Forwarded from ЖЗЛ: Журнал Змиёвского Литератора (Андрей Болдырев)
ДЕНИС НОВИКОВ
* * *
Так знай, я призрак во плоти,
я в клеточку тетрадь,
ты можешь сквозь меня пройти,
но берегись застрять.
Там много душ ревёт ревмя
и рвётся из огня,
а тоже думали - брехня.
И шли через меня.
И знай, что я не душегуб,
но жатва и страда,
страданья перегонный куб
туда-сюда.
* * *
Так знай, я призрак во плоти,
я в клеточку тетрадь,
ты можешь сквозь меня пройти,
но берегись застрять.
Там много душ ревёт ревмя
и рвётся из огня,
а тоже думали - брехня.
И шли через меня.
И знай, что я не душегуб,
но жатва и страда,
страданья перегонный куб
туда-сюда.
Forwarded from Стало быть | Бессонов (Максим Бессонов)
Игорь Меламед
(14.07.1961 – 16.04.2014)
* * *
Беспечный мальчик, жизнь одна лишь –
да и её прожить невмочь.
Читаешь, пишешь, а не знаешь,
какая наступает ночь,
какая тьма уже струится
в окно сквозь тусклое стекло…
Перелистни ж ещё страницу,
пока глазам твоим светло.
(14.07.1961 – 16.04.2014)
* * *
Беспечный мальчик, жизнь одна лишь –
да и её прожить невмочь.
Читаешь, пишешь, а не знаешь,
какая наступает ночь,
какая тьма уже струится
в окно сквозь тусклое стекло…
Перелистни ж ещё страницу,
пока глазам твоим светло.
300 ЛЕТ ИММАНУИЛУ КАНТУ,
которого никто не читал, но все знают.
— Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией.
— Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
которого никто не читал, но все знают.
— Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией.
— Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
ДЕНЬ КНИГИ
Почему этот всемирный праздник назначили на день смерти Шекспира и Сервантеса, можно только гадать. Или предположить, что учредители были прозорливцами. Книга оказалась смертной - ровно так же, как и ее создатели.
"В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто".
Далеко глядел Уайлд.
С праздничком!
Почему этот всемирный праздник назначили на день смерти Шекспира и Сервантеса, можно только гадать. Или предположить, что учредители были прозорливцами. Книга оказалась смертной - ровно так же, как и ее создатели.
"В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто".
Далеко глядел Уайлд.
С праздничком!
4-я ГОДОВЩИНА УХОДА АЛЕКСАНДРА ХАБАРОВА,
большого и не оцененного по достоинству русского поэта. Да и кто оценен при таком изобилии!
КРУГ
Ветер гонит по дорогам
Лист кленовый,
Я иду впотьмах за Богом
По Садовой –
По Садово-Черногрязской –
Злой, усталый.
Глянет женщина с опаской,
Всхлипнет малый.
Я иду без остановки –
Что мне ваше?
Дождь обмыл мои обновки
В звонкой чаше.
Волочу за Богом ноги,
Душу-ношу,
Всё, что встречу по дороге –
В ноги брошу.
Там, где смерти нету хода,
Между тьмою,
Я – за Богом, год от года,
Бог – за мною…
Александр Хабаров
большого и не оцененного по достоинству русского поэта. Да и кто оценен при таком изобилии!
КРУГ
Ветер гонит по дорогам
Лист кленовый,
Я иду впотьмах за Богом
По Садовой –
По Садово-Черногрязской –
Злой, усталый.
Глянет женщина с опаской,
Всхлипнет малый.
Я иду без остановки –
Что мне ваше?
Дождь обмыл мои обновки
В звонкой чаше.
Волочу за Богом ноги,
Душу-ношу,
Всё, что встречу по дороге –
В ноги брошу.
Там, где смерти нету хода,
Между тьмою,
Я – за Богом, год от года,
Бог – за мною…
Александр Хабаров
80 лет этому стихотворению.
Почему-то о военной поэзии Пастернака не говорят. А мы, вступая в Страстную неделю, стихи о которой Бориса Леонидовича знают многие, вспомним полузабытые, но такие узнаваемые по манере строки 1944 года.
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
Мы настигали неприятеля.
Он отходил. И в те же числа,
Что мы бегущих колошматили,
Шли ливни и земля раскисла.
Когда нежданно в коноплянике
Показывались мы ватагой,
Их танки скатывались в панике
На дно размокшего оврага.
Bезде встречали нас известия,
Как, все растаптывая в мире,
Командовали эти бестии,
Насилуя и дебоширя.
