Сколько я бы потом не летала на самолётах, я так и не смогла избавиться от чувства волнения и даже лёгкого драматизма, когда самолёт выезжает на лётную полосу и готов ко взлету. В этом есть что-то беспомощное, что уже невозможно изменить. Я всегда смотрю
в окно и смотрю как мы пролетаем все огоньки до единого, а потом все, вверх, туда, где на протяжении нескольких часов меня никто не достанет.
Волнительно так было улетать из Германии и возвращаться в неё, и наблюдать, как отправные точки путешествий из дома домой постепенно и окончательно подменяют друг друга. Города, где я с детства не пользовалась картой, и город, где я картой пользоваться в какой-то момент перестала. Места, в которых я окончательно теряю способность считать и конвертировать деньги, и места, в которых я сама могу найтись в супермаркете, если потерялась. Что в одном, что в другом городе, я ложусь на одинаковые икеевские кровати, но засыпаю в них с разными чувствами и тревогами. Мечтаю перед сном об одном или о другом, в зависимости от места; хотела побыстрее оказаться дома, а теперь хочется поехать домой, где меня ждёт такая же кровать, только в другом интерьере и в другой по ощущениям жизни.
Если взлетать из Москвы, чего со мной давно не было и вряд ли скоро случится, можно было смотреть на россыпь мелких прудиков около Внуково, игрушечные ободки автомобильных развязок, железные крыши дач, похожие на домики в монополии — все они меняются на пухлые одеяла облаков и выше них уже ничего нет, это высшая лига.
Во времена аэропорта Тегель, Берлин можно было облететь так, как будто это аттракцион или так, как будто это рельеф торта на подносе с единственной свечкой посередине, которая ещё и подергивается бликом в солнечную погоду. Даже во времена, когда я улетала из Берлина в ярости или раздрае, потом возвращалась и все эти чувства подменялись на что-то сентиментальное и нежное — это же лучший город на земле!
С высоты пяти тысяч километров не видно любителей пыхнуть героина у метро Коттбуссер Тор; не видно одиноких миллениалов, спящих друг с другом от скуки, потому что лучше ничего не придумали; не видно кризиса съемного жилья и инфляции измеряемую по денеру. Даже когда гуляешь по городу, надо приглядеться, потому то, про что я говорю обычно происходит в коммунальных квартирах, дейтинговых приложениях и мессенджерах и иногда на станциях метро. Для всех остальных этот город останется также загадочно любим и знаменит своей свободой. Мне кажется, что секрет в том, что все заняты тем, что документируют и пестуют своё схождение с ума, и им/нам нет дела до того, чем вы занимаетесь или в чем вы вышли из дома. Берлин это место, где все отьебались от других, но не от себя, и с этим здесь пока ещё непаханое поле.
Я уже писала, что самое большое счастье в полёте, это ощущение декомпрессии, когда набираешь полные легкие воздуха, когда самолёт отрывается от земли и набирает высоту. Это такой читерский код на релиз чувства, чтобы все снова стало ярким, а изнутри все отжало, как в стиральной машине. Я бы сделала такой тренажер — многим все равно куда лететь, лишь бы ненадолго съебнуть с этой планеты.
Теперь я знаю, что адреса прописки могут быть подвижными, чувство дома может быть не монументальным, а гибким и поделённым на небольшие временные кусочки, где мы просто чувствуем себя нормально, и если повезёт — хорошо. В полете я учусь отпускать то, что меня не зависит и перестать дергаться; все остальное, это уже высшая лига.
в окно и смотрю как мы пролетаем все огоньки до единого, а потом все, вверх, туда, где на протяжении нескольких часов меня никто не достанет.
Волнительно так было улетать из Германии и возвращаться в неё, и наблюдать, как отправные точки путешествий из дома домой постепенно и окончательно подменяют друг друга. Города, где я с детства не пользовалась картой, и город, где я картой пользоваться в какой-то момент перестала. Места, в которых я окончательно теряю способность считать и конвертировать деньги, и места, в которых я сама могу найтись в супермаркете, если потерялась. Что в одном, что в другом городе, я ложусь на одинаковые икеевские кровати, но засыпаю в них с разными чувствами и тревогами. Мечтаю перед сном об одном или о другом, в зависимости от места; хотела побыстрее оказаться дома, а теперь хочется поехать домой, где меня ждёт такая же кровать, только в другом интерьере и в другой по ощущениям жизни.
Если взлетать из Москвы, чего со мной давно не было и вряд ли скоро случится, можно было смотреть на россыпь мелких прудиков около Внуково, игрушечные ободки автомобильных развязок, железные крыши дач, похожие на домики в монополии — все они меняются на пухлые одеяла облаков и выше них уже ничего нет, это высшая лига.
Во времена аэропорта Тегель, Берлин можно было облететь так, как будто это аттракцион или так, как будто это рельеф торта на подносе с единственной свечкой посередине, которая ещё и подергивается бликом в солнечную погоду. Даже во времена, когда я улетала из Берлина в ярости или раздрае, потом возвращалась и все эти чувства подменялись на что-то сентиментальное и нежное — это же лучший город на земле!
С высоты пяти тысяч километров не видно любителей пыхнуть героина у метро Коттбуссер Тор; не видно одиноких миллениалов, спящих друг с другом от скуки, потому что лучше ничего не придумали; не видно кризиса съемного жилья и инфляции измеряемую по денеру. Даже когда гуляешь по городу, надо приглядеться, потому то, про что я говорю обычно происходит в коммунальных квартирах, дейтинговых приложениях и мессенджерах и иногда на станциях метро. Для всех остальных этот город останется также загадочно любим и знаменит своей свободой. Мне кажется, что секрет в том, что все заняты тем, что документируют и пестуют своё схождение с ума, и им/нам нет дела до того, чем вы занимаетесь или в чем вы вышли из дома. Берлин это место, где все отьебались от других, но не от себя, и с этим здесь пока ещё непаханое поле.
Я уже писала, что самое большое счастье в полёте, это ощущение декомпрессии, когда набираешь полные легкие воздуха, когда самолёт отрывается от земли и набирает высоту. Это такой читерский код на релиз чувства, чтобы все снова стало ярким, а изнутри все отжало, как в стиральной машине. Я бы сделала такой тренажер — многим все равно куда лететь, лишь бы ненадолго съебнуть с этой планеты.
Теперь я знаю, что адреса прописки могут быть подвижными, чувство дома может быть не монументальным, а гибким и поделённым на небольшие временные кусочки, где мы просто чувствуем себя нормально, и если повезёт — хорошо. В полете я учусь отпускать то, что меня не зависит и перестать дергаться; все остальное, это уже высшая лига.
Я писала очень большой текст, про человечность, про злость, про то, что хочется воспринимать все происходящее через другую оптику, но я воспользуюсь чужими словами.
Алексей Поляринов написал в своей книге “Ночная смена” про Мартина Макдону, как про русского народного режиссера: его фильмы о людях, которые учатся жить в мире, где насилие кажется неизбежным, а справедливость недостижимой. <…>
Нам понятно ощущение оставленности и беззащитности в реалиях, где вероятность счастливого финала исчезающие мала.
Настоящие герои в фильмах Макдоны – это люди, которые не поддались злу, не соблазнились насилием, отказались участвовать в подлости. И это именно те качества, которые, пожалуй, сегодня приходят в первую очередь, когда думаешь о героизме в России.
*
Мне показалось, что я более менее научилась жить в новой реальности, но теперь я сомневаюсь в этой конструкции. Если раньше мне казалось, что моя конструкция шатается из-за отсутствия смыслов, то на двадцать девятом году я решила ладно, черт с ними со смыслами. Мой внутренний совет постановил: не впадать в крайности и делать невеликие дела.
Но теперь я довольно часто и бесперспективно злюсь. Бесперспективно, потому что гневом или ненавистью ничего нельзя изменить. Мне казалось, что я буду мудрее и не стану поддаваться на внутренние провокации – охотиться за торжеством от собственной правоты или доказывать свою точку зрения, там где ее не услышат. Каждый день жизнь продолжается, это когда-нибудь закончится, а нам с этим еще жить, и надеюсь, долго. Но сейчас внутренняя сила, и сила любви начинают потихоньку иссякать – не потому что нет поводов для споров, а потому что в этих разговорах все меньше места остается человечности.
