин явно опасается повторить негативный опыт своего предшественника Медведева с пенсионной реформой. Поэтому устраиваются экспертные советы, думские пленарки и прочие мероприятия, призванные «опубличить процесс» и исключить обвинения налоговых реформаторов в келейности.
В этом смысле ФСБ и Следком вольно или невольно помогают нынешнему премьеру, избегая медведевских ошибок, не сделать черномырдинские («хотели, как лучше»).
Поток информации и инсинуаций про владения, связи и прегрешения высокопоставленных военных-арестантов слишком обширен, чтобы не отвлечь обывателя от сакраментального вопроса – может ли даже качественная имитация влияния институтов представительной демократии заменить реальную «демократию налогоплательщика»?
Как долго продлится это «опьянение» очередной «большой чисткой»? – что называется, второй вопрос.
Многое здесь, кстати, зависит от того, не припасли ли силовики нечто еще более резонансное на следующую неделю. Когда правительство должно наконец-то представить свои поправки в Налоговый кодекс, со ставками НДФЛ и соответствующими им максимальными размерами годового дохода.
Понятно, что рано или поздно «похмелья» не избежать. А равно и возникновения новых (или скорее обострения старых) общественных запросов. Подобно тому, как пенсионная реформа обострила запрос на справедливость, на который сейчас вроде бы призвана ответить реформа налоговая.
Впрочем, и антикоррупционная борьба может быть «последовательно-бесконечной» (как, собственно, и социально-психотерапевтическое появление в публичном поле её объектов/жертв).
Вечность этой музыке гарантирована до тех пор, пока преобладает «ресурсная политэкономия» и реальным результатом любых реформ оказывается лишь межклановое перераспределение ресурсов.
Наиболее точный исторический «аналог» армянского архиепископа Баграта –архиепископ Макарий III, ставший в 1960-м первым президентом Кипра.
Оба священнослужителя выдвинулись на первые политические роли не в результате стандартной и плановой электоральной процедуры (например, как лидеры христианско-демократической партии), но в период сильной «институциональной» турбулентности.
Макарий III возглавлял кипрское антиколониальное движение.
Баграт Србазан становится «звездой» очередного армянского «улично-демократического» (если не сказать – революционного) эксцесса.
Но с классическими религиозными партийными проектами Европы у кипрского и армянского кейсов различий намного меньше, чем с «политико-теологическими», вроде иранского.
И дело здесь не в конфессии, а в целеполагании.
Поход во власть архиепископов Макария III и Баграта не нёс (в первом случае) и не несёт (во втором) «эсхатологической» нагрузки.
Оба клирика пересекают границу между «б-говым» и «кесаревым», максимум, для «перезагрузки» отдельно взятой страны, но не мира.
Впрочем, это обстоятельство не должно успокаивать тех внешних игроков, которые видят в Србазане более приемлемую и комфортную альтернативу Пашиняну.
Обретение представителями духовенства политической субъектности – процесс в равной степени и непредсказуемый, и «интернационализируемый».
Особенно – на постсоветском пространстве.
И особенно – в эпоху, когда защита традиционных ценностей становится синонимична защите суверенитета. А их хранители (священнослужители) по умолчанию зачисляются в «друзья государства». Что создает серьезные морально-юридические проблемы для делигитимации действий клириков, даже де-факто направленных против существующих светских властей.
Оба священнослужителя выдвинулись на первые политические роли не в результате стандартной и плановой электоральной процедуры (например, как лидеры христианско-демократической партии), но в период сильной «институциональной» турбулентности.
Макарий III возглавлял кипрское антиколониальное движение.
Баграт Србазан становится «звездой» очередного армянского «улично-демократического» (если не сказать – революционного) эксцесса.
Но с классическими религиозными партийными проектами Европы у кипрского и армянского кейсов различий намного меньше, чем с «политико-теологическими», вроде иранского.
И дело здесь не в конфессии, а в целеполагании.
Поход во власть архиепископов Макария III и Баграта не нёс (в первом случае) и не несёт (во втором) «эсхатологической» нагрузки.
Оба клирика пересекают границу между «б-говым» и «кесаревым», максимум, для «перезагрузки» отдельно взятой страны, но не мира.
Впрочем, это обстоятельство не должно успокаивать тех внешних игроков, которые видят в Србазане более приемлемую и комфортную альтернативу Пашиняну.
Обретение представителями духовенства политической субъектности – процесс в равной степени и непредсказуемый, и «интернационализируемый».
Особенно – на постсоветском пространстве.
