Что-то у меня всë заметки да философские рассуждения. А давайте, может, Q&A в комментариях, если кому интересно? Задавайте вопросы про Йель, Америку и всë-всë-всë, через два часа выйду из самолёта, отвечу ;)
Вечер субботы: кофе вперебивку с каберне. Мерцание ноутбука подсвечивает шахматы и чайный набор на подоконнике. Соседские, естественно — я в эту эстетику вписываюсь разве что в качестве наблюдателя. Конец второй недели весеннего семестра — можно отрефлексировать сюжеты и набросать пару черновиков для канала.
Пост-ноябрьский депрессняк, пересмотр личной философии и пара других, приватных факторов, помноженных на клиническое неумение отдыхать и сидеть на месте, вылились в архи-мрачные зимние каникулы. В гостинице «Космос» холод и тьма, в гостинице «Космос» сходят с ума… Как будто бы ты нырнул в прорубь, а лёд над тобой схватился. И надо бы выныривать, но ты не знаешь, как — а главное, не знаешь, возможно ли это в принципе. Но самое страшное — чем дольше ты под водой, тем меньше сил и желания что-либо предпринимать. Короче, американцам эту ситуацию не объяснишь — тут нужен ёмкий и точный русский матерный.
Так, стоп, стоп, тут явно какая-то ошибка. А зачем, собственно, распутывать Гордиев узел? Не хватает вдохновения и хаоса — вперёд. Деньги на карту (ребят, я правда всё верну, но как-нибудь попозже), футболку и ноут в рюкзак, сонное тело — в поезд, потом в ещё один поезд, потом в самолёт до Детройта, потом в автобус до Чикаго.
В Чикаго остановка: там все свои, там надо готовить оливье и сидеть на кухне до пяти утра, искать следы Китай-Города в хипстерском районе, закапываться в секонды и фристайлить в пустом вагоне метро, нервно поглядывая на часы — скоро очередной самолёт. Бессонная ночь в аэропорту Вегаса, жёсткий рюкзак под головой и маняще-подмигивающие автоматы. Не та целевая аудитория, господа: я бедный студент, моя валюта — впечатления.
И вот, наконец, Мекка, Земля Обетованная, Элизиум. В общем, город с красивым мостом, вечными туманами, безумным рельефом и лучшей едой в стране – Владивосток. Ну, почти. Говорят, перед приездом Никсона Брежнев решил сделать из Владивостока второй Сан-Франциско. В итоге, по моему скромному мнению, вышло наоборот: так или иначе, но именно СФ занял в моём сердце почётную роль сублимированного дома.
Семь утра, проливной ливень. Я стою около выхода из аэроэкспресса, цепляясь за ярко-розовый зонт, с интенсивностью цвета которого соперничают разве что мои глаза. Нет, от недосыпа. Добро пожаловать. Снова.
Пару дней спустя я под «Признаки Жизни» вылезаю на крышу арендованной Хонды. Ночь. Мы несёмся от побережья Тихого Океана в Стэнфорд. За маской эйфории потихоньку зарождается другое, более глубокое чувство. Счастье? Да, пожалуй, что счастье.
В Йель я возвращаюсь вымотанный, в порванных кроссовках и по уши в долгах. Ничего. Прав был Тургенев — мы ещё повоюем.
Пост-ноябрьский депрессняк, пересмотр личной философии и пара других, приватных факторов, помноженных на клиническое неумение отдыхать и сидеть на месте, вылились в архи-мрачные зимние каникулы. В гостинице «Космос» холод и тьма, в гостинице «Космос» сходят с ума… Как будто бы ты нырнул в прорубь, а лёд над тобой схватился. И надо бы выныривать, но ты не знаешь, как — а главное, не знаешь, возможно ли это в принципе. Но самое страшное — чем дольше ты под водой, тем меньше сил и желания что-либо предпринимать. Короче, американцам эту ситуацию не объяснишь — тут нужен ёмкий и точный русский матерный.
Так, стоп, стоп, тут явно какая-то ошибка. А зачем, собственно, распутывать Гордиев узел? Не хватает вдохновения и хаоса — вперёд. Деньги на карту (ребят, я правда всё верну, но как-нибудь попозже), футболку и ноут в рюкзак, сонное тело — в поезд, потом в ещё один поезд, потом в самолёт до Детройта, потом в автобус до Чикаго.