От боли каждый, как ужаленный,
За ними устремлялся в гневе
Через горящие развалины
И падающие деревья.
Деревья падали, и в хворосте
Лесное пламя бесновалось.
От этой сумасшедшей скорости
Все в памяти перемешалось.
Своих грехов им прятать не во что.
И мы всегда припоминали
Подобранную в поле девочку,
Которой тешились канальи.
За след руки на мертвом личике
С кольцом на пальце безымянном
Должны нам заплатить обидчики
Сторицею и чистоганом.
В неистовстве как бы молитвенном
От трупа бедного ребенка
Летели мы по рвам и рытвинам
За душегубами вдогонку.
Тянулись тучи с промежутками,
И сами, грозные, как туча,
Мы с чертовней и прибаутками
Давили гнезда их гадючьи.
Борис Пастернак
Почему-то о военной поэзии Пастернака не говорят. А мы, вступая в Страстную неделю, стихи о которой Бориса Леонидовича знают многие, вспомним полузабытые, но такие узнаваемые по манере строки 1944 года.
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
Мы настигали неприятеля.
Он отходил. И в те же числа,
Что мы бегущих колошматили,
Шли ливни и земля раскисла.
Когда нежданно в коноплянике
Показывались мы ватагой,
Их танки скатывались в панике
На дно размокшего оврага.
Bезде встречали нас известия,
Как, все растаптывая в мире,
Командовали эти бестии,
Насилуя и дебоширя.
От боли каждый, как ужаленный,
За ними устремлялся в гневе
Через горящие развалины
И падающие деревья.
Деревья падали, и в хворосте
Лесное пламя бесновалось.
От этой сумасшедшей скорости
Все в памяти перемешалось.
Своих грехов им прятать не во что.
И мы всегда припоминали
Подобранную в поле девочку,
Которой тешились канальи.
За след руки на мертвом личике
С кольцом на пальце безымянном
Должны нам заплатить обидчики
Сторицею и чистоганом.
В неистовстве как бы молитвенном
От трупа бедного ребенка
Летели мы по рвам и рытвинам
За душегубами вдогонку.
Тянулись тучи с промежутками,
И сами, грозные, как туча,
Мы с чертовней и прибаутками
Давили гнезда их гадючьи.
Борис Пастернак
КУБЛАНОВСКИЙ - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Юра, жги! Ты - единственный.
Чтобы стало на душе светлее,
надобно нам сделаться постаре,
рюмку в баре,
спички в бакалее.
Чтобы стала голова умнее,
а не просто черепушка с клеем,
нужен Тот, Кому всего виднее,
а не пан Коперник с Галилеем.
А ещё стило и лот в дорогу,
чтоб вернуться с тучей тайн трофейных
в одночасье к милому порогу
из бессрочных странствий нелинейных.
Ибо наше небо не могила
с брошенною наугад бутылкой,
а всё то — о чем ты говорила
ночью мне по молодости пылкой.
Юрий Кублановский
Юра, жги! Ты - единственный.
Чтобы стало на душе светлее,
надобно нам сделаться постаре,
рюмку в баре,
спички в бакалее.
Чтобы стала голова умнее,
а не просто черепушка с клеем,
нужен Тот, Кому всего виднее,
а не пан Коперник с Галилеем.
А ещё стило и лот в дорогу,
чтоб вернуться с тучей тайн трофейных
в одночасье к милому порогу
из бессрочных странствий нелинейных.
Ибо наше небо не могила
с брошенною наугад бутылкой,
а всё то — о чем ты говорила
ночью мне по молодости пылкой.
Юрий Кублановский
ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ. ОДЕССА...
10 И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
11 И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
Откр. 6
10 И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
11 И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
Откр. 6
130 ЛЕТ ГЕОРГИЮ ШЕНГЕЛИ
Мир несправедлив в принципе, а к поэтам особенно. Шенгели прочно загнан во "второй ряд" Серебряного века, где и с первым еще до конца не разобрались. В чем только урожденного крымчанина не обвиняли, не подозревали! А культура стиха недостижимая. Тарковский считал его учителем. Очень чувствуется!
Доверчив я. Обманут десять раз, –
В одиннадцатый каждому поверю:
Мне светел блеск любых свинцовых глаз,
И будущего – прошлым я не мерю.
Меня берет лукавящий рассказ
Про нищету, и подвиг, и потерю.
Я пьянице, насильнику и зверю
Мысль и обед готов отдать подчас.
Но трое клеймлено неизгладимо,
Но трем – преображающего грима
Еще изобрести не удалось.