И особенно – в эпоху, когда защита традиционных ценностей становится синонимична защите суверенитета. А их хранители (священнослужители) по умолчанию зачисляются в «друзья государства». Что создает серьезные морально-юридические проблемы для делигитимации действий клириков, даже де-факто направленных против существующих светских властей.
Открытие памятника организатору «Марша справедливости» могло бы стать изящным политтехнологическим отточием для вышедшей на финишную прямую налоговой реформы.
Пригожин обострил (до максимума) запрос на справедливость.
Правительство (по наказу президента) «добавляет справедливости» перераспределению доходов в стране.
Казалось бы, «дело «Вагнера» живет и побеждает». Особенно, если вспомнить еще и масштабные чистки в Минобороны.
Но есть нюанс.
Провал пригожинского мятежа едва ли не в большей степени, чем действиями силовиков, был обусловлен сохранением в стране достаточно большой прослойки, которой есть что терять в случае демонтажа существующих госинститутов.
И это не только «олигархи», «топы» госкомпаний и чиновники, доля коих по отношению к общей численности российского населения всё-таки ничтожно мала.
Чего нельзя сказать о среднем классе, чье прибавление и укрепление долгое время отличало путинскую Россию от ельцинской, обеспечивая главную социально-экономическую защиту от «великих потрясений».
При этом до сих пор повышению благосостояния и лояльности «среднеклассников» в значительной мере способствовала «плоская» шкала НДФЛ (кстати, введенная именно на заре путинского правления).
Экономически активные граждане (не все, но большинство) по умолчанию соглашались быть менее политически активными в обмен на отказ власти произвольно решать, кто из них должен отдавать казне больше, а кто – меньше.
Нынешняя налоговая реформа дезавуирует этот негласный пакт. Как в начале предыдущей путинской каденции пенсионная реформа обнулила мечту о «земном рае» в виде скорой безбедной старости.
Кто-то из 2 млн, которых, согласно Минфину, затронет повышение подоходного налога, возможно, и закажет футболку «Коротко о себе: НДФЛ 15%».
Но у слогана «No taxation without representation» -- тоже высокие шансы на востребованность.
И они тем выше – чем меньше политическая система будет склонна учитывать интересы этой категории налогоплательщиков.
Иными словами, одна политизация порождает другую.
Попытка купировать угрозы, обозначенные пригожинским мятежом, не сделала запрос на справедливость менее острым. Просто теперь он будет исходить (ещё и) от другой части общества.
Что никоим образом не останавливает энтропию стабильности.
Пригожин обострил (до максимума) запрос на справедливость.
Правительство (по наказу президента) «добавляет справедливости» перераспределению доходов в стране.
Казалось бы, «дело «Вагнера» живет и побеждает». Особенно, если вспомнить еще и масштабные чистки в Минобороны.
Но есть нюанс.
Провал пригожинского мятежа едва ли не в большей степени, чем действиями силовиков, был обусловлен сохранением в стране достаточно большой прослойки, которой есть что терять в случае демонтажа существующих госинститутов.
И это не только «олигархи», «топы» госкомпаний и чиновники, доля коих по отношению к общей численности российского населения всё-таки ничтожно мала.
Чего нельзя сказать о среднем классе, чье прибавление и укрепление долгое время отличало путинскую Россию от ельцинской, обеспечивая главную социально-экономическую защиту от «великих потрясений».
При этом до сих пор повышению благосостояния и лояльности «среднеклассников» в значительной мере способствовала «плоская» шкала НДФЛ (кстати, введенная именно на заре путинского правления).
Экономически активные граждане (не все, но большинство) по умолчанию соглашались быть менее политически активными в обмен на отказ власти произвольно решать, кто из них должен отдавать казне больше, а кто – меньше.
Нынешняя налоговая реформа дезавуирует этот негласный пакт. Как в начале предыдущей путинской каденции пенсионная реформа обнулила мечту о «земном рае» в виде скорой безбедной старости.
Кто-то из 2 млн, которых, согласно Минфину, затронет повышение подоходного налога, возможно, и закажет футболку «Коротко о себе: НДФЛ 15%».
Но у слогана «No taxation without representation» -- тоже высокие шансы на востребованность.
И они тем выше – чем меньше политическая система будет склонна учитывать интересы этой категории налогоплательщиков.
Иными словами, одна политизация порождает другую.
Попытка купировать угрозы, обозначенные пригожинским мятежом, не сделала запрос на справедливость менее острым. Просто теперь он будет исходить (ещё и) от другой части общества.
Что никоим образом не останавливает энтропию стабильности.