В Чикаго остановка: там все свои, там надо готовить оливье и сидеть на кухне до пяти утра, искать следы Китай-Города в хипстерском районе, закапываться в секонды и фристайлить в пустом вагоне метро, нервно поглядывая на часы — скоро очередной самолёт. Бессонная ночь в аэропорту Вегаса, жёсткий рюкзак под головой и маняще-подмигивающие автоматы. Не та целевая аудитория, господа: я бедный студент, моя валюта — впечатления.
И вот, наконец, Мекка, Земля Обетованная, Элизиум. В общем, город с красивым мостом, вечными туманами, безумным рельефом и лучшей едой в стране – Владивосток. Ну, почти. Говорят, перед приездом Никсона Брежнев решил сделать из Владивостока второй Сан-Франциско. В итоге, по моему скромному мнению, вышло наоборот: так или иначе, но именно СФ занял в моём сердце почётную роль сублимированного дома.
Семь утра, проливной ливень. Я стою около выхода из аэроэкспресса, цепляясь за ярко-розовый зонт, с интенсивностью цвета которого соперничают разве что мои глаза. Нет, от недосыпа. Добро пожаловать. Снова.
Пару дней спустя я под «Признаки Жизни» вылезаю на крышу арендованной Хонды. Ночь. Мы несёмся от побережья Тихого Океана в Стэнфорд. За маской эйфории потихоньку зарождается другое, более глубокое чувство. Счастье? Да, пожалуй, что счастье.
В Йель я возвращаюсь вымотанный, в порванных кроссовках и по уши в долгах. Ничего. Прав был Тургенев — мы ещё повоюем.
Name a more iconic duo. I'll wait.
Да, я за всю зиму ни разу не видел снега. Да, позавчера было +13. Да, сегодня -30. Как говорил Марк Твен, "Если вам не нравится погода в Новой Англии, просто подождите пять минут".
Сам Feb Club, кстати, забавная Йельская традиция: четверокурсники (других студентов не пускают) платят 30$ взноса и пьют в разных локациях 28 февральских дней подряд. В прошлом году на одну из тусовок получилось бэкдором провести меня и пару моих друзей (Саша, Гейб, шатаут и спасибо!). Что сказать хочу, явка действительно высокая: за всю ночь прошло человек 200-250 (и это-то из приблизительно 1500 четверокурсников).
Выйду, что ли, вечером посмотреть, как народ в бикини в 30-градусный мороз тусит. 10/10, хлеба и зрелищ.
Да, я за всю зиму ни разу не видел снега. Да, позавчера было +13. Да, сегодня -30. Как говорил Марк Твен, "Если вам не нравится погода в Новой Англии, просто подождите пять минут".
Сам Feb Club, кстати, забавная Йельская традиция: четверокурсники (других студентов не пускают) платят 30$ взноса и пьют в разных локациях 28 февральских дней подряд. В прошлом году на одну из тусовок получилось бэкдором провести меня и пару моих друзей (Саша, Гейб, шатаут и спасибо!). Что сказать хочу, явка действительно высокая: за всю ночь прошло человек 200-250 (и это-то из приблизительно 1500 четверокурсников).
Выйду, что ли, вечером посмотреть, как народ в бикини в 30-градусный мороз тусит. 10/10, хлеба и зрелищ.
"Now that Oleg has delivered the Heideggerian perspective, I want to discuss a meme"
Начинай утро с бодрящей чашечки обсуждения трансгуманизма и искусственного интеллекта. Приболел немного, постараюсь скоро вернуться с новыми постами – не переключайтесь.
Начинай утро с бодрящей чашечки обсуждения трансгуманизма и искусственного интеллекта. Приболел немного, постараюсь скоро вернуться с новыми постами – не переключайтесь.
Yale Today
"Now that Oleg has delivered the Heideggerian perspective, I want to discuss a meme" Начинай утро с бодрящей чашечки обсуждения трансгуманизма и искусственного интеллекта. Приболел немного, постараюсь скоро вернуться с новыми постами – не переключайтесь.
Кстати, болеть простудой или, не дай бог, гриппом – прошлый век. Год назад в Йеле родился лингвистический Франкенштейн Yague ([йейг], Yale plague), а хит этого сезона – подхватить Yold ([йолд], Yale cold).
В чëм разница? Yague – это когда ты после приезда на кампус в начале семестра неделю не можешь встать с кровати и уверен, что с тобой страдает процентов 70 кампуса. Yold обладает менее ярко выраженной сезонностью. Если с утра в голове гудит, а вчера ты (вроде бы) не пил, если дневное потребление кофе увеличивается с трëх до пяти чашек, если любая шутка превращается в пятиминутный кашель – это Yold.
