This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
это не смешно.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Вместо сказки на ночь, предлагаю посмотреть на жаркие танцы Ивана и его однокурсников🔥
Хорошей недели от макнисов, где Максу дали задание взять интервью у мистера Трутока, на парковке он успел поцапаться с этим самым мистером Трутоком за место, но после интервью выходит странно довольный и с глупой улыбкой, сохраняя личный номер Дениса
Доброе утро от хазгромов, где они едут куда-то в Купчино (работа и туда загоняет) на метро, Петя, совершенно вымотанный после ночного рейда, случайно засыпает на плече Игоря, тот было хочет его разбудить, но Петя так удобно укладывается, задевает волосами щеку Игоря и что-то бормочет во сне. Гром замечает, что губы растягиваются в улыбке, и он чуть приобнимает Петю, уставившись в темное окно
[ #хазгром ]
Пётр Юрьевич явно не в восторге от своих исправительных работ.
Кто ж знал, что майорский отпрыск — та ещё заноза в заднице(фигурально), и нянчиться с Игорем где-то посреди крымского детского лагеря не так просто, как с ним же обдолбаться палёным коньяком и в пьяный поцелуй шептать "отцу ни слова".
Пётр Юрьевич явно не в восторге от своих исправительных работ.
Кто ж знал, что майорский отпрыск — та ещё заноза в заднице(фигурально), и нянчиться с Игорем где-то посреди крымского детского лагеря не так просто, как с ним же обдолбаться палёным коньяком и в пьяный поцелуй шептать "отцу ни слова".
[ #тихони ]
После разговора с Тишей Ваня снова чувствовал себя каким-то помятым и бесконечно уставшим. Нет, он был безумно рад каждому звонку, сообщению, очередному смешному стикеру в телеге или глупому мему. Только ощущение, что снова проебал какой-то охуенно важный кусок, не отпускало каждый раз.
После каждой ночевки, когда они просыпались, путаясь в конечностях друг друга, после каждых обсуждений новостей в своих жизнях и смеха до колик, уткнувшись в крепкое плечо, после каждых объятий, затягивающихся неприлично долго. Когда Ване хотелось, чтобы Тихон больше не уезжал в свой Питер, а был рядом. Просто был рядом.
Очередному сообщению «я в Москву собираюсь, увидимся?» он радовался как ребёнок. И чего Тиша до сих пор задавал такой идиотский вопрос. Будто давно не понял, что Ваня счастлив с ним увидеться в любом состоянии и в любое время. Это же Тиша. Такой родной Тиша, с его кудряшками, дурацкими шутками и смехом, заставляющим перевернуться всё внутри.
До встречи с ним Ваня пребывал в полном раздрае, натянув на лицо дежурную улыбку. Гулял с Олежей по знакомым с детства улицам, отмечая, как же он быстро растёт. Вспомнил вдруг Тишино умилительное выражение лица, когда Ваня впервые показал ему фото сына. И как он пел какую-то колыбельную, когда они созванивались по видео, а Олежа никак не хотел засыпать и хныкал. Потом заинтересованно почти пялился в камеру и улыбался. Ваня тоже улыбался, а внутри драли кошки и хотелось разреветься в разы сильнее.
Дорогу до Ленинградского он помнил смутно, хотя Тиша и не просил его встретить, но Ване хотелось. Урвать чуть больше времени для них двоих, которого и так было немного. Тиша вышел из сапсана неприлично бодрый, глаза только чуть выдавали усталость. Но они светились такой радостью, что Ваня не слишком обратил на это внимание, а лишь молча нырнул в родные объятия. Подумал, что показалось, как Тиша чмокнул его куда-то в волосы и сжал сильнее. Тоже не хотел отпускать, тоже соскучился.
Когда-нибудь они всё же будут смелее, переступят эту тонкую грань. А пока они курят на балконе, прижавшись плечом к плечу, и Ваня словно незаметно рассматривает такого близкого наконец Тишу и чувствует, как что-то внутри всё же становится на место. Он здесь, рядом. Пусть ненадолго, но рядом. И потом снова будет обнимать как в последний раз и во сне ноги закидывать, потому что они снова проигнорируют вторую комнату и уснут вместе. А на утро Ваня проснётся раньше и будет готовить им завтрак, чувствуя, как Тиша удобно устроит голову на плече и будет наблюдать.
После разговора с Тишей Ваня снова чувствовал себя каким-то помятым и бесконечно уставшим. Нет, он был безумно рад каждому звонку, сообщению, очередному смешному стикеру в телеге или глупому мему. Только ощущение, что снова проебал какой-то охуенно важный кусок, не отпускало каждый раз.
