Коллеги рыдают по усопшим падежам. Похороны, землю кидают на гроб, всхлипы. На венках написано «Датив. Вечная память. Ушёл раньше срока», «Локатив. От друзей индоевропеистов», «Инструменталис. Навсегда в наших сердцах», «Аблатив. С уважением и скорбью».
На пришедший на похороны братьев аккузатив с группой предлогов гневно шикают, называют причинным всего этого и кидают объедки с поминального стола. Вокатив обращается ко всем, пытаясь успокоить. Номинатив спокойно зарывает могилу и стоя прямо, косо смотрит на остальные падежи и подмигивает генитиву и что-то шутит про абсолют. Драка. Все хватаются за предлоги. Синтаксис пытается навести порядок и анализирует ситуацию. Нищему у ограды, бывшему филологу-классику, бросают в шапку горсть подписных йот, чтобы не причитал так сильно.
Сторож китаец убирает мусор после трагедии падежей и смотрит безучастно. Это не его война. Занавес.
На пришедший на похороны братьев аккузатив с группой предлогов гневно шикают, называют причинным всего этого и кидают объедки с поминального стола. Вокатив обращается ко всем, пытаясь успокоить. Номинатив спокойно зарывает могилу и стоя прямо, косо смотрит на остальные падежи и подмигивает генитиву и что-то шутит про абсолют. Драка. Все хватаются за предлоги. Синтаксис пытается навести порядок и анализирует ситуацию. Нищему у ограды, бывшему филологу-классику, бросают в шапку горсть подписных йот, чтобы не причитал так сильно.
Сторож китаец убирает мусор после трагедии падежей и смотрит безучастно. Это не его война. Занавес.
Κάποιος «πραγματιστής» θά μποροῦσε σήμερα σίγουρα νά ἀναρωτηθεῖ: ποιά πρακτική ὠφελιμότητα ἔχουν ὅλα αὐτά; Μιά ἐπίσης «ρεαλιστική» ἀπάντηση θά ἦταν: καμμιά! ᾿Αλλά ρεαλισμός δέν σημαίνει πάντα ὀρθολογισμός.
Некий «прагматик» мог бы, наверняка, задаться вопросом: и какую практическую полезность имеет всё это? «Реалистичный» ответ был бы: никакую! Но реализм не всегда означает рациональность.
Замечательный греческий историк Σαράντος Καργάκος (1937-2019) о пользе изучения древнегреческого языка.
Некий «прагматик» мог бы, наверняка, задаться вопросом: и какую практическую полезность имеет всё это? «Реалистичный» ответ был бы: никакую! Но реализм не всегда означает рациональность.
Замечательный греческий историк Σαράντος Καργάκος (1937-2019) о пользе изучения древнегреческого языка.
«Дуалис — это уже архаичный элемент в классическом греческом языке. Он относительно часто встречается у Гомера, сохраняющего его как традиционный и скорее искусственный элемент эпической поэзии. Другой заметный источник двойственного числа — ранние аттические ораторы и Аристофан. Эти авторы были близки к народу, и, несомненно, длительная политическая стабильность Афин и их упрямо сохраняющийся класс мелких земледельцев способствовали сохранению этой ранней особенности склонения и спряжения.»
Attic Greek Prose Syntax, Volume 1. By Guy L. Cooper, Karl Wilhelm Krüger, p. 84
Дуалис — для афинских кулаков, крестьян и прочих крепких хозяйственников.
Attic Greek Prose Syntax, Volume 1. By Guy L. Cooper, Karl Wilhelm Krüger, p. 84
Дуалис — для афинских кулаков, крестьян и прочих крепких хозяйственников.
