[#хазгром] №1
Море волновалось, окидывая борта своими пенистыми языками-волнами, качало судно из стороны в сторону, будто детскую игрушку в руках неумелого ребенка. Буря ревела где-то вдалеке, доходя до корабля лишь гулкими отголосками, а Игорь задумчиво всматривался в алеющий горизонт.
Его кораблю ничто не могло помешать: ни жестокие штормы, не ужасающие чудовища, рыскающие на глубине бескрайнего океана, — все, что могло бы тревожить бывалого моряка в дальней ходке, для Игоря не было никакой помехой.
Но у этого была своя цена.
Смутные воспоминания клубились темным дымом, и только вечернее зарево разгоняло его, оставляя моряка в покое от кошмаров. Теперь же, когда солнце окончательно утонуло, сменяясь своей сестрой-луной, первое, что привиделось Игорю, — это горящие желтым огнем глаза чудовища, сотканного из звезд. Его огромная пасть, в которую затекала соленая вода, разинулась прямо перед человеком, грозясь проглотить все судно, и только божья воля спасла его тогда.
Божья воля и игорево дурное сердце. Только оно могло беспечно затрепыхаться в лихорадке перед лицом спасителя.
Мужчина вспомнил это лицо, окутанное дымом: рассыпчатые волосы, горящие пшеничным золотом, и черные глаза, смотрящие в самую душу моряку. Тонкие пальцы, стройное гибкое тело, острые ключицы и талию, которой позавидовали бы самые прекрасные людские женщины.
Их первая встреча на дне океана была для Игоря самым страшным кошмаром. И не потому, что до этого он встретился с чудищем, едва ли испугавшим его своим безобразным видом, а потому, что с тех пор Гром перестал владеть собой. Самый страшный игорев кошмар и самый прекраснейший же сон.
Из тягучих раздумий его вытянул плеск воды у самого форштевня. На пустую палубу, сойдя с водной пены, опустились босые едва влажные ступни. Игорь почувствовал, как сердце снова разгоняется, и силился не схватиться за кинжал, чтобы вырезать им дурацкий орган из груди и вложить ему прямо в руки. А он, придерживаясь гальюнной фигуры, стоял чуть поодаль и устало улыбался. Белые ладони оглаживали рассохшееся дерево, а пальцы чуть корябали соленую корку острыми коготками.
Думая, как эти когти могли бы разодрать Игорю спину в порыве страсти, мужчина медленно подходил к своему ночному кошмару, отдаваясь в изящные руки.
— Здравствуй, милый, — прошептал он в сухие громовы губы перед тем, как накрыть своими в томном медленном поцелуе.
Руки зарылись в черные отросшие пряди, слегка оттягивая их, и Игорь положил свою голову на чужое плечо, вдыхая пряный запах черного тумана.
— Я скучал, — шепчет Гром в его шею, тут же зацеловывая ее, оставляя свои сургучные печати засосов на бледной коже. Казалось что он, — призрачный, совершенно белоснежный, с бледными губами, — должен быть такой же холодный, как морская пучина, но на деле его кожа едва ли не горячее огня. Единственного огня, которым Игорь был готов обжигаться вечность, не боясь получить ожогов.
— Я тоже, свет мой, я тоже, — шепчет Калипсо, оказавшаяся вовсе не женщиной, как гласили легенды, а мужчиной.
Мужчину звали по простому — Петр. Это было его людское имя до того, как море поглотило его, сделав своим богом, и обрекло на вечную жизнь. И за всю свою долгую жизнь Петя только сейчас смог найти свое самое главное сокровище. Сокровище, которое он заберет себе навсегда, сделает по праву своим, ведь море жадно и эгоистично, ему нет дела до человеческих амбиций.
Игорь сжал талию в широких ладонях, поглаживая бока и плоский живот. Дым, заменявший Пете одежду, скользил между пальцев, затягивал, давая почувствовать кожу, скрытую под ним. Петя шумно выдохнул, прильнул к одной ладони, и изящно подняв голень, позволил второй заползти на бедро.
— Ты готов? — зачем-то спросил он.
— Как я могу не быть? — Игорь непонимающе нахмурился. Ему казалось, все было очевидно.
— Ты мог передумать, усомниться в своих чувствах… Вы, люди, слишком перемечивы в своих желаниях, — начал заводиться Петя, сильнее прижимая к себе Игоря.
Петя боялся.
Море волновалось, окидывая борта своими пенистыми языками-волнами, качало судно из стороны в сторону, будто детскую игрушку в руках неумелого ребенка. Буря ревела где-то вдалеке, доходя до корабля лишь гулкими отголосками, а Игорь задумчиво всматривался в алеющий горизонт.
Его кораблю ничто не могло помешать: ни жестокие штормы, не ужасающие чудовища, рыскающие на глубине бескрайнего океана, — все, что могло бы тревожить бывалого моряка в дальней ходке, для Игоря не было никакой помехой.
Но у этого была своя цена.
Смутные воспоминания клубились темным дымом, и только вечернее зарево разгоняло его, оставляя моряка в покое от кошмаров. Теперь же, когда солнце окончательно утонуло, сменяясь своей сестрой-луной, первое, что привиделось Игорю, — это горящие желтым огнем глаза чудовища, сотканного из звезд. Его огромная пасть, в которую затекала соленая вода, разинулась прямо перед человеком, грозясь проглотить все судно, и только божья воля спасла его тогда.