Специалисты по «совбезовской конспирологии», ухватившись за невключение в это «силовое политбюро» Андрея Белоусова, упустили момент, не менее любопытный и как раз свидетельствующий о вполне устойчивых позициях нового министра обороны.
Открывая очередное заседание Совбеза, Владимир Путин предложил поговорить об «укреплении международного сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом».
Понятно, что Запад как партнера в рамках этого сотрудничества крайне сложно представить.
Зато центрально-азиатские страны – вполне.
Тем более, что Белоусов как раз отправился в Алма-Ату на заседание совета министров обороны ОДКБ. И там тоже говорил о террористических угрозах, исходящих, по его мнению, главным образом от Афганистана («На его территории закрепились многочисленные радикальные группировки, которые активизировали продвижение своих идей в соседних республиках. Увеличивается вероятность распространения бандгрупп и терроризма за пределы страны»).
Здесь и возникает нюанс.
Начиная с понедельника, с подачи МИДа и Минюста активно обсуждается тема возможного исключения «Талибана» из списка запрещенных в РФ террористических организаций.
Путин, комментируя это предложение, признал наличие «безусловных проблем» в Афганистане, но сослался на необходимость выстраивать отношения с действующей там властью.
С учетом того, что это заявление (как, собственно, и обнародование мидовско-минюстовской инициативы) было сделано во время пребывания российского президента в Ташкенте, не покидает ощущение многопланового торга.
Ведь Узбекистан не в восторге от любых шагов, повышающих легитимность талибов. А Россия крайне заинтересована в максимальном наращивании центрально-азиатского рынка сбыта для уже убыточного «Газпрома».
Неслучайно, Дмитрий Медведев, с недавних пор славящийся своей экспансивности, а с давних – патронирующий газовый концерн, констатировал: «мы близки к установлению полноформатных отношений с талибами».
Но что-то пошло не так. И цель белоусовского турне – похоже, не только смотрины главы российского оборонного ведомства, ключевого для ОДКБ.
Не исключено, что Белоусов должен был, в том числе, заверить союзников из Центральной Азии, что Россия не собирается «дружить против них с талибами».
«Ситуация и процессы, которые идут в Афганистане, достаточно сложные. Мы их отслеживаем, понимаем, как мы с ними будем работать. Но всё это требует нашего внимания, повышения и нашей слаженности, и боеготовности», -- еще одна реплика уже из переговоров (что, показательно, отдельно «подсвеченных») с министром обороны Таджикистана Шерали Мирзо.
Не потому ли Медведев впервые за достаточно долгое (для него) время вновь прибег к «ядерной риторике»?
Что, помимо всего прочего, сильно контрастирует со сдержанными белоусовскими пассажами про действия «соразмерно угрозам безопасности».
Вполне возможно, что зампред Совбеза превращается в главного публичного оппонента нового министра обороны, открывая второй, медийный, фронт в войне «ресурсократов» с технократами-техноэкономистами.
Открывая очередное заседание Совбеза, Владимир Путин предложил поговорить об «укреплении международного сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом».
Понятно, что Запад как партнера в рамках этого сотрудничества крайне сложно представить.
Зато центрально-азиатские страны – вполне.
Тем более, что Белоусов как раз отправился в Алма-Ату на заседание совета министров обороны ОДКБ. И там тоже говорил о террористических угрозах, исходящих, по его мнению, главным образом от Афганистана («На его территории закрепились многочисленные радикальные группировки, которые активизировали продвижение своих идей в соседних республиках. Увеличивается вероятность распространения бандгрупп и терроризма за пределы страны»).
Здесь и возникает нюанс.
Начиная с понедельника, с подачи МИДа и Минюста активно обсуждается тема возможного исключения «Талибана» из списка запрещенных в РФ террористических организаций.
Путин, комментируя это предложение, признал наличие «безусловных проблем» в Афганистане, но сослался на необходимость выстраивать отношения с действующей там властью.
С учетом того, что это заявление (как, собственно, и обнародование мидовско-минюстовской инициативы) было сделано во время пребывания российского президента в Ташкенте, не покидает ощущение многопланового торга.
Ведь Узбекистан не в восторге от любых шагов, повышающих легитимность талибов. А Россия крайне заинтересована в максимальном наращивании центрально-азиатского рынка сбыта для уже убыточного «Газпрома».
Неслучайно, Дмитрий Медведев, с недавних пор славящийся своей экспансивности, а с давних – патронирующий газовый концерн, констатировал: «мы близки к установлению полноформатных отношений с талибами».