«В конце 20-го века, незадолго до наступления тысячелетия, журналист Яннис Претендерис принимал у себя группу несколько необычных гостей. Это были школьники, преуспевшие в изучении древнегреческого языка. И в чем же заключалась эта необычность? Школьники были французами, и они участвовали в конкурсе в своей стране. Лучшие из них были вознаграждены за свои усилия поездкой в Грецию в сопровождении учителя греческого языка, который знал современный греческий достаточно хорошо, чтобы участвовать в телевизионной программе. После того, как они много говорили об программе их обучения, о любви студентов к Древней Греции, о пользе знания древнегреческого языка и т.д., ведущий спросил учителя детей, какое впечатление на них произвела современная Греция, после того восхищения, которое вызвала у них Древняя Эллада. Учитель ответил, что дети, сойдя с самолета и войдя в зал аэропорта, сразу же побежали к киоску, где висели газеты за день. К своему удивлению, они обнаружили, что могут читать заголовки на первой странице и понимать написанное, тогда как до этого они думали, что изучают мертвый язык»
«Κατά Μπαμπινιώτου ή ο ολοκληρωτισμός της «νεοελληνικής» από Κ. Παναγής Αθανασάτος
«Κατά Μπαμπινιώτου ή ο ολοκληρωτισμός της «νεοελληνικής» από Κ. Παναγής Αθανασάτος
Был в 1894 году такой человек — Gilbert Murray. Это потом он станет известным филологом и даже тем, что на современном жаргоне зовётся «публичным интеллектуалом», а в том году это был лишь молодой professor of Greek в Университете Глазго и искал знакомства и руководства более маститых коллег. И хотя, по его собственным словам, в тогдашней Британии были несколько хороших эллинистов, но в душу ему заочно запал Ulrich Willamowitz von Moellendorf. Он написал ему письмо и получил следующий ответ (снобом, который «не снисходит до…» Виламовиц, похоже, не был):
«Я чувствую, что прежде чем начать свою речь, я должен попросить вашей благосклонности и прощения. Хотел бы я уметь писать так, как вы это сделали. Однако, что касается меня, то я считаю, что лучше всего, когда человек использует свой родной язык: это естественно, что те, кто достаточно образован, поймут, и, по правде говоря, никто не сможет выразить себя на любом иностранном языке с ясностью и легкостью родной речи• однако же нет ничего неприятного для меня в писании на древнегреческом и я не уклоняюсь от этого испытания.»
«Я чувствую, что прежде чем начать свою речь, я должен попросить вашей благосклонности и прощения. Хотел бы я уметь писать так, как вы это сделали. Однако, что касается меня, то я считаю, что лучше всего, когда человек использует свой родной язык: это естественно, что те, кто достаточно образован, поймут, и, по правде говоря, никто не сможет выразить себя на любом иностранном языке с ясностью и легкостью родной речи• однако же нет ничего неприятного для меня в писании на древнегреческом и я не уклоняюсь от этого испытания.»
Мы точно не знаем, чем занимался Иоанн Малала в жизни, но есть мнение, что он в суде выступал, адвокат там какой, юрист короче. Так вот я думаю, что это правда и даже больше скажу, чую что Малала был следаком на госслужбе, ибо его описания внешности героев его Хронографии настолько детальны, сухи в своей точности и смахивают на описание примет подозреваемого из розыскного полицейского дела, что по ним участников троянской войны мог бы вполне задержать наряд ППС на дежурстве.
Более предсказуемые в словообразовании и выразительные формы пришли в эллинистическую эпоху на смену аттическим.Так κνήθω «чесать, щекотать» заместил κνῶ (Moiris, 201, 28: κνῆν ᾿Αττικοί, κνήθειν "Ελληνες.), τὸ πλοῖον «корабль» заменил ἡ ναῦς, ὁ χοῖρος «свинья» вытеснил ὁ ὖς, τὸ πρόβατον «овца» потеснил ὁ οἷς, τὸ προσφάγιον «закуска» чередовался с τὸ ὄψον, τὸ ὀψάριον «рыба» (в нынешнем греческом это τὸ ψάρι) употреблялся вместе с ἰχθύς.
Часто новые и старые слова мирно сосуществуют и рыбный магазин на фото называется ἰχθυοπωλεῖον («рыбный магазин») Ψαράς «рыбак».
Часто новые и старые слова мирно сосуществуют и рыбный магазин на фото называется ἰχθυοπωλεῖον («рыбный магазин») Ψαράς «рыбак».
«Я сейчас читаю Златоуста по-гречески и Григория Нисского по-русски, а также подготовляю материалы для первой главы моей апологии, против Гете…
Вы знаете, что апология эллинизма обыкновенно смешивается с апологией язычества и потому понятно недоверие лиц церковных к эллинизму и к последователям Зелинского.
Что до Соболевского, то, кажется, я все более и более себя компрометирую в его глазах, обнаруживая интересы кроме грамматических.*»
Из писем Сергея Соловьева Павлу Флоренскому.
* «А Сергей Михайлович Соловьев мне так и не смог сдать экзамен по греческому языку"- Гаспаров М. Л. цитирует Соболевского в своих «Записках и выписках».
Вы знаете, что апология эллинизма обыкновенно смешивается с апологией язычества и потому понятно недоверие лиц церковных к эллинизму и к последователям Зелинского.