Божья воля и игорево дурное сердце. Только оно могло беспечно затрепыхаться в лихорадке перед лицом спасителя.
Мужчина вспомнил это лицо, окутанное дымом: рассыпчатые волосы, горящие пшеничным золотом, и черные глаза, смотрящие в самую душу моряку. Тонкие пальцы, стройное гибкое тело, острые ключицы и талию, которой позавидовали бы самые прекрасные людские женщины.
Их первая встреча на дне океана была для Игоря самым страшным кошмаром. И не потому, что до этого он встретился с чудищем, едва ли испугавшим его своим безобразным видом, а потому, что с тех пор Гром перестал владеть собой. Самый страшный игорев кошмар и самый прекраснейший же сон.
Из тягучих раздумий его вытянул плеск воды у самого форштевня. На пустую палубу, сойдя с водной пены, опустились босые едва влажные ступни. Игорь почувствовал, как сердце снова разгоняется, и силился не схватиться за кинжал, чтобы вырезать им дурацкий орган из груди и вложить ему прямо в руки. А он, придерживаясь гальюнной фигуры, стоял чуть поодаль и устало улыбался. Белые ладони оглаживали рассохшееся дерево, а пальцы чуть корябали соленую корку острыми коготками.
Думая, как эти когти могли бы разодрать Игорю спину в порыве страсти, мужчина медленно подходил к своему ночному кошмару, отдаваясь в изящные руки.
— Здравствуй, милый, — прошептал он в сухие громовы губы перед тем, как накрыть своими в томном медленном поцелуе.
Руки зарылись в черные отросшие пряди, слегка оттягивая их, и Игорь положил свою голову на чужое плечо, вдыхая пряный запах черного тумана.
— Я скучал, — шепчет Гром в его шею, тут же зацеловывая ее, оставляя свои сургучные печати засосов на бледной коже. Казалось что он, — призрачный, совершенно белоснежный, с бледными губами, — должен быть такой же холодный, как морская пучина, но на деле его кожа едва ли не горячее огня. Единственного огня, которым Игорь был готов обжигаться вечность, не боясь получить ожогов.
— Я тоже, свет мой, я тоже, — шепчет Калипсо, оказавшаяся вовсе не женщиной, как гласили легенды, а мужчиной.
Мужчину звали по простому — Петр. Это было его людское имя до того, как море поглотило его, сделав своим богом, и обрекло на вечную жизнь. И за всю свою долгую жизнь Петя только сейчас смог найти свое самое главное сокровище. Сокровище, которое он заберет себе навсегда, сделает по праву своим, ведь море жадно и эгоистично, ему нет дела до человеческих амбиций.
Игорь сжал талию в широких ладонях, поглаживая бока и плоский живот. Дым, заменявший Пете одежду, скользил между пальцев, затягивал, давая почувствовать кожу, скрытую под ним. Петя шумно выдохнул, прильнул к одной ладони, и изящно подняв голень, позволил второй заползти на бедро.
— Ты готов? — зачем-то спросил он.
— Как я могу не быть? — Игорь непонимающе нахмурился. Ему казалось, все было очевидно.
— Ты мог передумать, усомниться в своих чувствах… Вы, люди, слишком перемечивы в своих желаниях, — начал заводиться Петя, сильнее прижимая к себе Игоря.
Петя боялся.
№2
Боялся, будто бы Гром действительно сейчас скажет, что все это было неправдой, фальшью, что моряк вовсе не может любить такое чудовище, как он, и не готов разделить с ним вечность, предпочитая погибнуть в шторме.
Но Игорь только мягко улыбнулся, поднимая свое чудо на руки, и, стирая все его сомнения, целует жарко, пылко, вкладывая все свои чувства, что бушевали в его растерзанной душе.
Петя положил свою руку на чужую грудь, чувствуя бешеный пульс, и зашептал на древнем языке, смотря мужчине, — любимому, самому дорогому и прекрасному, — прямо в голубые глаза.
Время остановилось, и все вокруг стихло, замирая в моменте, предназначенном только им двоим. Кто сказал, что у морского божества нет сердца? Вот же оно — горит в груди огнем раскаленных вулканов, бьется, как скачущая галопом лошадь. Игорь так же в ответ протянул свою руку, и, закрыв глаза, глубоко вдохнул перед тем, как упасть в тут же оживившийся океан.
Его корабль, прекрасный и пустой, утонул вслед за опускающимися на дно возлюбленными, теперь навсегда связанными вместе.
А люди, прячась на кусочках земли, до сих пор рассказывают легенды о влюбившемся в морскую богиню моряке, который разделил с ней вечность.
Издали и правда похож на прекрасную деву. Гром улыбнулся своим мыслям, укрывая белым песком спящего на его груди Петю. Тот только удобнее перевернулся, обнимая широкие плечи.
А где-то там наверху проплывали корабли, тенями-пятнами ползая по белой спине.
Боялся, будто бы Гром действительно сейчас скажет, что все это было неправдой, фальшью, что моряк вовсе не может любить такое чудовище, как он, и не готов разделить с ним вечность, предпочитая погибнуть в шторме.
Но Игорь только мягко улыбнулся, поднимая свое чудо на руки, и, стирая все его сомнения, целует жарко, пылко, вкладывая все свои чувства, что бушевали в его растерзанной душе.
Петя положил свою руку на чужую грудь, чувствуя бешеный пульс, и зашептал на древнем языке, смотря мужчине, — любимому, самому дорогому и прекрасному, — прямо в голубые глаза.
Время остановилось, и все вокруг стихло, замирая в моменте, предназначенном только им двоим. Кто сказал, что у морского божества нет сердца? Вот же оно — горит в груди огнем раскаленных вулканов, бьется, как скачущая галопом лошадь. Игорь так же в ответ протянул свою руку, и, закрыв глаза, глубоко вдохнул перед тем, как упасть в тут же оживившийся океан.
Его корабль, прекрасный и пустой, утонул вслед за опускающимися на дно возлюбленными, теперь навсегда связанными вместе.
А люди, прячась на кусочках земли, до сих пор рассказывают легенды о влюбившемся в морскую богиню моряке, который разделил с ней вечность.
Издали и правда похож на прекрасную деву. Гром улыбнулся своим мыслям, укрывая белым песком спящего на его груди Петю. Тот только удобнее перевернулся, обнимая широкие плечи.
А где-то там наверху проплывали корабли, тенями-пятнами ползая по белой спине.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
[ #макнисы ]
Макс сонно щурится на яркий свет часов. В полной темноте от штор блекаут он неприятно режет глаза. Палочки медленно складываются в два сорок. Кольцов трет рукой лицо и как тормозящая убитая нокия фокусируется на темной спальне. Вторая половина кровати девственно нетронута, в отличие от потасканной тушки Макса, но это не так смешно, учитывая, что означает сей факт одно: Денис еще не ложился.
Едва нашарив ногами тапки у кровати, он побрел в сторону кухни, где предсказуемо горел свет. Титов как всегда скрючился перед монитором и глаза у него были абсолютно стеклянные, иногда он даже забывал моргать. Макс оглядел бардак на светлой макушке, потому что у Дениса была очаровательная привычка постоянно поправлять лапками волосы. Титов как всегда нагло стащил его футболку и было что-то забавное в том, что Мистер Тру Ток и миллионер предпочитал застиранные футболки со смешными рисунками, найденные на распродаже по фану. На стеклянном столе примостились четыре пустые кружки, одна банка энергетика, ожидающая отправки в мусорное ведро, и пачка стиков. Денис на удивление легко согласился, что курить в квартире - хуевая идея, но за работой он иногда забывал, что не в кабинете, а они договорились не дымить посреди кухни. Так что под каким-то дурацким предлогом Макс припер ему сосалку, еще и заморочился - выискал знакомого, который разрисовал весь корпус айкоса под шкуру леопарда. Денис поржал с этого, но было видно — приятно.
Макс привалился к косяку двери в спальню и разглядывал своего гения. Он знал, что с Денисом будет нихуя не просто, но любил ведь дурака. Иногда у Титова случались тяжелые дни и он орал буквально на всех, и на Макса вечером тоже, иногда он обижался на какую-то хуйню и вовсе не контролировал, что несет, а еще много работал и уговорить его поспать или поесть всегда было побоищем покруче ледового. Но зато его Диня был внимательным, знал, что Макс любит, а что нет, с ехидными комментариями выслушивал жалобы Кольцова на его новую редакцию (теперь Макс не желтушник, теперь он как взрослый общается с актерами и политиками).
Жить с Денисом оказалось классно, им не грозило скатиться в бытовуху, потому что они постоянно были в разъездах по работе и успевали реально соскучиться, Титов принимал тупые шутки своего парня со стойкостью буддиста, а Макс привык, что Денис может орать на него до хрипов и ни с того ни с сего запрыгнуть и поцеловать (мол, все, отпустило, теперь неси мириться).
Макс в работе Дениса, в этом его детекторе лжи местного разлива, не понимал нихуя. И тем не менее было пиздец приятно, что за все время отношений Титов ни разу не проверял его. Конечно, Макс временами отчаянно пиздел, но то ли Денис не понимал, то ли просто делал вид. Он доверял. Потому что один раз, лежа ночью в постели, Денис сказал, что хоть раз в жизни хочет не проебать что-то действительно важное.
Не сказав ни слова, Макс подошел к столу и одним движением взял Дениса на руки. Тот, на удивление, не начал орать на него — послушно обхватил руками за шею и ногами вокруг талии. В той же тишине позволил донести себя до спальни, забив на оставленные включенными ноутбук и свет, на грязные кружки на столе. Макс завернул уже почти спящего парня в одеяло (Денис постоянно мерз) и лег сзади, обнимая за живот.
— Мась?.. — едва различимо в подушку позвал Денис.
— М?
— Люблю тебя. Пиздец как люблю.
Макс обнял его крепче.
Макс сонно щурится на яркий свет часов. В полной темноте от штор блекаут он неприятно режет глаза. Палочки медленно складываются в два сорок. Кольцов трет рукой лицо и как тормозящая убитая нокия фокусируется на темной спальне. Вторая половина кровати девственно нетронута, в отличие от потасканной тушки Макса, но это не так смешно, учитывая, что означает сей факт одно: Денис еще не ложился.
Едва нашарив ногами тапки у кровати, он побрел в сторону кухни, где предсказуемо горел свет. Титов как всегда скрючился перед монитором и глаза у него были абсолютно стеклянные, иногда он даже забывал моргать. Макс оглядел бардак на светлой макушке, потому что у Дениса была очаровательная привычка постоянно поправлять лапками волосы. Титов как всегда нагло стащил его футболку и было что-то забавное в том, что Мистер Тру Ток и миллионер предпочитал застиранные футболки со смешными рисунками, найденные на распродаже по фану. На стеклянном столе примостились четыре пустые кружки, одна банка энергетика, ожидающая отправки в мусорное ведро, и пачка стиков. Денис на удивление легко согласился, что курить в квартире - хуевая идея, но за работой он иногда забывал, что не в кабинете, а они договорились не дымить посреди кухни. Так что под каким-то дурацким предлогом Макс припер ему сосалку, еще и заморочился - выискал знакомого, который разрисовал весь корпус айкоса под шкуру леопарда. Денис поржал с этого, но было видно — приятно.
Макс привалился к косяку двери в спальню и разглядывал своего гения. Он знал, что с Денисом будет нихуя не просто, но любил ведь дурака. Иногда у Титова случались тяжелые дни и он орал буквально на всех, и на Макса вечером тоже, иногда он обижался на какую-то хуйню и вовсе не контролировал, что несет, а еще много работал и уговорить его поспать или поесть всегда было побоищем покруче ледового. Но зато его Диня был внимательным, знал, что Макс любит, а что нет, с ехидными комментариями выслушивал жалобы Кольцова на его новую редакцию (теперь Макс не желтушник, теперь он как взрослый общается с актерами и политиками).
Жить с Денисом оказалось классно, им не грозило скатиться в бытовуху, потому что они постоянно были в разъездах по работе и успевали реально соскучиться, Титов принимал тупые шутки своего парня со стойкостью буддиста, а Макс привык, что Денис может орать на него до хрипов и ни с того ни с сего запрыгнуть и поцеловать (мол, все, отпустило, теперь неси мириться).
Макс в работе Дениса, в этом его детекторе лжи местного разлива, не понимал нихуя. И тем не менее было пиздец приятно, что за все время отношений Титов ни разу не проверял его. Конечно, Макс временами отчаянно пиздел, но то ли Денис не понимал, то ли просто делал вид. Он доверял. Потому что один раз, лежа ночью в постели, Денис сказал, что хоть раз в жизни хочет не проебать что-то действительно важное.
Не сказав ни слова, Макс подошел к столу и одним движением взял Дениса на руки. Тот, на удивление, не начал орать на него — послушно обхватил руками за шею и ногами вокруг талии. В той же тишине позволил донести себя до спальни, забив на оставленные включенными ноутбук и свет, на грязные кружки на столе. Макс завернул уже почти спящего парня в одеяло (Денис постоянно мерз) и лег сзади, обнимая за живот.
— Мась?.. — едва различимо в подушку позвал Денис.
— М?
— Люблю тебя. Пиздец как люблю.
Макс обнял его крепче.
Спокойной ночи от кольтецких, где Макс пожирающим взглядом смотрит на Андрея, которому перед сном срочно приспичило снять тренд в тикток под песню «каникулы»
[ #филнис ]
— Злишься?
Дениса иногда бесило, что Фил спортсмен и его дыхалка восстанавливается на разу, даже несмотря на эти ебаные ашкьюдишки. Фил лежал с разворошенной челкой и примятой щетиной, которая бесила Дениса, потому что весь подбородок и каждый миллиметр тела под одеждой после таких ночей был красным и чесался. Фил всегда умудрялся выглядеть одновременно виноватым и будто безразличным к тому, что натворил. На спонсоров это действавало безотказно, но Денис его знает уже почти тридцать лет, его таким не обманешь.
— На что?
— На меня и этого журналиста. — Фил не называл Макса по имени, но они оба прекрасно знали, о ком речь.
— Мы с тобой не встречаемся, чтоб я ревновал к каждому существу, с которым ты спишь. Ты, Филь, пол-Москвы перетрахал.
— Ты тоже верно у окна не сидел. — тут же ответил Фил, будто оскорбленный таким тоном. — Только что на баб не заришься.
— Не кипятись. Я ж ничего не сказал.
Денис немного приподнялся с живота, подполз ближе и положил подбородок на руки, сложенные на груди брата. Тот всегда при том же росте умудрялся казаться больше и выше. Фил перестал хмуриться, провел рукой по длинным русым волосам.
— Ты же знаешь, мы с тобой всегда будем вместе. — неуверенно начал Денис, непривыкший говорить так честно. — Мы — одно целое. Просто прошу тебя, будь осторожен, он может оказаться той еще сукой.
— Ты всегда терпеть не мог журналистов. — хмыкнул Фил. — Я понял, День. Ты просто так на него смотрел, когда он в тренерской околачивался, думал придушишь.