Но что-то пошло не так. И цель белоусовского турне – похоже, не только смотрины главы российского оборонного ведомства, ключевого для ОДКБ.
Не исключено, что Белоусов должен был, в том числе, заверить союзников из Центральной Азии, что Россия не собирается «дружить против них с талибами».
«Ситуация и процессы, которые идут в Афганистане, достаточно сложные. Мы их отслеживаем, понимаем, как мы с ними будем работать. Но всё это требует нашего внимания, повышения и нашей слаженности, и боеготовности», -- еще одна реплика уже из переговоров (что, показательно, отдельно «подсвеченных») с министром обороны Таджикистана Шерали Мирзо.
Не потому ли Медведев впервые за достаточно долгое (для него) время вновь прибег к «ядерной риторике»?
Что, помимо всего прочего, сильно контрастирует со сдержанными белоусовскими пассажами про действия «соразмерно угрозам безопасности».
Вполне возможно, что зампред Совбеза превращается в главного публичного оппонента нового министра обороны, открывая второй, медийный, фронт в войне «ресурсократов» с технократами-техноэкономистами.
У Майкла Калви появился немецкий «побратим».
Это – Ральф Новак, которого приговорили к 5 годам за хищение контрольного пакета BelkaCar.
При этом чуть ли не главным потерпевшим по этому делу проходит Бенедикт Соботка, связанный с Eurasian Resources Group (ERG).
Связи с ERG ¬– точнее, с её крупнейшим акционером, узбекским миллиардером Фаттахом (Патохом) Шодиевым, – усматривались и у Шерзода Юсупова, одного из ключевых оппонентов Калви в конфликте из-за банка «Восточный».
Это обстоятельство позволяет предположить, что и в «деле Baring Vostok», и в «деле BelkaCar» нестабильная дружба с Востоком играла не менее важную роль, чем стабильная вражда с Западом.
Особенно, если учесть шодиевскую близость к президенту Узбекистана Шавхату Мирзиёеву.
Это – Ральф Новак, которого приговорили к 5 годам за хищение контрольного пакета BelkaCar.
При этом чуть ли не главным потерпевшим по этому делу проходит Бенедикт Соботка, связанный с Eurasian Resources Group (ERG).
Связи с ERG ¬– точнее, с её крупнейшим акционером, узбекским миллиардером Фаттахом (Патохом) Шодиевым, – усматривались и у Шерзода Юсупова, одного из ключевых оппонентов Калви в конфликте из-за банка «Восточный».
Это обстоятельство позволяет предположить, что и в «деле Baring Vostok», и в «деле BelkaCar» нестабильная дружба с Востоком играла не менее важную роль, чем стабильная вражда с Западом.
Особенно, если учесть шодиевскую близость к президенту Узбекистана Шавхату Мирзиёеву.
Забытая было «зеленая повестка» вновь возвращается в России на линию внутриэлитного боевого соприкосновения.
Едва ли Игорь Сечин посвятил бы значительную часть своего доклада на ПМЭФ критике энергоперехода, оставайся эта тема исключительно идефикс «коллективного Запада».
Основной адресат сечинского выступления – скорее новый министр обороны Андрей Белоусов и те группы влияния, которые инициировали «техноэкономический переворот» в военном ведомстве.
Дело не только и не столько в давних сечинско-белоусовских разногласиях и даже не в белоусовской поддержке энергоперехода.
Точнее – это всё следствия концептуального конфликта между ресурсократами и технократами, начавшегося даже не полвека назад (когда СССР предпочел нефтегазовые бонусы «разрядки» «кибернетизации» экономики), а в 20-е годы прошлого столетия, с маргинализации советским руководством идей Александра Богданова. Чьи исследования в области теории систем теперь, кстати, активно используются пропагандистами «зелёной повестки».
При этом вступление в бой «тяжеловеса» Сечина автоматически не предполагает успешность «ресурсократического реванша».
Особенно, если учесть, что главным иностранных гостем ПМЭФ был представитель «литиевого треугольника» президент Боливии Луис Арсе, а его переговоры с Владимиром Путиным начались именно с обсуждения совместных российско-боливийских проектов по добыче главного металла «зеленой экономики».
Впрочем, исход очередного противостояния ресурсократов и технократов, как это случалось и раньше, определит позиция внешних игроков. Даром что теперь это не США, а Китай и отчасти Индия.
Если Пекин (и Дели) сочтут дальнейшее продвижение к глобальному лидерству невозможным без обеспечения стабильного поступления углеводородов – сечинская контригра увенчается успехом.