После каждой ночевки, когда они просыпались, путаясь в конечностях друг друга, после каждых обсуждений новостей в своих жизнях и смеха до колик, уткнувшись в крепкое плечо, после каждых объятий, затягивающихся неприлично долго. Когда Ване хотелось, чтобы Тихон больше не уезжал в свой Питер, а был рядом. Просто был рядом.
Очередному сообщению «я в Москву собираюсь, увидимся?» он радовался как ребёнок. И чего Тиша до сих пор задавал такой идиотский вопрос. Будто давно не понял, что Ваня счастлив с ним увидеться в любом состоянии и в любое время. Это же Тиша. Такой родной Тиша, с его кудряшками, дурацкими шутками и смехом, заставляющим перевернуться всё внутри.
До встречи с ним Ваня пребывал в полном раздрае, натянув на лицо дежурную улыбку. Гулял с Олежей по знакомым с детства улицам, отмечая, как же он быстро растёт. Вспомнил вдруг Тишино умилительное выражение лица, когда Ваня впервые показал ему фото сына. И как он пел какую-то колыбельную, когда они созванивались по видео, а Олежа никак не хотел засыпать и хныкал. Потом заинтересованно почти пялился в камеру и улыбался. Ваня тоже улыбался, а внутри драли кошки и хотелось разреветься в разы сильнее.
Дорогу до Ленинградского он помнил смутно, хотя Тиша и не просил его встретить, но Ване хотелось. Урвать чуть больше времени для них двоих, которого и так было немного. Тиша вышел из сапсана неприлично бодрый, глаза только чуть выдавали усталость. Но они светились такой радостью, что Ваня не слишком обратил на это внимание, а лишь молча нырнул в родные объятия. Подумал, что показалось, как Тиша чмокнул его куда-то в волосы и сжал сильнее. Тоже не хотел отпускать, тоже соскучился.
Когда-нибудь они всё же будут смелее, переступят эту тонкую грань. А пока они курят на балконе, прижавшись плечом к плечу, и Ваня словно незаметно рассматривает такого близкого наконец Тишу и чувствует, как что-то внутри всё же становится на место. Он здесь, рядом. Пусть ненадолго, но рядом. И потом снова будет обнимать как в последний раз и во сне ноги закидывать, потому что они снова проигнорируют вторую комнату и уснут вместе. А на утро Ваня проснётся раньше и будет готовить им завтрак, чувствуя, как Тиша удобно устроит голову на плече и будет наблюдать.
[#хазгром] №1
Море волновалось, окидывая борта своими пенистыми языками-волнами, качало судно из стороны в сторону, будто детскую игрушку в руках неумелого ребенка. Буря ревела где-то вдалеке, доходя до корабля лишь гулкими отголосками, а Игорь задумчиво всматривался в алеющий горизонт.
Его кораблю ничто не могло помешать: ни жестокие штормы, не ужасающие чудовища, рыскающие на глубине бескрайнего океана, — все, что могло бы тревожить бывалого моряка в дальней ходке, для Игоря не было никакой помехой.
Но у этого была своя цена.
Смутные воспоминания клубились темным дымом, и только вечернее зарево разгоняло его, оставляя моряка в покое от кошмаров. Теперь же, когда солнце окончательно утонуло, сменяясь своей сестрой-луной, первое, что привиделось Игорю, — это горящие желтым огнем глаза чудовища, сотканного из звезд. Его огромная пасть, в которую затекала соленая вода, разинулась прямо перед человеком, грозясь проглотить все судно, и только божья воля спасла его тогда.
Божья воля и игорево дурное сердце. Только оно могло беспечно затрепыхаться в лихорадке перед лицом спасителя.
Мужчина вспомнил это лицо, окутанное дымом: рассыпчатые волосы, горящие пшеничным золотом, и черные глаза, смотрящие в самую душу моряку. Тонкие пальцы, стройное гибкое тело, острые ключицы и талию, которой позавидовали бы самые прекрасные людские женщины.
Их первая встреча на дне океана была для Игоря самым страшным кошмаром. И не потому, что до этого он встретился с чудищем, едва ли испугавшим его своим безобразным видом, а потому, что с тех пор Гром перестал владеть собой. Самый страшный игорев кошмар и самый прекраснейший же сон.
Из тягучих раздумий его вытянул плеск воды у самого форштевня. На пустую палубу, сойдя с водной пены, опустились босые едва влажные ступни. Игорь почувствовал, как сердце снова разгоняется, и силился не схватиться за кинжал, чтобы вырезать им дурацкий орган из груди и вложить ему прямо в руки. А он, придерживаясь гальюнной фигуры, стоял чуть поодаль и устало улыбался. Белые ладони оглаживали рассохшееся дерево, а пальцы чуть корябали соленую корку острыми коготками.