Не отставайте от трендов и называйте свои болезни правильно!
В чëм разница? Yague – это когда ты после приезда на кампус в начале семестра неделю не можешь встать с кровати и уверен, что с тобой страдает процентов 70 кампуса. Yold обладает менее ярко выраженной сезонностью. Если с утра в голове гудит, а вчера ты (вроде бы) не пил, если дневное потребление кофе увеличивается с трëх до пяти чашек, если любая шутка превращается в пятиминутный кашель – это Yold.
Не отставайте от трендов и называйте свои болезни правильно!
Эта Йельская пятница была богата на гостевые выступления: на огонëк заглянули директор Международного Валютного Фонда, Clarissa Ward из CNN (главный международный корреспондент, в послужном списке – репортажи из Афганистана, Сирии и Украины), а также посол Узбекистана в США. Поскольку встречу с последним организовывал мой хороший друг, вопрос "куда пойти" не стоял.
Пристегнув велосипед к знаку "Не парковаться!", поправляю пиджак и поднимаюсь на крыльцо небольшого особняка, в котором буквально в этом году открыли Jackson School of Global Affairs. За высокими дверьми – просторная светлая зала с резным деревянным потолком, в которой около двадцати человек неторопливо разговаривают друг с другом, в перерывах угощаясь долмой и пахлавой. Я, кажется, единственный без галстука – эх, не быть мне дипломатом... Перекидываюсь парой слов со знакомыми и сажусь за круглый стол – скоро начало.
Двери снова открываются – на этот раз чтобы впустить Джеффри Сонненфельда (как он сам представится, декан Leadership Studies в Йельской MBA, основатель think tank'а CELI и советник S-tier американских политиков, в том числе, президентов). Присматриваюсь. На первый взгляд господин Сонненфельд похож на того самого буржуа с советских плакатов, где-то потерявшего котелок и сигару: полноватая комплекция, орлиный нос, густые резкие брови и массивная оправа очков. Когда Сонненфельд начинает говорить, ощущение только усиливается: так звучит дистиллированный Нью-Йоркский акцент у диктора радио 1950-ых или у Фрэнка Синатры. Сонненфельд представляет гостя и кратко вводит аудиторию в курс дела, в лучших традициях дипломатического стиля заполняя паузы в речи хвалебными тирадами (столько синонимов слова "почтенный" я ещё не слышал).
Господин Посол начинает выступление. Обращаю внимание на лëгкий акцент, который, правда, вовсе не мешает обстоятельно описать экономическую и геополитическую ситуацию Узбекистана. А вот вторая деталь настораживает гораздо сильнее. Сначала это начинает мелькать в интонациях, потом в виноватой полуулыбке в сторону Сонненфельда... Господин Посол... извиняется? За что? Почему?
Сонненфельд быстро чувствует дисбаланс в иерархии и перебивает выступление. "Вы, кстати, про заводы General Motors в Узбекистане говорили? Во-первых, по забавному стечению обстоятельств, мы сейчас находимся в бывшем особняке General Motors – да, да, Коннектикут в своë время был крупным индустриальным центром. Во-вторых, у нас в Йеле скоро будет мероприятие, которое посетит непосредственно CEO General Motors. Приезжайте, я вас познакомлю! Кстати, Марк Твен считал, что..."
Закончив бенефис, Сонненфельд удовлетворëнно откидывается на стуле и позволяет господину Послу продолжить. На столах появляются распечатки – карты железных дорог, соединяющих Узбекистан с соседними государствами. "Как вы наверняка знаете, во времена Советского Союза Узбекистан был крупнейшим экспортëром хлопка. Экспорт шëл, в основном, в сторону СССР. Сегодня мы рассматриваем несколько вариантов диверсификации внешней торговли. Направление Афганистана, к сожалению, отпало после прихода Талибана к власти, с Китаем мы всë ещё ведём переговоры... Так что 90% экспорта Узбекистана идут через Россию, но теперь, помимо агропромышленного комплекса, это ещё и экспорт и реэкспорт электроники".
Сонненфельд резко кидает хищный взгляд поверх блестящих очков. "Электроника? А как изменилась структура торговли Узбекистана после начала войны?"