Сквозь гордый жест, сквозь благородство взора
Я узнаю их наповал, насквозь:
Шпиона, проститутку и актера!
Георгий Шенгели
12.XII.1927
Мир несправедлив в принципе, а к поэтам особенно. Шенгели прочно загнан во "второй ряд" Серебряного века, где и с первым еще до конца не разобрались. В чем только урожденного крымчанина не обвиняли, не подозревали! А культура стиха недостижимая. Тарковский считал его учителем. Очень чувствуется!
Доверчив я. Обманут десять раз, –
В одиннадцатый каждому поверю:
Мне светел блеск любых свинцовых глаз,
И будущего – прошлым я не мерю.
Меня берет лукавящий рассказ
Про нищету, и подвиг, и потерю.
Я пьянице, насильнику и зверю
Мысль и обед готов отдать подчас.
Но трое клеймлено неизгладимо,
Но трем – преображающего грима
Еще изобрести не удалось.
Сквозь гордый жест, сквозь благородство взора
Я узнаю их наповал, насквозь:
Шпиона, проститутку и актера!
Георгий Шенгели
12.XII.1927
Да молчит всякая плоть человеча,
и да стоит со страхом и трепетом,
и ничтоже земное в себе да помышляет:
Царь бо царствующих,
и Господь господствующих,
приходит заклатися
и датися в снедь верным.
и да стоит со страхом и трепетом,
и ничтоже земное в себе да помышляет:
Царь бо царствующих,
и Господь господствующих,
приходит заклатися
и датися в снедь верным.
Ночью в сад за преданным Христом
С поцелуем подошел Иуда.
Господи, мы тоже предаем
Поцелуями Тебя повсюду.
Причащаться к чаше подходя,
Сбросив с сердца ледяную груду,
Тайный голос слышу я всегда:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Ставлю ли я к образу свечу,
Деньги ли передаю на блюдо,
Постоянно с робостью шепчу:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Если я живу, как фарисей,
И по мне судить о вере будут,
Не услышу ль в совести своей:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Ближнего ль придирчиво сужу,
За собой не замечая худа,
Каждый раз испуганно твержу:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Все, чем Ты не славишься во мне,
Осуждает горько мой рассудок,
И звучит в сердечной глубине:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Не могу исправить сам себя,
Жду спасенья своего, как чуда.
Да смиренно веря и любя,
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Александр Солодовников
С поцелуем подошел Иуда.
Господи, мы тоже предаем
Поцелуями Тебя повсюду.
Причащаться к чаше подходя,
Сбросив с сердца ледяную груду,
Тайный голос слышу я всегда:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Ставлю ли я к образу свечу,
Деньги ли передаю на блюдо,
Постоянно с робостью шепчу:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Если я живу, как фарисей,
И по мне судить о вере будут,
Не услышу ль в совести своей:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Ближнего ль придирчиво сужу,
За собой не замечая худа,
Каждый раз испуганно твержу:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Все, чем Ты не славишься во мне,
Осуждает горько мой рассудок,
И звучит в сердечной глубине:
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Не могу исправить сам себя,
Жду спасенья своего, как чуда.
Да смиренно веря и любя,
«Ни лобзания Ти дам, яко Иуда».
Александр Солодовников
ПАСХА
После утрени то задремывала, то ела,
И рвалось орудовать без меня
Семь недель наверстывающее тело
От начала Светлого Дня.
Нет нужды ни в чем, и мой стол обилен,
И обычай тверд и на твердь оперт.
А внутри еще не умолк светилен
Об уснувшем плотию, «яко мертв».
И, вися на тонком противовесе,
Вылезая вон из истлевших кож,
Сколько раз объявишь: «Христос воскресе!»,
Столько раз от смерти себя спасешь.
Пасха поздняя нынче, сад многолиственный…
Столько раз в смятенье отступят беси,
Сколько раз ответишь себе: «Воистину
воскресе!»
©
После утрени то задремывала, то ела,
И рвалось орудовать без меня
Семь недель наверстывающее тело
От начала Светлого Дня.
Нет нужды ни в чем, и мой стол обилен,
И обычай тверд и на твердь оперт.
А внутри еще не умолк светилен
Об уснувшем плотию, «яко мертв».
И, вися на тонком противовесе,
Вылезая вон из истлевших кож,
Сколько раз объявишь: «Христос воскресе!»,
Столько раз от смерти себя спасешь.
Пасха поздняя нынче, сад многолиственный…
Столько раз в смятенье отступят беси,
Сколько раз ответишь себе: «Воистину
воскресе!»
©