Я не хочу отравлять себя ненавистью и злостью, хотя они регулярно заходят на огонек. Продолжаю читать новости, чтобы помнить, что ад ближе, чем мне кажется. У меня нет цели вырастить себе тревожность, я сверяюсь с тем, что мне по прежнему не все равно, на то, что происходит. Пишу своим близким и друзьям, которым, как и мне, и больно, и тревожно. Обнимаю тех, кто рядом со мной. Дышу в кота. Читаю книги, а если не могу читать, то слушаю их. Короче, делаю, что могу, чтобы придерживаться изначального плана – не растравить себя, не разъебать и быть отзывчивой там, где нужно отозваться.
Когда писала про ненависть и злость, я вспомнила цитату из Рассказа Служанки, нацарапанную на стене у главной героини.
Не дай ублюдкам себя доконать.
Берегите себя.
Алексей Поляринов написал в своей книге “Ночная смена” про Мартина Макдону, как про русского народного режиссера: его фильмы о людях, которые учатся жить в мире, где насилие кажется неизбежным, а справедливость недостижимой. <…>
Нам понятно ощущение оставленности и беззащитности в реалиях, где вероятность счастливого финала исчезающие мала.
Настоящие герои в фильмах Макдоны – это люди, которые не поддались злу, не соблазнились насилием, отказались участвовать в подлости. И это именно те качества, которые, пожалуй, сегодня приходят в первую очередь, когда думаешь о героизме в России.
*
Мне показалось, что я более менее научилась жить в новой реальности, но теперь я сомневаюсь в этой конструкции. Если раньше мне казалось, что моя конструкция шатается из-за отсутствия смыслов, то на двадцать девятом году я решила ладно, черт с ними со смыслами. Мой внутренний совет постановил: не впадать в крайности и делать невеликие дела.
Но теперь я довольно часто и бесперспективно злюсь. Бесперспективно, потому что гневом или ненавистью ничего нельзя изменить. Мне казалось, что я буду мудрее и не стану поддаваться на внутренние провокации – охотиться за торжеством от собственной правоты или доказывать свою точку зрения, там где ее не услышат. Каждый день жизнь продолжается, это когда-нибудь закончится, а нам с этим еще жить, и надеюсь, долго. Но сейчас внутренняя сила, и сила любви начинают потихоньку иссякать – не потому что нет поводов для споров, а потому что в этих разговорах все меньше места остается человечности.
Я не хочу отравлять себя ненавистью и злостью, хотя они регулярно заходят на огонек. Продолжаю читать новости, чтобы помнить, что ад ближе, чем мне кажется. У меня нет цели вырастить себе тревожность, я сверяюсь с тем, что мне по прежнему не все равно, на то, что происходит. Пишу своим близким и друзьям, которым, как и мне, и больно, и тревожно. Обнимаю тех, кто рядом со мной. Дышу в кота. Читаю книги, а если не могу читать, то слушаю их. Короче, делаю, что могу, чтобы придерживаться изначального плана – не растравить себя, не разъебать и быть отзывчивой там, где нужно отозваться.
Когда писала про ненависть и злость, я вспомнила цитату из Рассказа Служанки, нацарапанную на стене у главной героини.
Не дай ублюдкам себя доконать.
Берегите себя.
Не все то, что меня волнует на момент сейчас, я в состоянии обсуждать вслух. Поэтому я запускаю формат рассылки. Это будут письма без ритмичной периодичности, как пойдет. Нам всем сейчас непросто, и мы по-разному с этим справляемся. Мне помогают письма, в которых мы обсуждаем какие-то важные штуки. На любое письмо вы можете ответить, вдруг вы с чем-то будете согласны, или наоборот не согласны, как вам нравится. Мне сейчас хочется какого-то камерного формата, и нерегулярные письма, будут, наверное в самый раз. Постараюсь вас не грузить, а поддерживать – может какой-то музыкой, или книжками. Вы и так знаете, что вы не одни. Я попробую писать так, чтобы вам было еще не однее.
Подписаться на рассылку можно здесь. Единственная просьба – напишите что-нибудь про себя, как будто мы знакомимся с вами на вечеринке, где много людей, и все галдят, в общем расскажите что-то, как вас запоминают незнакомые люди. Если мы знакомы, то вы тоже можете подписаться.
Если вы хотите, вы также можете поддержать мой Патреон, я постараюсь его не забрасывать.
🤍
UPD: Канал не прекращает свое вещание, я просто ищу для себя новые форматы.
Подписаться на рассылку можно здесь. Единственная просьба – напишите что-нибудь про себя, как будто мы знакомимся с вами на вечеринке, где много людей, и все галдят, в общем расскажите что-то, как вас запоминают незнакомые люди. Если мы знакомы, то вы тоже можете подписаться.
Если вы хотите, вы также можете поддержать мой Патреон, я постараюсь его не забрасывать.
🤍
UPD: Канал не прекращает свое вещание, я просто ищу для себя новые форматы.
Вчера ехала с работы домой по Elsenbrücke, это тот, что было дешевле разобрать и построить новый, чем ремонтировать, и Берлин, который последние две недели разбрасывался хорошей погодой, стал отличной декорацией к Хэллоуину. Меня вообще никогда особенно не трогал этот праздник. В моем районе дети не просят сладости, у них какие-то свои, особенные нойкельнские заботы. Теперь я чаще езжу в район поприличнее – тут много туристов, школьников, и вообще прохожих. Когда все время сидишь дома, как-то самой хочется выйти и посмотреть на людей, во что они одеваются, о чем разговаривают.
Пока я ехала во Фридрисхайн, помимо тумана, стройки и запаха гари, везде как будто бы стали жечь костры, и мне повстречались несколько зомби. Одни курили на балконе, другие шли по улице, пили пиво и заглядывали в глаза, третьи стояли у окна и смотрели на прохожих снизу вверх, мигая светом в комнате. А те, кому было лень краситься, отправили детей выпрашивать конфеты.
В подъезде дома еще более приличного района попросили давать только конфеты fair-trade, а еще лучше стебельки сельдерея, или морковки, мы же не хотим, чтобы маленькие зомби потом страдали диатезом.
Я подумала о том, в кого я бы нарядилась в этом году. Может быть в будущее, а может быть в настоящее. В столкновение с важным. Или в себя в 2016 году.
В 2021 я бы нарядилась в эмоциональную близость, тогда и от меня бы все шарахались, да и я близко к зеркалу подходить бы не стала. В этом году, я решила, что я наряжусь в свое собеседование на новую работу, и в важные решения, типа дописать книжку – страшно к ней приближаться, но и рассмотреть хочется.
Зомби смыли с себя краску и приобрели естественные синяки под глазами – они каждый день наряжаются во взрослую жизнь. Они также курят на балконе, идут по улице, пьют пиво и смотрят в окно на прохожих. У них, как и вчера, заканчиваются чистые носки, им надо оплачивать электричество, ходить на встречи, соблюдать дедлайны, бороться с апатией и поглядывать в зеркало.
В 2022 в принципе уже можно не наряжаться – я столкнулась с собой лицом к лицу, со своими ценностями и слабостями, в общем с тем, от чего я долго убегала. Иногда можно и позволить себе побыть зомби. Главное, не забыть дать ему конфетку.
Пока я ехала во Фридрисхайн, помимо тумана, стройки и запаха гари, везде как будто бы стали жечь костры, и мне повстречались несколько зомби. Одни курили на балконе, другие шли по улице, пили пиво и заглядывали в глаза, третьи стояли у окна и смотрели на прохожих снизу вверх, мигая светом в комнате. А те, кому было лень краситься, отправили детей выпрашивать конфеты.
В подъезде дома еще более приличного района попросили давать только конфеты fair-trade, а еще лучше стебельки сельдерея, или морковки, мы же не хотим, чтобы маленькие зомби потом страдали диатезом.
Я подумала о том, в кого я бы нарядилась в этом году. Может быть в будущее, а может быть в настоящее. В столкновение с важным. Или в себя в 2016 году.