В "Карты, деньги, два ствола" есть блестящая сцена, где главный герой, проигравший 500 000 фунтов, нокаутированно пошатываясь, поднимается из-за игрального стола. Господин Посол в покер не играет – это видно по резко сведëнным под столом коленкам, нервозному раскручиванию ручки и потерянному взгляду – но явно чувствует себя похожим образом.
"Мы пытаемся соблюдать санкции, но 2 миллиона граждан Узбекистана сейчас находятся в процессе получения образования в России или же являются трудовыми мигрантами, 90% экспорта идут по российским железным дорогам..."
Пазл сложился.
Пристегнув велосипед к знаку "Не парковаться!", поправляю пиджак и поднимаюсь на крыльцо небольшого особняка, в котором буквально в этом году открыли Jackson School of Global Affairs. За высокими дверьми – просторная светлая зала с резным деревянным потолком, в которой около двадцати человек неторопливо разговаривают друг с другом, в перерывах угощаясь долмой и пахлавой. Я, кажется, единственный без галстука – эх, не быть мне дипломатом... Перекидываюсь парой слов со знакомыми и сажусь за круглый стол – скоро начало.
Двери снова открываются – на этот раз чтобы впустить Джеффри Сонненфельда (как он сам представится, декан Leadership Studies в Йельской MBA, основатель think tank'а CELI и советник S-tier американских политиков, в том числе, президентов). Присматриваюсь. На первый взгляд господин Сонненфельд похож на того самого буржуа с советских плакатов, где-то потерявшего котелок и сигару: полноватая комплекция, орлиный нос, густые резкие брови и массивная оправа очков. Когда Сонненфельд начинает говорить, ощущение только усиливается: так звучит дистиллированный Нью-Йоркский акцент у диктора радио 1950-ых или у Фрэнка Синатры. Сонненфельд представляет гостя и кратко вводит аудиторию в курс дела, в лучших традициях дипломатического стиля заполняя паузы в речи хвалебными тирадами (столько синонимов слова "почтенный" я ещё не слышал).
Господин Посол начинает выступление. Обращаю внимание на лëгкий акцент, который, правда, вовсе не мешает обстоятельно описать экономическую и геополитическую ситуацию Узбекистана. А вот вторая деталь настораживает гораздо сильнее. Сначала это начинает мелькать в интонациях, потом в виноватой полуулыбке в сторону Сонненфельда... Господин Посол... извиняется? За что? Почему?
Сонненфельд быстро чувствует дисбаланс в иерархии и перебивает выступление. "Вы, кстати, про заводы General Motors в Узбекистане говорили? Во-первых, по забавному стечению обстоятельств, мы сейчас находимся в бывшем особняке General Motors – да, да, Коннектикут в своë время был крупным индустриальным центром. Во-вторых, у нас в Йеле скоро будет мероприятие, которое посетит непосредственно CEO General Motors. Приезжайте, я вас познакомлю! Кстати, Марк Твен считал, что..."
Закончив бенефис, Сонненфельд удовлетворëнно откидывается на стуле и позволяет господину Послу продолжить. На столах появляются распечатки – карты железных дорог, соединяющих Узбекистан с соседними государствами. "Как вы наверняка знаете, во времена Советского Союза Узбекистан был крупнейшим экспортëром хлопка. Экспорт шëл, в основном, в сторону СССР. Сегодня мы рассматриваем несколько вариантов диверсификации внешней торговли. Направление Афганистана, к сожалению, отпало после прихода Талибана к власти, с Китаем мы всë ещё ведём переговоры... Так что 90% экспорта Узбекистана идут через Россию, но теперь, помимо агропромышленного комплекса, это ещё и экспорт и реэкспорт электроники".
Сонненфельд резко кидает хищный взгляд поверх блестящих очков. "Электроника? А как изменилась структура торговли Узбекистана после начала войны?"
В "Карты, деньги, два ствола" есть блестящая сцена, где главный герой, проигравший 500 000 фунтов, нокаутированно пошатываясь, поднимается из-за игрального стола. Господин Посол в покер не играет – это видно по резко сведëнным под столом коленкам, нервозному раскручиванию ручки и потерянному взгляду – но явно чувствует себя похожим образом.
"Мы пытаемся соблюдать санкции, но 2 миллиона граждан Узбекистана сейчас находятся в процессе получения образования в России или же являются трудовыми мигрантами, 90% экспорта идут по российским железным дорогам..."
Пазл сложился.