Что до Соболевского, то, кажется, я все более и более себя компрометирую в его глазах, обнаруживая интересы кроме грамматических.*»
Из писем Сергея Соловьева Павлу Флоренскому.
* «А Сергей Михайлович Соловьев мне так и не смог сдать экзамен по греческому языку"- Гаспаров М. Л. цитирует Соболевского в своих «Записках и выписках».
Простое афинское утро
На грани с эпохой койне
Идёшь ты привычно с λεώς там
где νεώς стоит на холме.
Глаза лишь прикрыл на мгновенье
νεώς обратился в ναός,
λαός вкруг тебя на агоре
и ждёт македонцев χοῖρος.
На грани с эпохой койне
Идёшь ты привычно с λεώς там
где νεώς стоит на холме.
Глаза лишь прикрыл на мгновенье
νεώς обратился в ναός,
λαός вкруг тебя на агоре
и ждёт македонцев χοῖρος.
Ребята с Васильевского острова тут шепнули, что видели желающих найти дом, где жил Егунов. Думаю, через пару лет можно будет объявить сбор на бюст или памятную табличку.
«Шутка ли ходить каждый день такую даль — к Греческой церкви… Тут и у взрослого ноги заболят…»
В продолжение темы «Чехов и греческий язык» — отрывок из «В греческой школе» Ал.П. Чехова.
«Об этих местах в греческих конторах мечтали как о манне небесной подраставшие юноши; о том же мечтали и отцы, поднимавшие на ноги своих чад. Но для того чтобы явиться достойным кандидатом на эту манну, нужно было знать иностранные языки и главным образом греческий — не древний, изучаемый в гимназиях, а новейший, на котором говорят, читают, пишут и издают газеты нынешние измельчавшие потомки великих Софоклов, Демосфенов, Сократов и Платонов.
Павел Егорович — отец Антона Павловича — тоже мечтал о подобной карьере для своих сыновей. В то время оклад жалованья в тысячу или в полторы тысячи рублей в год считался не только достаточным, но и богатым. А греческие конторы выплачивали такие оклады без труда, лишь бы служащий был человеком подходящим, расторопным, сметливым и знал свое дело.
— Ну, что вот я, — говаривал нередко Павел Егорович Евгении, Яковлевне, — с утра до ночи сижу в своей лавке, торгую, а каждый год при подсчете оказываются одни убытки… То ли дело служить у Вальяно или у Скараманги… Сидит человек в тепле, спокойно за конторкой, пишет и щелкает на счетах, и без хлопот получает чистоганом тысячу рублей в год. Надо будет отдать детей в греческую школу…
— Не лучше ли в гимназию? — возражала Евгения Яковлевна.
— Бог с нею, с гимназией!.. Что она дает? Вон у Ефремова сын вышел из пятого класса и латынь учил, — а что в нем толку? Сидит у отца на шее, ходит без дела по городу да пожарного козла дразнит…
К слову сказать, Антон Павлович в своей пьесе "Свадьба" вывел под именем грека Дымбы один из этих типов, искренне убежденных в том, что "в Греции все есть". Эти-то лавочные завсегдатаи и убедили Павла Егоровича в том, что выше и благороднее греческого языка нет ничего и что в Афинах есть такое высшее учебное заведение — "то панэпистимион", т. е. университет, из которого выходят только одни гении и мудрецы. Павел Егорович, сам обучавшийся на медные деньги, не имел основания не доверять этим россказням, которые к тому же почти всякий раз заканчивались убедительною ссылкою на то, что вот-де сын русского человека — Николаев — изучил греческий язык и теперь получает в конторе Вальяно 1800 рублей в год.
С другой стороны, два или три педагога, преподававшие в гимназии и забиравшие в лавке Павла Егоровича товар на книжку от "двадцатого до двадцатого", всячески предостерегали от греческой школы и стояли горою за гимназию.