В 2021 я бы нарядилась в эмоциональную близость, тогда и от меня бы все шарахались, да и я близко к зеркалу подходить бы не стала. В этом году, я решила, что я наряжусь в свое собеседование на новую работу, и в важные решения, типа дописать книжку – страшно к ней приближаться, но и рассмотреть хочется.
Зомби смыли с себя краску и приобрели естественные синяки под глазами – они каждый день наряжаются во взрослую жизнь. Они также курят на балконе, идут по улице, пьют пиво и смотрят в окно на прохожих. У них, как и вчера, заканчиваются чистые носки, им надо оплачивать электричество, ходить на встречи, соблюдать дедлайны, бороться с апатией и поглядывать в зеркало.
В 2022 в принципе уже можно не наряжаться – я столкнулась с собой лицом к лицу, со своими ценностями и слабостями, в общем с тем, от чего я долго убегала. Иногда можно и позволить себе побыть зомби. Главное, не забыть дать ему конфетку.
Бывают такие дни, в которые нужно купить лотерейный билетик.
На прошлой неделе я поехала в командировку во Франкфурт. Обычно это значит собрать вещи, выйти из дома в 06:30, раскидать коту поесть, чтобы ему не было скучно, и уже в поезде обнаружить, что я что-то забыла дома. Обычно это мелочь типа коробочки для линз, а все самое ценное я обычно кладу в маленькую сумочку и ношу у сердца.
Три недели назад я заполняла анкету на туристическую визу в Штаты. Нашла запись на интервью, как раз в тот день, когда я буду во Франкфурте. Правда, когда записалась, поняла, что я в этот же день, должна ехать на конференцию куда-то in the middle of nigde в Кельне, но уже было поздно. Ладно, подумала я. Конференция большая, никто не заметит, что меня там нет с самого утра.
В офисе я обнаружила, что нужно было принести еще фотографии на бумаге. Сходила в автомат сфоткаться, достала фото и поняла, что выгляжу, как новый каст бойцовского клуба, помните, там был мужик с хронической бессонницей. В офисе выяснилось, что фото нужно 5x5см, а немецкие автоматы делают только 3,5 на 4,5. Попросила дизайнера сфоткать меня в переговорит и за два часа ретуши прибавила себе +100 очков ко сну.
В посольство нужно было придти к 07:30 утра. То есть это снова надо встать в 05:40. Сова внутри меня заистерила, а жаворонок перекрестился. Недавно я читала список советов для тех, у кого СДВГ и там был совет “приходите заранее до смешного, чтобы если что, у вас было время это исправить”. Я посмотрела на свой пакет документов и успокоилась. Решила достать паспорт из своей сумочки. А там его – та-даам, нет. Обложка есть, а паспорта нет.
Я подумала, что так наверное не бывает. А потом вспомнила свою биографию с десятками потерянных и найденных телефонов, ключей и кошельков и поняла, что так бывает только со мной. Позвонила любимому, а он говорит – без паспорта тебя не пустят в посольство. Без вариантов. Деньги за визу тоже не вернут. Онлайн перебронировать нельзя. А на улице темно, и это не провал. Это фиаско.
Если вы когда-нибудь были в посольстве, то вы знаете, что телефоны и любую электронику туда проносить тоже нельзя. Я взяла свой идеальный пакет документов с фотографиями на любой вкус и побежала к метро. Подумала, что если даже меня не пустят, то я хотя бы смогу доказать, что я там была, и может быть мне удастся получить запись на другое число. Спасибо тебе, Даша, что пришла сильно заранее.
Консульство США находится рядом с главным кладбищем. Я встала в очередь и меня накрыл флешбек из российского посольства, куда тоже надо занимать очередь с семи утра и паспорта забирают в неизвестном направлении по десять человек. Громкоговоритель напомнил, что нужно выключить все электронные предметы, и я поняла, что у меня на руке электронные часы. Подошла к какому-то индусу, ждавшего своего друга и сказала: “Могли бы вы их подержать у себя, пожалуйста, но если вы уйдете раньше, то выкиньте их”. Он, наверное, офигел, но согласился.
Если в ночь перед собеседованием я думала, как я буду рассказывать консулу о том, что хочу посетить деревню в Нью-Джерси, про которую писал Филипп Рот и про другой литературный туризм, то все о чем я могла думать, это как я объясню, что у меня есть все документы, кроме паспорта.
Ваш паспорт, сказала тетенька в окошке.
Вы понимаете, у меня нет загранпаспорта, но есть внутренний.
И сделала такое же глупенькое лицо, как у моего кота, когда он делает вид, что не понимает, что происходит.
Виза вклеивается в паспорт, you know?
Тетенька повертела его в руках, и спросила, есть ли у меня еще документы, потом махнула рукой, кому-то позвонила и сказала, что я могу пройти, и потом, если визу дадут, загран дослать.
На прошлой неделе я поехала в командировку во Франкфурт. Обычно это значит собрать вещи, выйти из дома в 06:30, раскидать коту поесть, чтобы ему не было скучно, и уже в поезде обнаружить, что я что-то забыла дома. Обычно это мелочь типа коробочки для линз, а все самое ценное я обычно кладу в маленькую сумочку и ношу у сердца.
Три недели назад я заполняла анкету на туристическую визу в Штаты. Нашла запись на интервью, как раз в тот день, когда я буду во Франкфурте. Правда, когда записалась, поняла, что я в этот же день, должна ехать на конференцию куда-то in the middle of nigde в Кельне, но уже было поздно. Ладно, подумала я. Конференция большая, никто не заметит, что меня там нет с самого утра.
В офисе я обнаружила, что нужно было принести еще фотографии на бумаге. Сходила в автомат сфоткаться, достала фото и поняла, что выгляжу, как новый каст бойцовского клуба, помните, там был мужик с хронической бессонницей. В офисе выяснилось, что фото нужно 5x5см, а немецкие автоматы делают только 3,5 на 4,5. Попросила дизайнера сфоткать меня в переговорит и за два часа ретуши прибавила себе +100 очков ко сну.
В посольство нужно было придти к 07:30 утра. То есть это снова надо встать в 05:40. Сова внутри меня заистерила, а жаворонок перекрестился. Недавно я читала список советов для тех, у кого СДВГ и там был совет “приходите заранее до смешного, чтобы если что, у вас было время это исправить”. Я посмотрела на свой пакет документов и успокоилась. Решила достать паспорт из своей сумочки. А там его – та-даам, нет. Обложка есть, а паспорта нет.
Я подумала, что так наверное не бывает. А потом вспомнила свою биографию с десятками потерянных и найденных телефонов, ключей и кошельков и поняла, что так бывает только со мной. Позвонила любимому, а он говорит – без паспорта тебя не пустят в посольство. Без вариантов. Деньги за визу тоже не вернут. Онлайн перебронировать нельзя. А на улице темно, и это не провал. Это фиаско.
Если вы когда-нибудь были в посольстве, то вы знаете, что телефоны и любую электронику туда проносить тоже нельзя. Я взяла свой идеальный пакет документов с фотографиями на любой вкус и побежала к метро. Подумала, что если даже меня не пустят, то я хотя бы смогу доказать, что я там была, и может быть мне удастся получить запись на другое число. Спасибо тебе, Даша, что пришла сильно заранее.
Консульство США находится рядом с главным кладбищем. Я встала в очередь и меня накрыл флешбек из российского посольства, куда тоже надо занимать очередь с семи утра и паспорта забирают в неизвестном направлении по десять человек. Громкоговоритель напомнил, что нужно выключить все электронные предметы, и я поняла, что у меня на руке электронные часы. Подошла к какому-то индусу, ждавшего своего друга и сказала: “Могли бы вы их подержать у себя, пожалуйста, но если вы уйдете раньше, то выкиньте их”. Он, наверное, офигел, но согласился.
Если в ночь перед собеседованием я думала, как я буду рассказывать консулу о том, что хочу посетить деревню в Нью-Джерси, про которую писал Филипп Рот и про другой литературный туризм, то все о чем я могла думать, это как я объясню, что у меня есть все документы, кроме паспорта.
Ваш паспорт, сказала тетенька в окошке.
Вы понимаете, у меня нет загранпаспорта, но есть внутренний.
И сделала такое же глупенькое лицо, как у моего кота, когда он делает вид, что не понимает, что происходит.
Виза вклеивается в паспорт, you know?
Тетенька повертела его в руках, и спросила, есть ли у меня еще документы, потом махнула рукой, кому-то позвонила и сказала, что я могу пройти, и потом, если визу дадут, загран дослать.
Электронные приборы, мэм?
Ваш паспорт, мэм?
Заберите свои водительские права, сказала тетка в третьем окошке, указав на мою карточку внж.
Четыре раза я объяснила почему у меня нет паспорта на иностранном языке. Затупила на слове туризм, когда меня спросили, куда и зачем еду. Про Филиппа Рота не спрашивали. Подалась на немецкое гражданство. Какой дурак решит нелегально эмигрировать в Штаты, когда восемь лет ждал гражданство в Германии?
Ладно, сказал консул. Паспорт по почте можете прислать, у вас на это год есть.
В список советов для тех, у кого СДВГ я бы добавила: Даже если вы крупно проебались, все равно нужно попробовать что-то исправить. Главное, приехать до смешного заранее.
Ваш паспорт, мэм?
Заберите свои водительские права, сказала тетка в третьем окошке, указав на мою карточку внж.
Четыре раза я объяснила почему у меня нет паспорта на иностранном языке. Затупила на слове туризм, когда меня спросили, куда и зачем еду. Про Филиппа Рота не спрашивали. Подалась на немецкое гражданство. Какой дурак решит нелегально эмигрировать в Штаты, когда восемь лет ждал гражданство в Германии?
Ладно, сказал консул. Паспорт по почте можете прислать, у вас на это год есть.
В список советов для тех, у кого СДВГ я бы добавила: Даже если вы крупно проебались, все равно нужно попробовать что-то исправить. Главное, приехать до смешного заранее.
Five years, what a surpise
Пять лет назад я завела этот канал, чтобы вести его как Фейсбук-дневник.
Я не хочу подводить итогов, но этот канал стал моим самым любимым и долгоиграющим проектом. Канал в какой-то степени вытянул меня из бездны, помог мне расписаться и стал базой для моей книжки. Наверное, я уже говорила, но я пишу книжку, автофикшн. Он не будет похож на канал, но в ней я расскажу истории, пересекающиеся с каналом.
За эти пять лет я вижу, как изменился формат – я стала писать реже, но качественнее, и мне очень важно, когда вы пишете мне в ответ. Это помогает мне думать что все не зря, потому что каждому нужно чувствовать себя нужным, что мой текст не в холостую, и для кого-то работает.
Канал познакомил меня с множеством людей, когда вы приходили послушать меня в Берлине, Питере и Москве. И это счастье, видеть и слышать вас, это счастье, ради которого стоит писать. Если вы еще раз хотели бы встретиться в Берлине, поставьте огненное сердце к этому посту, мы что-нибудь придумаем.
Если вы захотите меня поддержать на моем пути написания книги, вы можете задонатить мне на Патреон. Я трачу эти деньги на писательские мастерские, последняя была во WLAG, всем пишущим девушкам очень рекомендую и на редактора и на консультации у мастеров.
Еще я запустила редкую рассылку, на которую можно подписаться. Вышло два письма, но так как сейчас я в основном пишу в книгу и в стол, все равно постараюсь не отлынивать.
Спасибо, что вы со мной.
Пять лет назад я завела этот канал, чтобы вести его как Фейсбук-дневник.
Я не хочу подводить итогов, но этот канал стал моим самым любимым и долгоиграющим проектом. Канал в какой-то степени вытянул меня из бездны, помог мне расписаться и стал базой для моей книжки. Наверное, я уже говорила, но я пишу книжку, автофикшн. Он не будет похож на канал, но в ней я расскажу истории, пересекающиеся с каналом.
За эти пять лет я вижу, как изменился формат – я стала писать реже, но качественнее, и мне очень важно, когда вы пишете мне в ответ. Это помогает мне думать что все не зря, потому что каждому нужно чувствовать себя нужным, что мой текст не в холостую, и для кого-то работает.
Канал познакомил меня с множеством людей, когда вы приходили послушать меня в Берлине, Питере и Москве. И это счастье, видеть и слышать вас, это счастье, ради которого стоит писать. Если вы еще раз хотели бы встретиться в Берлине, поставьте огненное сердце к этому посту, мы что-нибудь придумаем.
Если вы захотите меня поддержать на моем пути написания книги, вы можете задонатить мне на Патреон. Я трачу эти деньги на писательские мастерские, последняя была во WLAG, всем пишущим девушкам очень рекомендую и на редактора и на консультации у мастеров.
Еще я запустила редкую рассылку, на которую можно подписаться. Вышло два письма, но так как сейчас я в основном пишу в книгу и в стол, все равно постараюсь не отлынивать.
Спасибо, что вы со мной.
Последний год я постоянно раскаиваюсь в том, что мало пишу в канал, но на самом деле текста получается много, просто он не влезает в требуемый формат. Меня спросили, зачем я пишу книгу, и ответ нашелся совсем недавно.
После 24 февраля мне казалось, что мы проходим через некоторый безоценочно уникальный опыт. И сто, и двадцать лет назад люди сталкивались не только с катастрофами, но и со своими ценностями, противоречиями и выбором лицом к лицу. Идти на компромисс с собой можно только до какого-то момента.
Я пишу текст про опыт одиночества и взросления, про опыт обретения свободы – от того, чему меня учили, от визовых сложностей – и про понимание того, чего мне хочется. В школьные годы я все время была занята – музыкальная школа, немного художественной, языковые курсы. В поисках своей первой, нелегальной свободы, я начала прогуливать то, что прогуливать было безопасно, но дни проходили согласно расписанию. В институте мое расписание заканчивалось в два дня, и в три я оставалась сама по себе, не имея представления, что мне нравится и чем я хочу заниматься.
Опыт переезда всегда примерно одинаковый, и чем человек моложе, тем легче расставаться с тем, к чему он привык. Эйфория, адаптация, депрессия, по букве U или по букве W, кому как повезет. Когда я поняла, что опыт взросления и эмиграции неуникальный, мне стало намного легче. Пять евро до конца месяца, когда у тебя есть макбук и айфон. Сдача себя в аренду на нелюбимую работу в обмен на вид на жительство. Первый опыт влюбленности, многочисленные потери и разочарования. Ожидание начала весны, но не окончания. Понимание своих ценностей и ценности.
Переезд без цели и особенных перспектив – весело, но иногда невыносимо. Войны, разочарования и настоящая любовь – это то, через что проходят многие, и многие себя в этом узнают. Почему об этом нужно написать? Возможно, чтобы вести не от частного к общему, а от частного к частному. От друга к другу, от человека к человеку. Опыт может быть не уникальным, но это не значит, что должен быть универсальным.
Ему достаточно быть настоящим. Как сказала писательница, к которой я пришла на консультацию, “этого уже достаточно”.
После 24 февраля мне казалось, что мы проходим через некоторый безоценочно уникальный опыт. И сто, и двадцать лет назад люди сталкивались не только с катастрофами, но и со своими ценностями, противоречиями и выбором лицом к лицу. Идти на компромисс с собой можно только до какого-то момента.
Я пишу текст про опыт одиночества и взросления, про опыт обретения свободы – от того, чему меня учили, от визовых сложностей – и про понимание того, чего мне хочется. В школьные годы я все время была занята – музыкальная школа, немного художественной, языковые курсы. В поисках своей первой, нелегальной свободы, я начала прогуливать то, что прогуливать было безопасно, но дни проходили согласно расписанию. В институте мое расписание заканчивалось в два дня, и в три я оставалась сама по себе, не имея представления, что мне нравится и чем я хочу заниматься.
Опыт переезда всегда примерно одинаковый, и чем человек моложе, тем легче расставаться с тем, к чему он привык. Эйфория, адаптация, депрессия, по букве U или по букве W, кому как повезет. Когда я поняла, что опыт взросления и эмиграции неуникальный, мне стало намного легче. Пять евро до конца месяца, когда у тебя есть макбук и айфон. Сдача себя в аренду на нелюбимую работу в обмен на вид на жительство. Первый опыт влюбленности, многочисленные потери и разочарования. Ожидание начала весны, но не окончания. Понимание своих ценностей и ценности.