Затянувшееся из-за монологов Сонненфельда выступление переходит в ответы на вопросы из аудитории, больше походящие на добивающие удары. Аральское море, отсутствие планов по социальной интеграции российских релокантов (браво, Назерке!)... Наконец, из-за стола поднимается пожилой профессор и начинает спутанную эмоциональную речь о геноциде уйгуров. Спустя пару минут до меня доходит смысл сказанного: Китай – крупный торговый партнëр и инвестор Узбекистана, публично осудить геноцид равносильно выстрелу в ногу (или в другую часть тела, если вы Евгений Ройзман). Но не осуждать как минимум сомнительно с этической точки зрения – особенно для мусульманской страны прямо около Синьцзян-Уйгурского автономного района. Господина Посла уже просто по-человечески жалко.
Ситуацию внезапно спасает Сонненфельд. "Господа, вынужден бежать, и так уже задержался – смотрите, губернатор Коннектикута звонит". Показывает телефон – действительно звонит... Организаторы оперативно реагируют на паузу в профессорском демарше и объявляют о конце мероприятия. "А на все оставшиеся вопросы господин Посол может ответить лично".
Выхожу из особняка, как из кинотеатра. Полуторачасовой психологический триллер смотрелся на одном дыхании.
Ситуацию внезапно спасает Сонненфельд. "Господа, вынужден бежать, и так уже задержался – смотрите, губернатор Коннектикута звонит". Показывает телефон – действительно звонит... Организаторы оперативно реагируют на паузу в профессорском демарше и объявляют о конце мероприятия. "А на все оставшиеся вопросы господин Посол может ответить лично".
Выхожу из особняка, как из кинотеатра. Полуторачасовой психологический триллер смотрелся на одном дыхании.
С Днём Святого Валентина у меня всегда будет ассоциироваться одна конкретная фотография. Нет, вопреки ожиданиям, сделана она 10 июня 2021 года. Да и романтичного на ней, наверное, мало — только что выпустившийся Олег самозабвенно разносит танцпол какой-то подвальной площадки.
Но это для постороннего человека. Для меня на этой фотографии — культовое место, культовая группа и целый период моей жизни. Март 21, у меня нет ни денег, ни оффера от Йеля, на горизонте — IB экзамены, а в голове — ветер. Друг зовёт на какой-то концерт на Бауманской за двести рублей. Наскоро заправившись дешёвым пивом, спускаемся по обледеневшим ступенькам, получаем кривую самодельную печать на запястье и садимся за деревянный стол.
«А тут танцевать кто-нибудь будет?» — интересуюсь я. Лёня смотрит на часы и что-то прикидывает. «Смотри, от начала прошло двадцать минут. Сейчас пойдут первые караваны в Пятёрочку, минут через 30 будет слэм».
Но это для постороннего человека. Для меня на этой фотографии — культовое место, культовая группа и целый период моей жизни. Март 21, у меня нет ни денег, ни оффера от Йеля, на горизонте — IB экзамены, а в голове — ветер. Друг зовёт на какой-то концерт на Бауманской за двести рублей. Наскоро заправившись дешёвым пивом, спускаемся по обледеневшим ступенькам, получаем кривую самодельную печать на запястье и садимся за деревянный стол.
«А тут танцевать кто-нибудь будет?» — интересуюсь я. Лёня смотрит на часы и что-то прикидывает. «Смотри, от начала прошло двадцать минут. Сейчас пойдут первые караваны в Пятёрочку, минут через 30 будет слэм».
******
Кто-то неприятно наступил на ногу. Не оборачиваясь, выкидываю локоть в направлении обидчика и втискиваюсь в эпицентр беснующейся толпы. На сцене ребята примерно нашего возраста кричат про сёрф-рок под лютый дисторшн. Через год DEFLEUR позовут на Дикую Мяту, но из подполья они так и не смогут выбраться. На сцене рок 60-ых калейдоскопом сменяют эмо, хардкор, пост-панк; отыгравшие солисты прыгают в зал и присоединяются к вакханалии, кто-то вливает в меня джин из фляги, кто-то яростно целуется в углу…
******
«Лёнь, а Црвених Цветова — пост-панк?»
«Ну да, наверное»
«А Вертушка Газманова?»
«Нинтендо-кор скорее… А тебе вообще какая разница? Ты за жанром приходишь или за атмосферой?»
Я со вздохом отставляю недоеденный бутерброд.