— Ну на что вам, Павел Егорович, этот греческий язык, будь он неладен? — говорили они. — Отдавайте детей в гимназию. Во-первых, из гимназии выходит образованный человек с правом на четырнадцатый класс; во-вторых, навсегда избавляется от солдатчины и, в-третьих, может поступить в университет. А из университета дороги всюду открыты: хочет — в чиновники идет, хочет — в доктора, хочет — в учителя… А то можно и в инженеры… Словом, куда угодно…
Павел Егорович колебался. Евгения Яковлевна, смотревшая в будущее шире, стояла за гимназию. Но тут судьба подсунула учителя греческой школы, кефалонца Вучину. Тот в интересах своего учебного заведения и кармана наговорил таких "турусов на колесах" о преимуществах и выгодах греческого языка и так расписал значение синтаксиса, что симпатии Павла Егоровича почти бесповоротно перешли на сторону школы. Выпив два или три стакана сантуринского вина, Вучина увлекся, повел рассказ об Илиаде и Одиссее, рассказал с пеною у рта и с ворочаньем белков о подвигах греческих героев Марка Боцариса и Миаулиса и заявил, что сведения об этом можно почерпнуть только в одной греческой школе и больше нигде.
— Никого я теперь не послушаю, кроме Николая Спиридоновича, — решил Павел Егорович по уходе кефалонца. — Никуда, кроме греческой школы, не отдам детей учиться. Эта школа много выше гимназии…
Таким образом, участь Антона Павловича была решена.
По ремеслу Спиро был маклер по хлебной части и справлял кое-какие поручения греческих купцов в таможне по очистке товаров пошлиною.
В продолжение темы «Чехов и греческий язык» — отрывок из «В греческой школе» Ал.П. Чехова.
«Об этих местах в греческих конторах мечтали как о манне небесной подраставшие юноши; о том же мечтали и отцы, поднимавшие на ноги своих чад. Но для того чтобы явиться достойным кандидатом на эту манну, нужно было знать иностранные языки и главным образом греческий — не древний, изучаемый в гимназиях, а новейший, на котором говорят, читают, пишут и издают газеты нынешние измельчавшие потомки великих Софоклов, Демосфенов, Сократов и Платонов.
Павел Егорович — отец Антона Павловича — тоже мечтал о подобной карьере для своих сыновей. В то время оклад жалованья в тысячу или в полторы тысячи рублей в год считался не только достаточным, но и богатым. А греческие конторы выплачивали такие оклады без труда, лишь бы служащий был человеком подходящим, расторопным, сметливым и знал свое дело.
— Ну, что вот я, — говаривал нередко Павел Егорович Евгении, Яковлевне, — с утра до ночи сижу в своей лавке, торгую, а каждый год при подсчете оказываются одни убытки… То ли дело служить у Вальяно или у Скараманги… Сидит человек в тепле, спокойно за конторкой, пишет и щелкает на счетах, и без хлопот получает чистоганом тысячу рублей в год. Надо будет отдать детей в греческую школу…
— Не лучше ли в гимназию? — возражала Евгения Яковлевна.
— Бог с нею, с гимназией!.. Что она дает? Вон у Ефремова сын вышел из пятого класса и латынь учил, — а что в нем толку? Сидит у отца на шее, ходит без дела по городу да пожарного козла дразнит…
К слову сказать, Антон Павлович в своей пьесе "Свадьба" вывел под именем грека Дымбы один из этих типов, искренне убежденных в том, что "в Греции все есть". Эти-то лавочные завсегдатаи и убедили Павла Егоровича в том, что выше и благороднее греческого языка нет ничего и что в Афинах есть такое высшее учебное заведение — "то панэпистимион", т. е. университет, из которого выходят только одни гении и мудрецы. Павел Егорович, сам обучавшийся на медные деньги, не имел основания не доверять этим россказням, которые к тому же почти всякий раз заканчивались убедительною ссылкою на то, что вот-де сын русского человека — Николаев — изучил греческий язык и теперь получает в конторе Вальяно 1800 рублей в год.
С другой стороны, два или три педагога, преподававшие в гимназии и забиравшие в лавке Павла Егоровича товар на книжку от "двадцатого до двадцатого", всячески предостерегали от греческой школы и стояли горою за гимназию.
— Ну на что вам, Павел Егорович, этот греческий язык, будь он неладен? — говорили они. — Отдавайте детей в гимназию. Во-первых, из гимназии выходит образованный человек с правом на четырнадцатый класс; во-вторых, навсегда избавляется от солдатчины и, в-третьих, может поступить в университет. А из университета дороги всюду открыты: хочет — в чиновники идет, хочет — в доктора, хочет — в учителя… А то можно и в инженеры… Словом, куда угодно…
Павел Егорович колебался. Евгения Яковлевна, смотревшая в будущее шире, стояла за гимназию. Но тут судьба подсунула учителя греческой школы, кефалонца Вучину. Тот в интересах своего учебного заведения и кармана наговорил таких "турусов на колесах" о преимуществах и выгодах греческого языка и так расписал значение синтаксиса, что симпатии Павла Егоровича почти бесповоротно перешли на сторону школы. Выпив два или три стакана сантуринского вина, Вучина увлекся, повел рассказ об Илиаде и Одиссее, рассказал с пеною у рта и с ворочаньем белков о подвигах греческих героев Марка Боцариса и Миаулиса и заявил, что сведения об этом можно почерпнуть только в одной греческой школе и больше нигде.
— Никого я теперь не послушаю, кроме Николая Спиридоновича, — решил Павел Егорович по уходе кефалонца. — Никуда, кроме греческой школы, не отдам детей учиться. Эта школа много выше гимназии…
Таким образом, участь Антона Павловича была решена.
По ремеслу Спиро был маклер по хлебной части и справлял кое-какие поручения греческих купцов в таможне по очистке товаров пошлиною.
Являлся он в школу довольно редко и занимался с учениками то арифметикой, то греческим чтением, то чистописанием. Урок арифметики заключался в том, что он всей школе сразу задавал задачи на правило сложения и далее этого правила не шел. Человек он был добродушный, но небогатый образованием и весьма скверно говорил по-русски. Ему-то Николай Спиридонович и поручил заняться с двумя новичками. Благодаря лишь ему они кое-как сладили с азбукою, но поладить с своеобразным произношением буквы "фита" не могли никак. Их русские рты не поддавались греческой ломке и не повиновались. Спиро доходил в своем усердии чуть не до белого каления, оттягивал своим большим пальцем нижнюю губу Антона Павловича книзу и приказывал:
— Полози языка на зуба и скази: фита!..
Как ни силился злополучный новичок совладеть с греческим произношением — ничего у него не выходило.
Незадолго до смерти Антона Павловича я был в Ялте и сидел в его кабинете. Толковали о многом и, между прочим, вспоминали старину. Антон Павлович тогда собирался за границу, в Баденвейлер. Он был весел и хорошо настроен. Предстоящая поездка ему улыбалась. Во время разговора принесли почту — объемистый пук газет, книг и писем. Отложив газеты в сторону, Антон Павлович стал пересматривать присланные ему книги и, раскрыв одну из них, засмеялся своим тихим, добродушным смехом.
— Вот меня и на греческий язык перевели; издатель книжку прислал, — сказал он. — По-видимому, и биографию приложили. Посмотри-ка, что такое обо мне пишут… Ты ведь еще помнишь греческий язык.
Первые же переведенные строки биографии заставили его еще раз засмеяться. Там значилось, что Антон Павлович происходил из духовной семьи и что отец его был певчий.
— Ты, однако же, несмотря на свои старые годы, все еще помнишь греческий язык, — сказал он. — А вот я так совсем не знаю его, хотя тоже когда-то учился в греческой школе. Не люблю я вспоминать о ней. Много испортила она моих детских радостей… Интересно было бы знать, живы ли еще Вучина и Спиро?..
Разговор перешел на воспоминания. И это был один из последних наших разговоров в Ялте.»
— Полози языка на зуба и скази: фита!..
Как ни силился злополучный новичок совладеть с греческим произношением — ничего у него не выходило.
Незадолго до смерти Антона Павловича я был в Ялте и сидел в его кабинете. Толковали о многом и, между прочим, вспоминали старину. Антон Павлович тогда собирался за границу, в Баденвейлер. Он был весел и хорошо настроен. Предстоящая поездка ему улыбалась. Во время разговора принесли почту — объемистый пук газет, книг и писем. Отложив газеты в сторону, Антон Павлович стал пересматривать присланные ему книги и, раскрыв одну из них, засмеялся своим тихим, добродушным смехом.
— Вот меня и на греческий язык перевели; издатель книжку прислал, — сказал он. — По-видимому, и биографию приложили. Посмотри-ка, что такое обо мне пишут… Ты ведь еще помнишь греческий язык.
Первые же переведенные строки биографии заставили его еще раз засмеяться. Там значилось, что Антон Павлович происходил из духовной семьи и что отец его был певчий.
— Ты, однако же, несмотря на свои старые годы, все еще помнишь греческий язык, — сказал он. — А вот я так совсем не знаю его, хотя тоже когда-то учился в греческой школе. Не люблю я вспоминать о ней. Много испортила она моих детских радостей… Интересно было бы знать, живы ли еще Вучина и Спиро?..
Разговор перешел на воспоминания. И это был один из последних наших разговоров в Ялте.»