Денис отчего-то недовольно встал с груди и принялся доставать с тумбочки сигареты. Ему было похуй, что Фил не любил, когда курят в спальне. Никому, кроме Дениса, он все равно этого не позволял. Брат после секса всегда был немного заторможенный, мягкий, не кутался в свои кучи слоев одежды. Максимум халат, ворча, что у Фила в квартире всегда холодно, и как бы тот не выстраивал отопление под Дена, тот все равно мерз, потому что он хотел повыебываться, чтоб Фил заморочился, позаботился.
Их квартиры всегда были абстрактным понятием — вещи были распределены между ними как-то равномерно. Ден никогда не приводил кого-то домой ради секса на одну ночь, потому что Фил давно взял в привычку заваливаться без предупреждения, убитый после какой-то тренировки, парил банановой ашкой в кровати и жаловался, какие все суки. Они даже жили вместе пару месяцев, когда Фил порвал связки и неожиданно стал совсем несамостоятельным.
— Дееень... — протянул Фил и привстал на локтях с подушки. — А не тот ли это Макс-журналист, с которым ты в универе крутился? Тот который "еблан, трахнул и не позвонил. Еще и напиздел, что к родителям уезжает."
— Может и он. Какая разница?
Денис пару раз чиркнул зажигалкой и лег на подушку, уставившись в потолок. Густой горький дым от мальборо устремился вслед за его взглядом к точке на серой от темноты поверхности. Томный вечер явно был проебан. И Денис не будет признаваться, что затащил Фила к себе, чтобы зло потрахаться и доказать, что все эти мудаки, они всегда будут где-то там, а Фил только его, до последней минуты, до последней, сука, капли крови его.
Кто знает, как бы Денис переживал самый масштабный пиздец в своей жизни, если б не знал, что всегда есть, кому позвонить, что Фил из любой пизды за тридевять земель примчится, наорет, мозги вправит, пожалеет. И развод родителей, и поступление, и попытки бизнес отжать, и пристающие богатые дяди, и шантажирующие журналюги, которые с каждым разом все ближе к громким заголовком "Разработчик самого популярного в России приложения "Тру Ток" Денис Титов оказался геем" — все они могли идти нахуй. Но Фил бы этого не допустил, он за репутацию Дениса костьми бы лег. Потому что это Филу всегда было похуй на людей вокруг, это Фил всегда только за свою жопу отвечал, это Филу было похуй, кому подмазывать и как. А Денис гордый. Денис, на самом деле, всегда без кожи, всегда чувствует и отчаянно огрызается в ответ.
— День. — позвал снова Фил и попытался поймать за запястье руки, в которой была зажата сигарета. — Забей на этого гандона.
— Злишься?
Дениса иногда бесило, что Фил спортсмен и его дыхалка восстанавливается на разу, даже несмотря на эти ебаные ашкьюдишки. Фил лежал с разворошенной челкой и примятой щетиной, которая бесила Дениса, потому что весь подбородок и каждый миллиметр тела под одеждой после таких ночей был красным и чесался. Фил всегда умудрялся выглядеть одновременно виноватым и будто безразличным к тому, что натворил. На спонсоров это действавало безотказно, но Денис его знает уже почти тридцать лет, его таким не обманешь.
— На что?
— На меня и этого журналиста. — Фил не называл Макса по имени, но они оба прекрасно знали, о ком речь.
— Мы с тобой не встречаемся, чтоб я ревновал к каждому существу, с которым ты спишь. Ты, Филь, пол-Москвы перетрахал.
— Ты тоже верно у окна не сидел. — тут же ответил Фил, будто оскорбленный таким тоном. — Только что на баб не заришься.
— Не кипятись. Я ж ничего не сказал.
Денис немного приподнялся с живота, подполз ближе и положил подбородок на руки, сложенные на груди брата. Тот всегда при том же росте умудрялся казаться больше и выше. Фил перестал хмуриться, провел рукой по длинным русым волосам.
— Ты же знаешь, мы с тобой всегда будем вместе. — неуверенно начал Денис, непривыкший говорить так честно. — Мы — одно целое. Просто прошу тебя, будь осторожен, он может оказаться той еще сукой.
— Ты всегда терпеть не мог журналистов. — хмыкнул Фил. — Я понял, День. Ты просто так на него смотрел, когда он в тренерской околачивался, думал придушишь.
Денис отчего-то недовольно встал с груди и принялся доставать с тумбочки сигареты. Ему было похуй, что Фил не любил, когда курят в спальне. Никому, кроме Дениса, он все равно этого не позволял. Брат после секса всегда был немного заторможенный, мягкий, не кутался в свои кучи слоев одежды. Максимум халат, ворча, что у Фила в квартире всегда холодно, и как бы тот не выстраивал отопление под Дена, тот все равно мерз, потому что он хотел повыебываться, чтоб Фил заморочился, позаботился.
Их квартиры всегда были абстрактным понятием — вещи были распределены между ними как-то равномерно. Ден никогда не приводил кого-то домой ради секса на одну ночь, потому что Фил давно взял в привычку заваливаться без предупреждения, убитый после какой-то тренировки, парил банановой ашкой в кровати и жаловался, какие все суки. Они даже жили вместе пару месяцев, когда Фил порвал связки и неожиданно стал совсем несамостоятельным.
— Дееень... — протянул Фил и привстал на локтях с подушки. — А не тот ли это Макс-журналист, с которым ты в универе крутился? Тот который "еблан, трахнул и не позвонил. Еще и напиздел, что к родителям уезжает."
— Может и он. Какая разница?
Денис пару раз чиркнул зажигалкой и лег на подушку, уставившись в потолок. Густой горький дым от мальборо устремился вслед за его взглядом к точке на серой от темноты поверхности. Томный вечер явно был проебан. И Денис не будет признаваться, что затащил Фила к себе, чтобы зло потрахаться и доказать, что все эти мудаки, они всегда будут где-то там, а Фил только его, до последней минуты, до последней, сука, капли крови его.
Кто знает, как бы Денис переживал самый масштабный пиздец в своей жизни, если б не знал, что всегда есть, кому позвонить, что Фил из любой пизды за тридевять земель примчится, наорет, мозги вправит, пожалеет. И развод родителей, и поступление, и попытки бизнес отжать, и пристающие богатые дяди, и шантажирующие журналюги, которые с каждым разом все ближе к громким заголовком "Разработчик самого популярного в России приложения "Тру Ток" Денис Титов оказался геем" — все они могли идти нахуй. Но Фил бы этого не допустил, он за репутацию Дениса костьми бы лег. Потому что это Филу всегда было похуй на людей вокруг, это Фил всегда только за свою жопу отвечал, это Филу было похуй, кому подмазывать и как. А Денис гордый. Денис, на самом деле, всегда без кожи, всегда чувствует и отчаянно огрызается в ответ.
— День. — позвал снова Фил и попытался поймать за запястье руки, в которой была зажата сигарета. — Забей на этого гандона.
Филу стало противно от себя, что согласился тогда на интервью, что пустил этого кудрявого уебка в свой кабинет и с прищуром пиздел ему про карьеру и планы на чемпионат. Знал бы тогда, что из-за этого мудака Денис полгода места себе не находил, придушил бы прям там. Но нет, первый в штаны полез, у таких солнечных распиздяев, как Кольцов, член всегда большой и искусный.
Денис не оборачивался. Кивнул в ответ, хотя вряд ли услышал. Будь на месте Фила кто другой, ему было бы стыдно вот так сопли распускать из-за мужика, который его когда-то трахнул и не перезвонил. Влюбился тогда как идиот, а Макс оказался кобелем. Но перед Филом никогда стыдно не было, чего они только друг другу не говорили, в каких только состояниях не видели.
— Проехали. — молчать долго Денис не мог. — Просто знаешь, мне тогда страшно было, что ты уйдешь. Заведешь себе кого-то постоянного, потом жена, дети, работа. И я стану просто братом, которому для приличия надо позвонить раз в месяц и позвать на день рождения племяшек.
— Нам это не грозит. — так спокойно и уверенно ответил Фил, будто утверждал, что дважды два четыре. — Семья, не семья — это неважно. Мы всегда будем вместе.
— Будешь от жены к брату бегать? — усмехнулся Денис и сделал последнюю затяжку. — Достойно первого канала.
— Да иди ты.
Фил молча лежал рядом, думал о чем-то, и в этой тишине было легко. Все это нихуя не правильно. И когда они мелкие сбегали от родителей друг к другу, и когда на последнем звонке одноклассники нажирались на чьей-то хате, а они пьянные целовались в туалете, и когда они раскуривали косяк после первого в их жизни секса в снятой на двоих однушке, и когда Денис целовал его в тренерской, мокрого и горячего после матча, и когда летел к нему домой после первой презентации, счастливый, и уверенный, что Фил потреплет по волосам, улыбнется и скажет, что кто-то из них должен работать головой. С годами это перестало быть неправильным, это стало естественным, понятным, даже необходимым.
Денис скинул сигарету в пепельницу, улегся на бок и поерзал, успокоившись только тогда, когда его к матрасу прижала тяжелая рука и такой же, как его, нос прошелся по загривку. Фил обычно не говорил, что любит его, но каждый раз, когда Денис, мокрый и довольный стонал, слышал на ухо "Люблю тебя. Только тебя. Навсегда".
Денис не оборачивался. Кивнул в ответ, хотя вряд ли услышал. Будь на месте Фила кто другой, ему было бы стыдно вот так сопли распускать из-за мужика, который его когда-то трахнул и не перезвонил. Влюбился тогда как идиот, а Макс оказался кобелем. Но перед Филом никогда стыдно не было, чего они только друг другу не говорили, в каких только состояниях не видели.
— Проехали. — молчать долго Денис не мог. — Просто знаешь, мне тогда страшно было, что ты уйдешь. Заведешь себе кого-то постоянного, потом жена, дети, работа. И я стану просто братом, которому для приличия надо позвонить раз в месяц и позвать на день рождения племяшек.
— Нам это не грозит. — так спокойно и уверенно ответил Фил, будто утверждал, что дважды два четыре. — Семья, не семья — это неважно. Мы всегда будем вместе.