«Пойдём спать»
******
Три месяца спустя я ловким движением прячу портвейн в уже до мелочей знакомом дворе на Бауманской и, не останавливаясь, сворачиваю в подвал. В анамнезе — концертов 15 и один большой фестиваль в Punk Fiction, так что лайн-ап уже знакомый. Более того, я чётко знаю, на кого я пришёл и на кого привёл друзей, поэтому терпеливо жду. Последней на сцену выходит группа Мишаневич. По иронии судьбы, мы с солистом оба учимся в главном музыкальном училище страны — Мерзляковке — но пересекаемся только на панк-рок гигах.
«А *песня N* сегодня будет?» — ору я. «Не будет, её басист написал» — сумрачно отрезает Мишаневич.
«А где басист?»
«Ушёл из группы»
«Почему?..»
Солист пристально смотрит мне в глаза. «Снюхался».
Русский андерграунд — обычное дело…
На сцене откуда-то появляется тележка из Пятёрочки, полная женской одежды. «Группа Unwound, песня Valentine Card», объявляет солист, отдаёт гитару своему другу и валится на пол вместе с микрофоном.
«I know, I know, I know I want none to be here!». Из колонок ревёт лютейший хардкор.
«I know, I know, I know I don't take her nowhere!». Мои глаза расширяются.
«There's a chance, just a chance, any chance you would let it be true?». Я перестаю контролировать своё тело.
«Valentine, valentine, valentine, will you always be mine?». Крышу срывает окончательно и я впадаю в транс.
На полу с солистом уже лежит вся группа.
«Valentiiiiiiiiiiine!»
******
Полгода спустя в элитном особняке в Джорджии мы поднимаем бокалы с «Вдовой Клико».
«Олег, ты же музыкантом хотел стать, расскажи, что ты слушаешь?»
Улыбаюсь. «Да как-то в последнее время ничего».
Кто-то неприятно наступил на ногу. Не оборачиваясь, выкидываю локоть в направлении обидчика и втискиваюсь в эпицентр беснующейся толпы. На сцене ребята примерно нашего возраста кричат про сёрф-рок под лютый дисторшн. Через год DEFLEUR позовут на Дикую Мяту, но из подполья они так и не смогут выбраться. На сцене рок 60-ых калейдоскопом сменяют эмо, хардкор, пост-панк; отыгравшие солисты прыгают в зал и присоединяются к вакханалии, кто-то вливает в меня джин из фляги, кто-то яростно целуется в углу…
******
«Лёнь, а Црвених Цветова — пост-панк?»
«Ну да, наверное»
«А Вертушка Газманова?»
«Нинтендо-кор скорее… А тебе вообще какая разница? Ты за жанром приходишь или за атмосферой?»
Я со вздохом отставляю недоеденный бутерброд.
«Пойдём спать»
******
Три месяца спустя я ловким движением прячу портвейн в уже до мелочей знакомом дворе на Бауманской и, не останавливаясь, сворачиваю в подвал. В анамнезе — концертов 15 и один большой фестиваль в Punk Fiction, так что лайн-ап уже знакомый. Более того, я чётко знаю, на кого я пришёл и на кого привёл друзей, поэтому терпеливо жду. Последней на сцену выходит группа Мишаневич. По иронии судьбы, мы с солистом оба учимся в главном музыкальном училище страны — Мерзляковке — но пересекаемся только на панк-рок гигах.
«А *песня N* сегодня будет?» — ору я. «Не будет, её басист написал» — сумрачно отрезает Мишаневич.
«А где басист?»
«Ушёл из группы»
«Почему?..»
Солист пристально смотрит мне в глаза. «Снюхался».
Русский андерграунд — обычное дело…
На сцене откуда-то появляется тележка из Пятёрочки, полная женской одежды. «Группа Unwound, песня Valentine Card», объявляет солист, отдаёт гитару своему другу и валится на пол вместе с микрофоном.
«I know, I know, I know I want none to be here!». Из колонок ревёт лютейший хардкор.
«I know, I know, I know I don't take her nowhere!». Мои глаза расширяются.
«There's a chance, just a chance, any chance you would let it be true?». Я перестаю контролировать своё тело.
«Valentine, valentine, valentine, will you always be mine?». Крышу срывает окончательно и я впадаю в транс.
На полу с солистом уже лежит вся группа.
«Valentiiiiiiiiiiine!»
******
Полгода спустя в элитном особняке в Джорджии мы поднимаем бокалы с «Вдовой Клико».
«Олег, ты же музыкантом хотел стать, расскажи, что ты слушаешь?»
Улыбаюсь. «Да как-то в последнее время ничего».