Переезд без цели и особенных перспектив – весело, но иногда невыносимо. Войны, разочарования и настоящая любовь – это то, через что проходят многие, и многие себя в этом узнают. Почему об этом нужно написать? Возможно, чтобы вести не от частного к общему, а от частного к частному. От друга к другу, от человека к человеку. Опыт может быть не уникальным, но это не значит, что должен быть универсальным.
Ему достаточно быть настоящим. Как сказала писательница, к которой я пришла на консультацию, “этого уже достаточно”.
За последний год в моей жизни стало больше женщин – на бумаге, в наушниках и во вкладках в браузере.
В ноябре я пошла в литературную мастерскую Write Like a Grrrl Russia, чтобы нащупать что делать дальше с моим текстом, и открыла для себя автофикшн с женским лицом. С ноября я прочитала 22 книги, и на 19 из них написали женщины. В тексте они рассказывают о своем опыте, честно, талантливо, и что, наверное, самое главное – смело.
Женщины делали расследования и писали статьи, записывали подкасты на важные темы. Писали песни и давали концерты, после которых хочется жить. Писали книги после которых хочется писать самой. Организовывали волонтерские инициативы и движения, помогающим другим жить и не сойти с ума.
Меня воспитали сильные, самостоятельные женщины, и я часто обращаюсь к их примеру и опыту. Мне повезло, что мои близкие подруги – свободные, умные и смелые женщины, и я восхищаюсь ими каждый день. Поэтому я думаю, что у смелости, независимости и свободы – женское лицо.
Вчера продавец сделал мне подарок в честь “нашего” дня. Я не стала ему говорить, что каждый день – наш. Просто мы часто об этом забываем. Поэтому, я желаю нам помнить об этом, быть себе опорой, подругой и силой. Каждый день.
В ноябре я пошла в литературную мастерскую Write Like a Grrrl Russia, чтобы нащупать что делать дальше с моим текстом, и открыла для себя автофикшн с женским лицом. С ноября я прочитала 22 книги, и на 19 из них написали женщины. В тексте они рассказывают о своем опыте, честно, талантливо, и что, наверное, самое главное – смело.
Женщины делали расследования и писали статьи, записывали подкасты на важные темы. Писали песни и давали концерты, после которых хочется жить. Писали книги после которых хочется писать самой. Организовывали волонтерские инициативы и движения, помогающим другим жить и не сойти с ума.
Меня воспитали сильные, самостоятельные женщины, и я часто обращаюсь к их примеру и опыту. Мне повезло, что мои близкие подруги – свободные, умные и смелые женщины, и я восхищаюсь ими каждый день. Поэтому я думаю, что у смелости, независимости и свободы – женское лицо.
Вчера продавец сделал мне подарок в честь “нашего” дня. Я не стала ему говорить, что каждый день – наш. Просто мы часто об этом забываем. Поэтому, я желаю нам помнить об этом, быть себе опорой, подругой и силой. Каждый день.
Прочитала у Светланы Бойм, что ностальгия раньше считалась болезнью швейцарских солдат, слуг и студентов, воевавших и учившихся вдали от родины.
“Ностальгия – недуг больного воображения, поражающий душу и тело, – болезнь тяжелая, но излечимая. В семнадцатом веке, ее лечили прочищением желудка, опиумом, пиявками и поездками в Альпы.”
Когда я разговариваю со старыми друзьями, которым пришлось уехать из России год назад, я замечаю, что разговоры с ними вызывают у меня только эмпатию.
Раньше я приезжала в Москву за походами по врачам, self-care, на который в Берлине нет времени, ради встреч с друзьями и посиделок в гостях. В 2021 году я приехала в Москву, ходила по продуктовому, шарахаясь от покупателей, и пыталась вспомнить, как тут вообще жить. Что взять в магазине, чтобы приготовить ужин? Как снова сидеть в кафе в окружении людей? Двести рублей за полкило помидоров это много или мало? Где найти мануального терапевта? В Москве у меня нет ничего “своего”, кроме людей. Теперь этих людей осталось совсем чуть-чуть, и я не хочу знать, как жить в Москве. Я примирилась со своим невежеством.
Когда прошлым летом я на несколько дней приехала в Москву, я поняла, что я больше вообще ни по чему не скучаю. По городу, в котором я провела детство и юношество, где я гуляла с мамой и бабушкой, где влюблялась, училась водить машину во дворе и закончила школу, куда приезжала в отпуск и на каникулы. Все, что со мной случилось в Москве, я увожу с собой.
Новое не замещает старое, а наслаивается, и по чуть-чуть встраивается в нас. По воскресеньям я стесняюсь включать пылесос, раз в месяц я покупаю творог, чтобы сделать сырники и покупаю книги втридорога, чтобы было где заламывать странички. То ли все в Берлине появилось, то ли мне больше ничего не надо. Я выхожу на свою московскую шумную улицу, как на другую планету, и потом долго обратно привыкаю к тишине.
“Как выяснилось, возврат на родину не всегда излечивал, а часто даже ухудшал состояние пациента.”
В Петербурге мне всегда было кому позвонить. Мои питерские друзья – молодые, бешеные, фантастические люди, после встречи с которыми хочется жить. В 2021 году я смотрела, как они снимают кино, а в 2022 году, когда я приехала, но позвонить было некому. Я часто гуляла по Петербургу на Google Maps, сидя в берлинской квартире, а летом я прошла марафонскую дистанцию за два дня, но с камнями на сердце, как будто бы кто-то умер. С Петербургом меня ничего не связывает кроме коротких, ярких приключений, но именно в нем меня настигло, что городов, которые я любила больше нет, и страны, с которой я себя соотносила тоже больше нет. Из разговоров с друзьями, я слышу, что они воспринимают это точно также. Нам ничего ничего не остается, как сохранить их образ вместо места на карте, и себя, чтобы этот образ не потерять.
Ностальгия (от νόστος – возвращение домой и άλγος – тоска) – это стремление к дому, которого больше нет или никогда не существовало. Ностальгия – это чувство утраты и смещения, но кроме того – это роман с собственной фантазией. Ностальгическая любовь может выжить только в отношениях на большом расстоянии. Кинематографическое изображение ностальгии – это двойная экспозиция или наложение двух изображений – дома и чужбины, прошлого и настоящего, грез и обыденной жизни. В тот самый момент, когда мы пытаемся насильно собрать все это в единое изображение, оно губит снимок или сжигает поверхность пленки.
Я часто достаю эти снимки и смотрю на них, очищая их от экспозиции прошлого лета, как монеткой стирают защитный слой на лотерейном билете. Этот слой – плакаты с георгиевскими лентами на улицах, стареющие родственники, жуткие новости, уехавшие друзья. На снимках я бегу от Невского до Литейного от дождя, и у меня промокает подол платья. Я встречаюсь со своей новой приятельницей Таней, и мы ходим с ней по Подписным, фантазируя, где именно на выкладке будут лежать наши книжки.
“Ностальгия – недуг больного воображения, поражающий душу и тело, – болезнь тяжелая, но излечимая. В семнадцатом веке, ее лечили прочищением желудка, опиумом, пиявками и поездками в Альпы.”
Когда я разговариваю со старыми друзьями, которым пришлось уехать из России год назад, я замечаю, что разговоры с ними вызывают у меня только эмпатию.
Раньше я приезжала в Москву за походами по врачам, self-care, на который в Берлине нет времени, ради встреч с друзьями и посиделок в гостях. В 2021 году я приехала в Москву, ходила по продуктовому, шарахаясь от покупателей, и пыталась вспомнить, как тут вообще жить. Что взять в магазине, чтобы приготовить ужин? Как снова сидеть в кафе в окружении людей? Двести рублей за полкило помидоров это много или мало? Где найти мануального терапевта? В Москве у меня нет ничего “своего”, кроме людей. Теперь этих людей осталось совсем чуть-чуть, и я не хочу знать, как жить в Москве. Я примирилась со своим невежеством.
Когда прошлым летом я на несколько дней приехала в Москву, я поняла, что я больше вообще ни по чему не скучаю. По городу, в котором я провела детство и юношество, где я гуляла с мамой и бабушкой, где влюблялась, училась водить машину во дворе и закончила школу, куда приезжала в отпуск и на каникулы. Все, что со мной случилось в Москве, я увожу с собой.
Новое не замещает старое, а наслаивается, и по чуть-чуть встраивается в нас. По воскресеньям я стесняюсь включать пылесос, раз в месяц я покупаю творог, чтобы сделать сырники и покупаю книги втридорога, чтобы было где заламывать странички. То ли все в Берлине появилось, то ли мне больше ничего не надо. Я выхожу на свою московскую шумную улицу, как на другую планету, и потом долго обратно привыкаю к тишине.
“Как выяснилось, возврат на родину не всегда излечивал, а часто даже ухудшал состояние пациента.”
В Петербурге мне всегда было кому позвонить. Мои питерские друзья – молодые, бешеные, фантастические люди, после встречи с которыми хочется жить. В 2021 году я смотрела, как они снимают кино, а в 2022 году, когда я приехала, но позвонить было некому. Я часто гуляла по Петербургу на Google Maps, сидя в берлинской квартире, а летом я прошла марафонскую дистанцию за два дня, но с камнями на сердце, как будто бы кто-то умер. С Петербургом меня ничего не связывает кроме коротких, ярких приключений, но именно в нем меня настигло, что городов, которые я любила больше нет, и страны, с которой я себя соотносила тоже больше нет. Из разговоров с друзьями, я слышу, что они воспринимают это точно также. Нам ничего ничего не остается, как сохранить их образ вместо места на карте, и себя, чтобы этот образ не потерять.
Ностальгия (от νόστος – возвращение домой и άλγος – тоска) – это стремление к дому, которого больше нет или никогда не существовало. Ностальгия – это чувство утраты и смещения, но кроме того – это роман с собственной фантазией. Ностальгическая любовь может выжить только в отношениях на большом расстоянии. Кинематографическое изображение ностальгии – это двойная экспозиция или наложение двух изображений – дома и чужбины, прошлого и настоящего, грез и обыденной жизни. В тот самый момент, когда мы пытаемся насильно собрать все это в единое изображение, оно губит снимок или сжигает поверхность пленки.
Я часто достаю эти снимки и смотрю на них, очищая их от экспозиции прошлого лета, как монеткой стирают защитный слой на лотерейном билете. Этот слой – плакаты с георгиевскими лентами на улицах, стареющие родственники, жуткие новости, уехавшие друзья. На снимках я бегу от Невского до Литейного от дождя, и у меня промокает подол платья. Я встречаюсь со своей новой приятельницей Таней, и мы ходим с ней по Подписным, фантазируя, где именно на выкладке будут лежать наши книжки.
За двенадцать часов до отъезда я сижу на пустой кухне, и смотрю, как за домом напротив небо проливается красным и кончается синим. Это был бы один лучших закатов за это лето, и чтобы увидеть его, нужно было бы пройти два двора до Конной. Но я никуда не иду, потому что хочу, чтобы он остался видом из окна, а я на кухне, пью чай и читаю книгу подписанную мне моей новой приятельницей. Выключаю свет, ныряю под одеяло, и перед глазами у меня вечер, ночь, утро, и долгая дорога домой, Санкт-Петербург-Таллинн-Берлин.
Сегодня я открыла канал и поняла, что последнюю запись я сделала в апреле, потому что все силы я бросила на дописывание книжки.
Расскажу историю. Стоим мы в METRO, это туда где вход только по карточкам, если ты ИП и пробиваем продукты на кассе самообслуживания. К нам подходят два мужика и говорят, ребят, помогите, мы карточку забыли. К нам сразу же подлетает тетушка-вахтер и говорит, что вообще это незаконно, и карточку могут отнять, полный харам. Д. идет с ними на кассу, чтобы купить им, что надо за их наличные. Когда мы выходим, я спрашиваю – что у них за бизнес такой. Он говорит, да они полицейские, на корпоратив покупали бухло и стаканчики.
На кассе один из мужчин реально показал Д. его удостоворение полицейского. Можно подумать, что это подстава, но оказалось, я – мент, не бойся, нас не тронут. Расплатившись, они дали еще десять евро и сердечно поблагодарили. Так мы получили не взятку, а взяточку.
Хороший слоган 'Da für Dich' у берлинской полиции, мне нравится.
Расскажу историю. Стоим мы в METRO, это туда где вход только по карточкам, если ты ИП и пробиваем продукты на кассе самообслуживания. К нам подходят два мужика и говорят, ребят, помогите, мы карточку забыли. К нам сразу же подлетает тетушка-вахтер и говорит, что вообще это незаконно, и карточку могут отнять, полный харам. Д. идет с ними на кассу, чтобы купить им, что надо за их наличные. Когда мы выходим, я спрашиваю – что у них за бизнес такой. Он говорит, да они полицейские, на корпоратив покупали бухло и стаканчики.
На кассе один из мужчин реально показал Д. его удостоворение полицейского. Можно подумать, что это подстава, но оказалось, я – мент, не бойся, нас не тронут. Расплатившись, они дали еще десять евро и сердечно поблагодарили. Так мы получили не взятку, а взяточку.
Хороший слоган 'Da für Dich' у берлинской полиции, мне нравится.
Меня недавно спросили нравится ли мне жить в Берлине, и я всегда не знаю, как ответить на этот вопрос, скучно и утвердительно, мол да, или пуститься в рассуждения, что каждый день новый, и непонятно, нравится ли его жить или нет. Иногда невыносимо, иногда на грани и сложно, а иногда так захватывающе, что не хочется, чтобы день заканчивался.
Я переехала в новый район и не работаю уже четвертый месяц. Больше не открываю Teams, не здороваюсь с коллегами и не проверяю почту в поиске новых заданий. Все это мне теперь приходится придумывать самой, чем заняться, поздороваться с владельцем итальянского кафе у дома и с кем пойти на желанную встречу.
Что-то за девять лет в Берлине я выучила: что никто никуда не торопится, и что все надо планировать заранее, выезд из дома и светофоры, бумажные письма и ответы на них, обеды и ужины, походы в супермаркет и время на чтение. Я восхищаюсь теми, у кого получается жить ничего не планируя, у меня так не выходит – я опаздываю, забываю поесть и отправить посылки обратно, дожидаясь до последнего дня. Мне всегда казалось, что спонтанность это моя стихия, но она вступает в конфликт с планированием, и все что должно работать, не работает, а что не должно, работает вопреки.
Больше самого лета я всегда ждала середину мая и конец июня, предпраздничное настроение, как перед новым годом, потому что от этого времени нет ожиданий, его просто хочется жить с чувством, что вот-вот наступит праздник. Лето пролетает также быстро, как и новогодняя ночь – встретил, погулял, созвонился, лег спать, и привет, первое сентября.
Каждое утро и вечер я пересекаю два моста, над рекой и железной дорогой, и поражаюсь тому, что даже спустя девять лет, меня продолжают волновать закаты и хочется вдохнуть, так глубоко, насколько позволят легкие. Спрашиваю себя, как люди возвращают себе чувство влюбленности в каждый день, чтобы мир становился маем, а каждый шаг ощущался прогулкой по мосту.
Поэтому когда я возвращаюсь в Берлин даже из коротких поездок, когда нетерпеливо стою у выхода из поезда, едущего в аэропорт до моей станции, когда выхожу из кинотеатра, а панорамные окна в фойе залиты сумеречной серостью и дождем, я понимаю, что я дома, и что кажется, скоро начнется осень, а там и день рождения, и новый год, и завтра я снова выйду на улицу, чтобы сказать чао.
Я переехала в новый район и не работаю уже четвертый месяц. Больше не открываю Teams, не здороваюсь с коллегами и не проверяю почту в поиске новых заданий. Все это мне теперь приходится придумывать самой, чем заняться, поздороваться с владельцем итальянского кафе у дома и с кем пойти на желанную встречу.
Что-то за девять лет в Берлине я выучила: что никто никуда не торопится, и что все надо планировать заранее, выезд из дома и светофоры, бумажные письма и ответы на них, обеды и ужины, походы в супермаркет и время на чтение. Я восхищаюсь теми, у кого получается жить ничего не планируя, у меня так не выходит – я опаздываю, забываю поесть и отправить посылки обратно, дожидаясь до последнего дня. Мне всегда казалось, что спонтанность это моя стихия, но она вступает в конфликт с планированием, и все что должно работать, не работает, а что не должно, работает вопреки.
Больше самого лета я всегда ждала середину мая и конец июня, предпраздничное настроение, как перед новым годом, потому что от этого времени нет ожиданий, его просто хочется жить с чувством, что вот-вот наступит праздник. Лето пролетает также быстро, как и новогодняя ночь – встретил, погулял, созвонился, лег спать, и привет, первое сентября.
Каждое утро и вечер я пересекаю два моста, над рекой и железной дорогой, и поражаюсь тому, что даже спустя девять лет, меня продолжают волновать закаты и хочется вдохнуть, так глубоко, насколько позволят легкие. Спрашиваю себя, как люди возвращают себе чувство влюбленности в каждый день, чтобы мир становился маем, а каждый шаг ощущался прогулкой по мосту.
Поэтому когда я возвращаюсь в Берлин даже из коротких поездок, когда нетерпеливо стою у выхода из поезда, едущего в аэропорт до моей станции, когда выхожу из кинотеатра, а панорамные окна в фойе залиты сумеречной серостью и дождем, я понимаю, что я дома, и что кажется, скоро начнется осень, а там и день рождения, и новый год, и завтра я снова выйду на улицу, чтобы сказать чао.
Недавно я начала играть в падел – это смесь тенниса и сквоша, очень популярная в южных странах, сейчас докатился и до Берлина. Я высокая, но не очень складная, и для меня нет лучше спорта чем ходить по 10км по городу или проехать 30 на велосипеде, но Д. подсадил меня на игру, и два месяца назад я сыграла свой первый матч.
Уход вниз по графику “нового навыка” наступил быстрее, чем я ожидала. На следующий день я боялась подняться вверх по лестнице. А потом ничего, сходила на урок, потом еще на один, и оказалось, что я уже два месяца тренируюсь. Каждый раз, когда беру ракетку в руку, как будто бы учусь играть заново. Но на занятии норм, там тренер, и ты только перед одним человеком тупишь, и показываешь, что не отличаешь лево от право и наоборот.
На прошлой неделе я случайно попала на турнир для начинающих. Шесть коротких игр по двадцать минут. Кто-то играл в первый раз, кто-то уже год, кто-то как я, занимался, но не так чтобы играл в команде. Четыре раза мы проиграли, один раз ничья, под конец мы (неожиданно) выиграли. Я довольно нелепо упала, запутавшись в собственных ногах, а на середине пятой игры подумала – на хрен этот падел, я больше никогда в жизни не буду в него играть, у меня и так ничего не получится не получится. И сама еще больше офигела, поймав себя на этой мысли, мол, что это – тридцать лет нерегулярно занималась спортом, чтобы через два месяца стать звездой поля. Ладно, подумала я. Главное теперь не упасть, не то, чтобы не выиграть.
Я не осталась на оглашение результатов – какой смысл, и поехала домой. Списалась с девчонками, чьи имена я запомнила, а одна из них мне пишет: “Поздравляю со вторым местом”. Я такая – ты точно ничего не путаешь. Она говорит, да нет вроде, и скидывает мне таблицу. А там и правда второе место.
Думаю, вот ты играешь и знаешь только свои результаты, и по ним кажется, что все так себе. Едешь домой, разочарованный, потный, уставший. А в общем зачете получается ничего так. Рассказала подруге, а она говорит: “Так вот, запомни. Вся жизнь это падел”.
Сейчас, когда я вышла на новую работу, где я каждый день общаюсь с большим количеством незнакомых мне людей, где мне все время что-то от кого-то надо; когда лежит написанная книжка, но я испытываю не-неудачи, а неуспехи, я говорю себе, что даже если даже если сейчас получается не все, то возможно, еще не все известно. Где-то проиграю, где-то ничья, а где-то неожиданно меня может ждать призовое место.
Уход вниз по графику “нового навыка” наступил быстрее, чем я ожидала. На следующий день я боялась подняться вверх по лестнице. А потом ничего, сходила на урок, потом еще на один, и оказалось, что я уже два месяца тренируюсь. Каждый раз, когда беру ракетку в руку, как будто бы учусь играть заново. Но на занятии норм, там тренер, и ты только перед одним человеком тупишь, и показываешь, что не отличаешь лево от право и наоборот.
На прошлой неделе я случайно попала на турнир для начинающих. Шесть коротких игр по двадцать минут. Кто-то играл в первый раз, кто-то уже год, кто-то как я, занимался, но не так чтобы играл в команде. Четыре раза мы проиграли, один раз ничья, под конец мы (неожиданно) выиграли. Я довольно нелепо упала, запутавшись в собственных ногах, а на середине пятой игры подумала – на хрен этот падел, я больше никогда в жизни не буду в него играть, у меня и так ничего не получится не получится. И сама еще больше офигела, поймав себя на этой мысли, мол, что это – тридцать лет нерегулярно занималась спортом, чтобы через два месяца стать звездой поля. Ладно, подумала я. Главное теперь не упасть, не то, чтобы не выиграть.
Я не осталась на оглашение результатов – какой смысл, и поехала домой. Списалась с девчонками, чьи имена я запомнила, а одна из них мне пишет: “Поздравляю со вторым местом”. Я такая – ты точно ничего не путаешь. Она говорит, да нет вроде, и скидывает мне таблицу. А там и правда второе место.
Думаю, вот ты играешь и знаешь только свои результаты, и по ним кажется, что все так себе. Едешь домой, разочарованный, потный, уставший. А в общем зачете получается ничего так. Рассказала подруге, а она говорит: “Так вот, запомни. Вся жизнь это падел”.
Сейчас, когда я вышла на новую работу, где я каждый день общаюсь с большим количеством незнакомых мне людей, где мне все время что-то от кого-то надо; когда лежит написанная книжка, но я испытываю не-неудачи, а неуспехи, я говорю себе, что даже если даже если сейчас получается не все, то возможно, еще не все известно. Где-то проиграю, где-то ничья, а где-то неожиданно меня может ждать призовое место.
Хочу написать про тему, от которой обычно загорается у всех - про берлинский сервис.
Берлин меня настолько отформатировал, что когда я приезжала в Россию, я сразу шла искать меню, а на меня официанты смотрели так, как будто бы я в повязке из джунглей вышла.
В Берлине у меня есть отрепетированная улыбка, которую я использую, когда хожу в кафе - у тебя нет права на то, чтобы издать звук или помахать рукой. Нужно встретиться глазами с официантом, и послать ему взгляд, полный понимания к его тяжелой работе и мольбой ко мне подойти. Во всех остальных местах мне не приходится разыгрывать эту пантониму, все как-то сами догадываются, зачем я здесь. Не знаю, с чем это связано конкретно в Берлине, я работала официанткой и на баре, и знаю, какие бывают зарплаты и сколько оставляют чаевых, и не думаю, что это сильно меньше, чем где-нибудь еще. Просто культура такая - надо улыбнуться и помолчать, тогда тебя заметят. Вот такой вот флирт по-берлински за свои деньги.
У нас рядом с домом есть кафе, который держит итальянец. Я хожу мимо его кафе, каждый раз, когда иду к метро, и мы с ним мило здороваемся. Его имя знают все, он знает нас только в лицо. Мы его одинаково и любим, и побаиваемся - упаси Бог пропустить его вечеринку в честь дня рождения или вечер джаза, надо обязательно сходить и поздороваться с ним, а то вдруг он потом припомнит, что тебя не было. У него простое меню - чиабатта, круассаны и неаполитанский кофе. В меню на грифельной доске стоит “большой итальянский завтрак”. Я спрашиваю - С., скажи, часто у тебя его заказывают. Он отвечает: “Заказывают часто. Но я не делаю”.
Он не очень жалует туристов, делает вид, что не понимает, что такое флет-уайт, открывается не каждый день, а по настроению. Это не мешает у него собираться всему кварталу, и каждому находится место, как и в кафе, так и в его жизни - кто-то помогает ему сделать налоги, кто-то сходит для него в магазин за молоком и моцареллой, а кто-то поможет перетащить кофемашину. Так что в Берлине правило “клиент всегда прав” не работает и это никогда не изменится. Мы ходим к нему на вечеринки, отправляем открытки и ждем, когда он откроется утром, и возможно, даже улыбнется нам, и скажет: “Ну что вы, как обычно?”