— Будешь от жены к брату бегать? — усмехнулся Денис и сделал последнюю затяжку. — Достойно первого канала.
— Да иди ты.
Фил молча лежал рядом, думал о чем-то, и в этой тишине было легко. Все это нихуя не правильно. И когда они мелкие сбегали от родителей друг к другу, и когда на последнем звонке одноклассники нажирались на чьей-то хате, а они пьянные целовались в туалете, и когда они раскуривали косяк после первого в их жизни секса в снятой на двоих однушке, и когда Денис целовал его в тренерской, мокрого и горячего после матча, и когда летел к нему домой после первой презентации, счастливый, и уверенный, что Фил потреплет по волосам, улыбнется и скажет, что кто-то из них должен работать головой. С годами это перестало быть неправильным, это стало естественным, понятным, даже необходимым.
Денис скинул сигарету в пепельницу, улегся на бок и поерзал, успокоившись только тогда, когда его к матрасу прижала тяжелая рука и такой же, как его, нос прошелся по загривку. Фил обычно не говорил, что любит его, но каждый раз, когда Денис, мокрый и довольный стонал, слышал на ухо "Люблю тебя. Только тебя. Навсегда".
[ #хазгром ]
— и часто ты так? — спросил петя, в ответ гром с шумом втянул воздух сквозь зубы, когда он прижал ватный диск с перекисью к перегородке его носа.
— они не успевают пополнять аптечку после меня, — майор жмёт плечами, сидя на краю стола и смотря на хазина, который осторожно обрабатывал ссадины на его лице.
— а, и ты теперь будешь терроризировать мою, да? — улыбается петя так, что у грома под ребрами что-то сводит.
— только, если тебе не жалко, — чуть морщится от боли гром и замирает, когда петя смачивает свежий диск в перекиси и касается его разбитой губы.
— только если сам буду обрабатывать твою побитую рожу. мне нравится. нужно было в мед пойти, наверное. — смеётся майор хазин, заглядывая в светлые глаза напротив.
— я согласен. и да, тебе бы пошел халат, — гром прошёлся по тому взглядом снизу вверх и ойкнул, когда петя посильнее прижал диск к губе. после выдавил себе на пальцы мазь, осторожно размазал её по чужой скуле и немного под глазом, стараясь не пялиться так в упор. гром же почувствовал не только прохладную мазь, но и холод петиных пальцев, которые хотелось согреть.
— я понимаю, что шрамы украшают мужчину, но зачем тебе так много? у тебя же есть подкрепление. необязательно всегда одному кидаться на толпу, тем более с кулаками, — петя в последний раз проходится свежим ватным диском по всем ссадинам на лице и выкидывает его в ведро вместе с остальными использованными.
— у меня они не только на лице, — игорь поддаётся чуть вперёд, чтобы задрать футболку и показать хазину шрамы побольше, чем те, что были у него на лице.
петя смотрит заворожено и руку тянет, указательным пальцем очерчивая сначала рубец на его груди, а после очевидный след от пули.
— придурок, — закатывает глаза, а после опускает взгляд и замечает синяки на рёбрах майора, цокает языком, возвращаясь к лицу, — а про это почему не сказал?
хазин отстраняется, но только для того, чтобы снова мазь взять. он выдавливает ещё немного и касается синяков на смуглой коже, осторожно распределяет, следя за чужой реакцией и смелее втирает субстанцию.
— у меня тоже есть шрамы. самый большой - на голове. разбили, чуть не сдох, — петя плечами жмёт, неохотно это всё вспоминая.
гром покрывается очевидными мурашками, но хазин сваливает это на сквозняк. отстраняться не хочется. хочется снова касаться чужой теплой и приятной наощупь, даже не смотря на рубцы, кожи. в горле пересыхает.
— покажешь? — просит игорь и петя губы поджимает, но всё же кивает. находит чужую ладонь и тянет ближе к себе. берёт два пальца игоря, указательный и средний, да направляет на местечко на макушке, где находился ровный и давно затянувшийся рубец. и почти сразу убирает руки, а игорь сам зарывается в его волосы и ведёт по коже головы осторожно, пока наконец не упирается пальцами в шрам. совсем аккуратно, едва касаясь, ведёт по нему указательным и смотрит хазину прямо в потемневшие глаза.
со стороны выглядит очень странно, но никто из них об этом не думает. только в голове пети проскальзывают мысли о том, что он находится совсем близко к грому, но отходить не спешит. игорь же думает о том, что ахуеть как хочет поцеловать хазина прямо сейчас. его привычное «думай-думай-думай» подкидывает единственный вариант, и если он провалится, то петя его к себе вообще больше не подпустит. даже если его до полусмерти отпинают.
игорь не хочет убирать руку из чужих волос, переводит чуть за ухо и гладит как кота, мягко почëсывая. хазин тоже кладёт руку ему на бедро, упираясь, и глаз не отводит.
— хорошо, что всё обошлось и ты в порядке, — низко говорит гром и петя несколько раз коротко кивает.
— конечно, кто бы тебя тут лечил тог.. — договорить он не успевает, потому что игорь удобно устраивает ладонь на его затылке, притягивая к себе, чтобы накрыть губы пети в поцелуе.