Если же «глобальный Юг» обусловит свое геоэкономическое и геополитическое доминирование с переходом на новый технологический уклад – технократы (техноэкономисты, институционалисты) впервые в отечественной истории получат шанс стать правящей партией.
Едва ли Игорь Сечин посвятил бы значительную часть своего доклада на ПМЭФ критике энергоперехода, оставайся эта тема исключительно идефикс «коллективного Запада».
Основной адресат сечинского выступления – скорее новый министр обороны Андрей Белоусов и те группы влияния, которые инициировали «техноэкономический переворот» в военном ведомстве.
Дело не только и не столько в давних сечинско-белоусовских разногласиях и даже не в белоусовской поддержке энергоперехода.
Точнее – это всё следствия концептуального конфликта между ресурсократами и технократами, начавшегося даже не полвека назад (когда СССР предпочел нефтегазовые бонусы «разрядки» «кибернетизации» экономики), а в 20-е годы прошлого столетия, с маргинализации советским руководством идей Александра Богданова. Чьи исследования в области теории систем теперь, кстати, активно используются пропагандистами «зелёной повестки».
При этом вступление в бой «тяжеловеса» Сечина автоматически не предполагает успешность «ресурсократического реванша».
Особенно, если учесть, что главным иностранных гостем ПМЭФ был представитель «литиевого треугольника» президент Боливии Луис Арсе, а его переговоры с Владимиром Путиным начались именно с обсуждения совместных российско-боливийских проектов по добыче главного металла «зеленой экономики».
Впрочем, исход очередного противостояния ресурсократов и технократов, как это случалось и раньше, определит позиция внешних игроков. Даром что теперь это не США, а Китай и отчасти Индия.
Если Пекин (и Дели) сочтут дальнейшее продвижение к глобальному лидерству невозможным без обеспечения стабильного поступления углеводородов – сечинская контригра увенчается успехом.
Если же «глобальный Юг» обусловит свое геоэкономическое и геополитическое доминирование с переходом на новый технологический уклад – технократы (техноэкономисты, институционалисты) впервые в отечественной истории получат шанс стать правящей партией.
Отсутствие работающей альтернативы «военному драйверу» в сочетании с начавшейся «оптимизацией Минобороны» провоцирует ресурсный передел в «гражданских» отраслях.
Судя по задержаниям группы «околожелезнодорожных» бизнесменов во главе с Алексеем Тайчером, следующим, после военного ведомства, объектом принуждения к «новой реальности» может стать РЖД и/или тамошняя клиентела Ротенбергов.
Ведь Тайчер в своё время сыграл важную роль в контролируемом перераспределении активов железнодорожной монополии, когда их прежний держатель – НПФ «Благосостояние» -- уже не мог служить «парковкой», не нарушая требований ЦБ.
Тогда, в 2019-м, ротенберговский «Мостотрест» в итоге «ушел» в СП с ВЭБом.
А лизинговую компанию «Трансфин-М» как раз выкупил Тайчер.
Кстати, в середине десятых главный проект «Мостотреста» -- строительство Крымского моста – стал одним из ключевых драйверов российской экономики, ослабленной первым масштабным санкционным ударом.
Теперь у новой «стройки века» -- ВСМ «Москва -- Санкт-Петербург» -- тоже есть шанс посодействовать общенациональной экономической гальванизации.
Но есть ли такой шанс у Ротенбергов – большой вопрос.
Судя по задержаниям группы «околожелезнодорожных» бизнесменов во главе с Алексеем Тайчером, следующим, после военного ведомства, объектом принуждения к «новой реальности» может стать РЖД и/или тамошняя клиентела Ротенбергов.
Ведь Тайчер в своё время сыграл важную роль в контролируемом перераспределении активов железнодорожной монополии, когда их прежний держатель – НПФ «Благосостояние» -- уже не мог служить «парковкой», не нарушая требований ЦБ.
Тогда, в 2019-м, ротенберговский «Мостотрест» в итоге «ушел» в СП с ВЭБом.
А лизинговую компанию «Трансфин-М» как раз выкупил Тайчер.
Кстати, в середине десятых главный проект «Мостотреста» -- строительство Крымского моста – стал одним из ключевых драйверов российской экономики, ослабленной первым масштабным санкционным ударом.
Теперь у новой «стройки века» -- ВСМ «Москва -- Санкт-Петербург» -- тоже есть шанс посодействовать общенациональной экономической гальванизации.
Но есть ли такой шанс у Ротенбергов – большой вопрос.