Берлин меня настолько отформатировал, что когда я приезжала в Россию, я сразу шла искать меню, а на меня официанты смотрели так, как будто бы я в повязке из джунглей вышла.
В Берлине у меня есть отрепетированная улыбка, которую я использую, когда хожу в кафе - у тебя нет права на то, чтобы издать звук или помахать рукой. Нужно встретиться глазами с официантом, и послать ему взгляд, полный понимания к его тяжелой работе и мольбой ко мне подойти. Во всех остальных местах мне не приходится разыгрывать эту пантониму, все как-то сами догадываются, зачем я здесь. Не знаю, с чем это связано конкретно в Берлине, я работала официанткой и на баре, и знаю, какие бывают зарплаты и сколько оставляют чаевых, и не думаю, что это сильно меньше, чем где-нибудь еще. Просто культура такая - надо улыбнуться и помолчать, тогда тебя заметят. Вот такой вот флирт по-берлински за свои деньги.
У нас рядом с домом есть кафе, который держит итальянец. Я хожу мимо его кафе, каждый раз, когда иду к метро, и мы с ним мило здороваемся. Его имя знают все, он знает нас только в лицо. Мы его одинаково и любим, и побаиваемся - упаси Бог пропустить его вечеринку в честь дня рождения или вечер джаза, надо обязательно сходить и поздороваться с ним, а то вдруг он потом припомнит, что тебя не было. У него простое меню - чиабатта, круассаны и неаполитанский кофе. В меню на грифельной доске стоит “большой итальянский завтрак”. Я спрашиваю - С., скажи, часто у тебя его заказывают. Он отвечает: “Заказывают часто. Но я не делаю”.
Он не очень жалует туристов, делает вид, что не понимает, что такое флет-уайт, открывается не каждый день, а по настроению. Это не мешает у него собираться всему кварталу, и каждому находится место, как и в кафе, так и в его жизни - кто-то помогает ему сделать налоги, кто-то сходит для него в магазин за молоком и моцареллой, а кто-то поможет перетащить кофемашину. Так что в Берлине правило “клиент всегда прав” не работает и это никогда не изменится. Мы ходим к нему на вечеринки, отправляем открытки и ждем, когда он откроется утром, и возможно, даже улыбнется нам, и скажет: “Ну что вы, как обычно?”
Я знаю Марину лично, она классная, теплая и очень талантливая. А это хороший повод выйти из дома в эту пятницу. Приходите.
Forwarded from вачедин
Берлин, есть история, которая может стать рождественской историей и даже вашей личной рождественской историей. Послушайте. Я много лет дружу с Мариной Солнцевой, берлинской художницей, активисткой и политологиней. Марина родом из городка Струнино, в котором у нее осталась мама, которая раньше была прекрасным врачом, а сейчас, в основном, сидит дома и переживает за дочку (еще и война, мало кто сохранил адекватность). Маму Марины развели на деньги мошенники-экстрасенсы, сыграв на материнской любви (типа отец Марины зовет дочку в загробный мир, и нужны дорогие амулеты, чтобы решить вопросик). Мама Марины перевела им 10 миллионов рублей (да, это пиздец, но так бывает). Таких денег у нее не было — чтобы спасти дочку, пришлось занимать, сейчас эти долги приходится возвращать. Подробно эта история описана тут, она правдива.
В пятницу, 22 декабря, мы будем собирать деньги для Марины в культурном центре Razam возле Алекса — там с 4 часов вечера всякие благотворительные штуки, продажа вязаных хуев (раньше Марина специализировалась на изображениях хуев), всякие плюшки-ватрушки и даже будут танцы (я подиджею). Но главное это повод всем увидеться и сделать что-то доброе. Рассказать об этой истории было очень нелегко (но они молодцы, что решились), можете себе представить, как себя чувствует мама Марины и сама Марина, но такое, правда, бывает, и если есть возможность помочь, кажется, надо помочь. Даже просто прийти и попить глинтвейна — тоже поддержка. Приходите. ❤️
В пятницу, 22 декабря, мы будем собирать деньги для Марины в культурном центре Razam возле Алекса — там с 4 часов вечера всякие благотворительные штуки, продажа вязаных хуев (раньше Марина специализировалась на изображениях хуев), всякие плюшки-ватрушки и даже будут танцы (я подиджею). Но главное это повод всем увидеться и сделать что-то доброе. Рассказать об этой истории было очень нелегко (но они молодцы, что решились), можете себе представить, как себя чувствует мама Марины и сама Марина, но такое, правда, бывает, и если есть возможность помочь, кажется, надо помочь. Даже просто прийти и попить глинтвейна — тоже поддержка. Приходите. ❤️
На Рождество я обычно либо уезжала из Берлина, либо работала, этот праздник казался мне навязанным, а не настоящим. Вот Новый год воспринимался совсем иначе с детства - отчим несет домой елку, которая пахнет хвоей, и мы наряжаем ее все вместе, такая у нас традиция. Для себя елку покупать мне никогда не хотелось, да и наряжать ее тоже, как-то жалко, а потом ее еще самой тащить и выбрасывать. С тридцатого числа из дома выходить страшно, в новогоднюю ночь бежать до метро просто жутко, грохот, дым и успокоительные.
В этом году мы остались в Берлине и не стали ничего придумывать. Кроме елки. Мне нужна своя новая традиция, чтобы пахла хвоей, и чтобы игрушки выбирать не одноразовые, а так, чтобы хотелось их потом разворачивать из бумаги, и решать, где будут лучше смотреться. Бабушка тут сказала: “Это рождество ваше по старому стилю”. Мой новый стиль наоборот откатился на две недели назад, и теперь все начинается с двадцать четвертого, а в Новый год заходишь уже отпраздновавший и отдохнувший. Впервые Рождество в Берлине стало настоящим, а я взяла отпуск. Я искренне ничего не делала - ну пирог с вишней испекла, погуляла на свадьбе подруги и с дивана смотрела, как мерцает гирлянда, почувствовав себя наконец на своем месте.
Это был очень сложный год, он проехался по мне паровым катком. Мне нравится слова на нидерландском гербе, Je maintiendrai - на французском, я выстою. Я планировала дописать книгу, получить гражданство и расти в работе. Вместо этого я буду переделывать текст, записалась в автошколу, начала играть в падел, а моя карьера приобрела неожиданный поворот. Этот год научил меня, что как бы не было плохо вчера - на улице или в трамвае, завтра точно будет легче, не знаю как, но будет. Поэтому, даже после катка, я встаю вся выглаженная под мерцание гирлянды, и знаю точно, что я выстою.
В этом году мы остались в Берлине и не стали ничего придумывать. Кроме елки. Мне нужна своя новая традиция, чтобы пахла хвоей, и чтобы игрушки выбирать не одноразовые, а так, чтобы хотелось их потом разворачивать из бумаги, и решать, где будут лучше смотреться. Бабушка тут сказала: “Это рождество ваше по старому стилю”. Мой новый стиль наоборот откатился на две недели назад, и теперь все начинается с двадцать четвертого, а в Новый год заходишь уже отпраздновавший и отдохнувший. Впервые Рождество в Берлине стало настоящим, а я взяла отпуск. Я искренне ничего не делала - ну пирог с вишней испекла, погуляла на свадьбе подруги и с дивана смотрела, как мерцает гирлянда, почувствовав себя наконец на своем месте.
Это был очень сложный год, он проехался по мне паровым катком. Мне нравится слова на нидерландском гербе, Je maintiendrai - на французском, я выстою. Я планировала дописать книгу, получить гражданство и расти в работе. Вместо этого я буду переделывать текст, записалась в автошколу, начала играть в падел, а моя карьера приобрела неожиданный поворот. Этот год научил меня, что как бы не было плохо вчера - на улице или в трамвае, завтра точно будет легче, не знаю как, но будет. Поэтому, даже после катка, я встаю вся выглаженная под мерцание гирлянды, и знаю точно, что я выстою.