хазин прикрывает глаза и довольно мычит игорю в рот, охотно отвечая на поцелуй. активно, но очень нежно, не забывая о боли, проталкивает язык в его рот, вылизывая.
⏬
— и часто ты так? — спросил петя, в ответ гром с шумом втянул воздух сквозь зубы, когда он прижал ватный диск с перекисью к перегородке его носа.
— они не успевают пополнять аптечку после меня, — майор жмёт плечами, сидя на краю стола и смотря на хазина, который осторожно обрабатывал ссадины на его лице.
— а, и ты теперь будешь терроризировать мою, да? — улыбается петя так, что у грома под ребрами что-то сводит.
— только, если тебе не жалко, — чуть морщится от боли гром и замирает, когда петя смачивает свежий диск в перекиси и касается его разбитой губы.
— только если сам буду обрабатывать твою побитую рожу. мне нравится. нужно было в мед пойти, наверное. — смеётся майор хазин, заглядывая в светлые глаза напротив.
— я согласен. и да, тебе бы пошел халат, — гром прошёлся по тому взглядом снизу вверх и ойкнул, когда петя посильнее прижал диск к губе. после выдавил себе на пальцы мазь, осторожно размазал её по чужой скуле и немного под глазом, стараясь не пялиться так в упор. гром же почувствовал не только прохладную мазь, но и холод петиных пальцев, которые хотелось согреть.
— я понимаю, что шрамы украшают мужчину, но зачем тебе так много? у тебя же есть подкрепление. необязательно всегда одному кидаться на толпу, тем более с кулаками, — петя в последний раз проходится свежим ватным диском по всем ссадинам на лице и выкидывает его в ведро вместе с остальными использованными.
— у меня они не только на лице, — игорь поддаётся чуть вперёд, чтобы задрать футболку и показать хазину шрамы побольше, чем те, что были у него на лице.
петя смотрит заворожено и руку тянет, указательным пальцем очерчивая сначала рубец на его груди, а после очевидный след от пули.
— придурок, — закатывает глаза, а после опускает взгляд и замечает синяки на рёбрах майора, цокает языком, возвращаясь к лицу, — а про это почему не сказал?
хазин отстраняется, но только для того, чтобы снова мазь взять. он выдавливает ещё немного и касается синяков на смуглой коже, осторожно распределяет, следя за чужой реакцией и смелее втирает субстанцию.
— у меня тоже есть шрамы. самый большой - на голове. разбили, чуть не сдох, — петя плечами жмёт, неохотно это всё вспоминая.
гром покрывается очевидными мурашками, но хазин сваливает это на сквозняк. отстраняться не хочется. хочется снова касаться чужой теплой и приятной наощупь, даже не смотря на рубцы, кожи. в горле пересыхает.
— покажешь? — просит игорь и петя губы поджимает, но всё же кивает. находит чужую ладонь и тянет ближе к себе. берёт два пальца игоря, указательный и средний, да направляет на местечко на макушке, где находился ровный и давно затянувшийся рубец. и почти сразу убирает руки, а игорь сам зарывается в его волосы и ведёт по коже головы осторожно, пока наконец не упирается пальцами в шрам. совсем аккуратно, едва касаясь, ведёт по нему указательным и смотрит хазину прямо в потемневшие глаза.
со стороны выглядит очень странно, но никто из них об этом не думает. только в голове пети проскальзывают мысли о том, что он находится совсем близко к грому, но отходить не спешит. игорь же думает о том, что ахуеть как хочет поцеловать хазина прямо сейчас. его привычное «думай-думай-думай» подкидывает единственный вариант, и если он провалится, то петя его к себе вообще больше не подпустит. даже если его до полусмерти отпинают.
игорь не хочет убирать руку из чужих волос, переводит чуть за ухо и гладит как кота, мягко почëсывая. хазин тоже кладёт руку ему на бедро, упираясь, и глаз не отводит.
— хорошо, что всё обошлось и ты в порядке, — низко говорит гром и петя несколько раз коротко кивает.
— конечно, кто бы тебя тут лечил тог.. — договорить он не успевает, потому что игорь удобно устраивает ладонь на его затылке, притягивая к себе, чтобы накрыть губы пети в поцелуе.
хазин прикрывает глаза и довольно мычит игорю в рот, охотно отвечая на поцелуй. активно, но очень нежно, не забывая о боли, проталкивает язык в его рот, вылизывая.
⏬
[ #макнисы ]
Сложно было не замечать, как Дениса колбасит. Всегда весь из себя уверенный, поебать на мнение общественности, а сейчас курит одну за одной в красивом костюме, который Максу хочется с него сдёрнуть и не выпускать никуда ещё недельку минимум.
https://ficbook.net/readfic/11804571/31290445
p.s. фик теперь официально завершён, сама не верю, что наконец. сложновато их отпускать, конечно
Сложно было не замечать, как Дениса колбасит. Всегда весь из себя уверенный, поебать на мнение общественности, а сейчас курит одну за одной в красивом костюме, который Максу хочется с него сдёрнуть и не выпускать никуда ещё недельку минимум.
https://ficbook.net/readfic/11804571/31290445
p.s. фик теперь официально завершён, сама не верю, что наконец. сложновато их отпускать, конечно