Думая, как эти когти могли бы разодрать Игорю спину в порыве страсти, мужчина медленно подходил к своему ночному кошмару, отдаваясь в изящные руки.
— Здравствуй, милый, — прошептал он в сухие громовы губы перед тем, как накрыть своими в томном медленном поцелуе.
Руки зарылись в черные отросшие пряди, слегка оттягивая их, и Игорь положил свою голову на чужое плечо, вдыхая пряный запах черного тумана.
— Я скучал, — шепчет Гром в его шею, тут же зацеловывая ее, оставляя свои сургучные печати засосов на бледной коже. Казалось что он, — призрачный, совершенно белоснежный, с бледными губами, — должен быть такой же холодный, как морская пучина, но на деле его кожа едва ли не горячее огня. Единственного огня, которым Игорь был готов обжигаться вечность, не боясь получить ожогов.
— Я тоже, свет мой, я тоже, — шепчет Калипсо, оказавшаяся вовсе не женщиной, как гласили легенды, а мужчиной.
Мужчину звали по простому — Петр. Это было его людское имя до того, как море поглотило его, сделав своим богом, и обрекло на вечную жизнь. И за всю свою долгую жизнь Петя только сейчас смог найти свое самое главное сокровище. Сокровище, которое он заберет себе навсегда, сделает по праву своим, ведь море жадно и эгоистично, ему нет дела до человеческих амбиций.
Игорь сжал талию в широких ладонях, поглаживая бока и плоский живот. Дым, заменявший Пете одежду, скользил между пальцев, затягивал, давая почувствовать кожу, скрытую под ним. Петя шумно выдохнул, прильнул к одной ладони, и изящно подняв голень, позволил второй заползти на бедро.
— Ты готов? — зачем-то спросил он.
— Как я могу не быть? — Игорь непонимающе нахмурился. Ему казалось, все было очевидно.
— Ты мог передумать, усомниться в своих чувствах… Вы, люди, слишком перемечивы в своих желаниях, — начал заводиться Петя, сильнее прижимая к себе Игоря.
Петя боялся.
Море волновалось, окидывая борта своими пенистыми языками-волнами, качало судно из стороны в сторону, будто детскую игрушку в руках неумелого ребенка. Буря ревела где-то вдалеке, доходя до корабля лишь гулкими отголосками, а Игорь задумчиво всматривался в алеющий горизонт.
Его кораблю ничто не могло помешать: ни жестокие штормы, не ужасающие чудовища, рыскающие на глубине бескрайнего океана, — все, что могло бы тревожить бывалого моряка в дальней ходке, для Игоря не было никакой помехой.
Но у этого была своя цена.
Смутные воспоминания клубились темным дымом, и только вечернее зарево разгоняло его, оставляя моряка в покое от кошмаров. Теперь же, когда солнце окончательно утонуло, сменяясь своей сестрой-луной, первое, что привиделось Игорю, — это горящие желтым огнем глаза чудовища, сотканного из звезд. Его огромная пасть, в которую затекала соленая вода, разинулась прямо перед человеком, грозясь проглотить все судно, и только божья воля спасла его тогда.
Божья воля и игорево дурное сердце. Только оно могло беспечно затрепыхаться в лихорадке перед лицом спасителя.
Мужчина вспомнил это лицо, окутанное дымом: рассыпчатые волосы, горящие пшеничным золотом, и черные глаза, смотрящие в самую душу моряку. Тонкие пальцы, стройное гибкое тело, острые ключицы и талию, которой позавидовали бы самые прекрасные людские женщины.
Их первая встреча на дне океана была для Игоря самым страшным кошмаром. И не потому, что до этого он встретился с чудищем, едва ли испугавшим его своим безобразным видом, а потому, что с тех пор Гром перестал владеть собой. Самый страшный игорев кошмар и самый прекраснейший же сон.
Из тягучих раздумий его вытянул плеск воды у самого форштевня. На пустую палубу, сойдя с водной пены, опустились босые едва влажные ступни. Игорь почувствовал, как сердце снова разгоняется, и силился не схватиться за кинжал, чтобы вырезать им дурацкий орган из груди и вложить ему прямо в руки. А он, придерживаясь гальюнной фигуры, стоял чуть поодаль и устало улыбался. Белые ладони оглаживали рассохшееся дерево, а пальцы чуть корябали соленую корку острыми коготками.
Думая, как эти когти могли бы разодрать Игорю спину в порыве страсти, мужчина медленно подходил к своему ночному кошмару, отдаваясь в изящные руки.
— Здравствуй, милый, — прошептал он в сухие громовы губы перед тем, как накрыть своими в томном медленном поцелуе.
Руки зарылись в черные отросшие пряди, слегка оттягивая их, и Игорь положил свою голову на чужое плечо, вдыхая пряный запах черного тумана.
— Я скучал, — шепчет Гром в его шею, тут же зацеловывая ее, оставляя свои сургучные печати засосов на бледной коже. Казалось что он, — призрачный, совершенно белоснежный, с бледными губами, — должен быть такой же холодный, как морская пучина, но на деле его кожа едва ли не горячее огня. Единственного огня, которым Игорь был готов обжигаться вечность, не боясь получить ожогов.
— Я тоже, свет мой, я тоже, — шепчет Калипсо, оказавшаяся вовсе не женщиной, как гласили легенды, а мужчиной.
Мужчину звали по простому — Петр. Это было его людское имя до того, как море поглотило его, сделав своим богом, и обрекло на вечную жизнь. И за всю свою долгую жизнь Петя только сейчас смог найти свое самое главное сокровище. Сокровище, которое он заберет себе навсегда, сделает по праву своим, ведь море жадно и эгоистично, ему нет дела до человеческих амбиций.
Игорь сжал талию в широких ладонях, поглаживая бока и плоский живот. Дым, заменявший Пете одежду, скользил между пальцев, затягивал, давая почувствовать кожу, скрытую под ним. Петя шумно выдохнул, прильнул к одной ладони, и изящно подняв голень, позволил второй заползти на бедро.
— Ты готов? — зачем-то спросил он.
— Как я могу не быть? — Игорь непонимающе нахмурился. Ему казалось, все было очевидно.
— Ты мог передумать, усомниться в своих чувствах… Вы, люди, слишком перемечивы в своих желаниях, — начал заводиться Петя, сильнее прижимая к себе Игоря.
Петя боялся.
№2
Боялся, будто бы Гром действительно сейчас скажет, что все это было неправдой, фальшью, что моряк вовсе не может любить такое чудовище, как он, и не готов разделить с ним вечность, предпочитая погибнуть в шторме.
Но Игорь только мягко улыбнулся, поднимая свое чудо на руки, и, стирая все его сомнения, целует жарко, пылко, вкладывая все свои чувства, что бушевали в его растерзанной душе.
Петя положил свою руку на чужую грудь, чувствуя бешеный пульс, и зашептал на древнем языке, смотря мужчине, — любимому, самому дорогому и прекрасному, — прямо в голубые глаза.
Время остановилось, и все вокруг стихло, замирая в моменте, предназначенном только им двоим. Кто сказал, что у морского божества нет сердца? Вот же оно — горит в груди огнем раскаленных вулканов, бьется, как скачущая галопом лошадь. Игорь так же в ответ протянул свою руку, и, закрыв глаза, глубоко вдохнул перед тем, как упасть в тут же оживившийся океан.
Его корабль, прекрасный и пустой, утонул вслед за опускающимися на дно возлюбленными, теперь навсегда связанными вместе.
А люди, прячась на кусочках земли, до сих пор рассказывают легенды о влюбившемся в морскую богиню моряке, который разделил с ней вечность.
Издали и правда похож на прекрасную деву. Гром улыбнулся своим мыслям, укрывая белым песком спящего на его груди Петю. Тот только удобнее перевернулся, обнимая широкие плечи.
А где-то там наверху проплывали корабли, тенями-пятнами ползая по белой спине.
Боялся, будто бы Гром действительно сейчас скажет, что все это было неправдой, фальшью, что моряк вовсе не может любить такое чудовище, как он, и не готов разделить с ним вечность, предпочитая погибнуть в шторме.
Но Игорь только мягко улыбнулся, поднимая свое чудо на руки, и, стирая все его сомнения, целует жарко, пылко, вкладывая все свои чувства, что бушевали в его растерзанной душе.
Петя положил свою руку на чужую грудь, чувствуя бешеный пульс, и зашептал на древнем языке, смотря мужчине, — любимому, самому дорогому и прекрасному, — прямо в голубые глаза.
Время остановилось, и все вокруг стихло, замирая в моменте, предназначенном только им двоим. Кто сказал, что у морского божества нет сердца? Вот же оно — горит в груди огнем раскаленных вулканов, бьется, как скачущая галопом лошадь. Игорь так же в ответ протянул свою руку, и, закрыв глаза, глубоко вдохнул перед тем, как упасть в тут же оживившийся океан.
Его корабль, прекрасный и пустой, утонул вслед за опускающимися на дно возлюбленными, теперь навсегда связанными вместе.
А люди, прячась на кусочках земли, до сих пор рассказывают легенды о влюбившемся в морскую богиню моряке, который разделил с ней вечность.
Издали и правда похож на прекрасную деву. Гром улыбнулся своим мыслям, укрывая белым песком спящего на его груди Петю. Тот только удобнее перевернулся, обнимая широкие плечи.
А где-то там наверху проплывали корабли, тенями-пятнами ползая по белой спине.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM