Сначала маска на себя

В самолёте это звучит почти автоматически:
«Наденьте кислородную маску сначала на себя, затем на ребёнка».
Фраза, которую мы слышали десятки раз и редко по-настоящему осмысливали.

А ведь в ней одна из самых честных формул взрослой жизни.

Инстинкт, порою, подсказывает обратное: спасать другого, забыв о себе.
Но физиология и психология одинаково строги. Если ты теряешь сознание, ты уже никому не поможешь.
Забота о себе здесь не эгоизм, а условие ответственности.

С психологической точки зрения многие взрослые живут в режиме «маска на всех, кроме себя».
Поддерживают, тащат, спасают, терпят до тех пор, пока внутри не заканчивается кислород.
А потом удивляются раздражению, опустошению, выгоранию.

Важно услышать эту инструкцию шире:
сначала восстановить дыхание, ясность, присутствие.
Не чтобы отвернуться от близких, а чтобы быть с ними по-настоящему.

Это про границы.
Про право остановиться.
Про понимание, что сильный взрослый не тот, кто жертвует собой до нуля,
а тот, кто умеет оставаться живым.

И каждый раз, когда вы снова выбираете «потерпеть ещё», полезно спросить себя:
а хватает ли мне сейчас кислорода, чтобы действительно быть рядом?

Канал про психологию ©

Когда текст появляется не «просто так»

Вчера РБК публикует программный текст Дмитрия Козака. Человека, который четыре месяца назад покинул пост замруководителя АП. Такие тексты сами по себе не всплывают. Тем более с темами независимости судов, ограничения силового давления, защиты бизнеса. Это не «мнение в колонке». Это сигнал.

Здесь важен не только что написано, но как и когда это появилось.
В политической психологии такие публикации почти всегда работают как пробный шар. Не заявление, а тест. Не курс, а зондирование реакции элит, общества, системы.

Есть несколько сценариев, но «просто мнение» самый слабый из них.
Скорее мы видим либо согласованный тест идеи, либо подготовку нового носителя смысла. Как фигуры, через которую можно говорить то, что напрямую говорить рано. Классический «Голос перемен внутри системы»: человек уходит и начинает называть вещи своими именами.

Если читать план Козака по сути, он описывает следующий логичный этап эволюции власти:
разорвать связку «силовики — суды — политика»,
перевести давление из ручного режима в институциональный,
дать бизнесу предсказуемость, а силовикам статус и деньги.

Психологически это самый сложный этап любой власти.
Потому что он требует отказа от привычных рычагов.
А отказ от контроля всегда риск, даже если он стратегически оправдан.

Поэтому здесь и возникает главный нерв:
это текст о будущем, которое возможно только при высокой степени уверенности в себе и системе.
И потому он не может быть случайным.

Вопрос не в том, станет ли это программой действий завтра.
Вопрос в другом:
готова ли система хотя бы начать думать в эту сторону и кто станет голосом этой мысли дальше?

Канал про психологию ©

Почему Tesla стоит дороже сорока автоконцернов и дело не в машинах

Сегодня прочитал новость, которая звучит почти как ошибка: Tesla по капитализации дороже, чем около сорока традиционных автопроизводителей вместе взятых. У них заводы, модели, история, миллионы проданных машин. У Tesla меньше объёмы, постоянные скандалы, нестабильные показатели. Но рынок голосует иначе.

Если смотреть психологически, Tesla это не про автомобили. Это про обещание будущего. Про ощущение, что ты покупаешь не продукт, а билет в «следующую версию мира». Инвесторы платят не за сегодняшние цифры, а за образ завтрашнего дня, где технологии опережают правила, а скорость важнее устойчивости.

Есть ещё один механизм, это фигура лидера. Рациональные аргументы здесь вторичны.

Рынок не холодный калькулятор. Это эмоциональная система. Она переоценивает будущее, недооценивает риски и любит истории сильнее фактов. Tesla это история, рассказанная вовремя и на фоне усталости от старых форм.

Вопрос, который здесь важнее цифр:
а в какие «истории будущего» веришь ты сам и чем ты за них платишь сегодня?

Канал про психологию ©

Итоги года: когда работа начинает собираться в смысл

Вчера получил диплом победителя в номинации «Двигатель науки» в Высшей школе государственного управления Президентской академии. Формулировка красивая, но для меня это не про награду, а про точку остановки и взгляда назад.

Этот год оказался редким по плотности. Две книги с соавторами, одна уже вышла, вторая вот-вот увидит свет. Шесть научных статей по психологии в высокорейтинговых журналах (Scopus, К1) «Психиатрия», «Национальный психологический журнал» и других. Мы сделали и оформили диагностический инструмент, сейчас он проходит апробацию и пилотирование. Много часов размышлений, сомнений, правок, обсуждений в которых рождаются не только идеи, а точность.

Для меня психологическая наука это способ удерживать сложность мира и не упрощать человека до удобных схем. Способ постоянно проверять себя: где я знаю, а где только думаю, что знаю. И чем дальше иду, тем яснее понимаю, что я разбираюсь всё меньше, но вижу глубже.

Этот диплом не финиш и не повод для самоуспокоения. Скорее, аккуратное подтверждение, что стоит продолжать идти дальше внимательно и без спешки.

Спасибо всем, с кем мы думаем вместе, спорим, пишем, проверяем и пересобираем смыслы. Итоги это не точка. Это запятая.

Канал про психологию ©

Не все, кто рано стартует, приходят первыми

Недавно наткнулся на одно сильное исследование в Science. Оно очень точно бьёт по одной из наших массовых иллюзий: если человек не был «звёздой» в детстве или юности, то значит, он уже опоздал.

Исследователи посмотрели на траектории людей, достигших мирового уровня в науке, спорте, музыке, интеллектуальных дисциплинах. И обнаружили простую, но неприятную для культуры «раннего успеха» вещь:
юные вундеркинды и взрослые мастера это чаще всего разные люди.

Первые быстро растут за счёт ранней узкой специализации. Вторые идут иначе: дольше ищут, пробуют разное, накапливают опыт, ошибаются, меняют траекторию и только потом выходят на высокий уровень. Без фейерверков в начале, но с устойчивостью в конце.

Психологически это очень важный сдвиг.
Ранний успех часто питается внешней мотивацией: оценками, ожиданиями, статусом. А позднее мастерство внутренней мотивацией: интересом, смыслом, способностью выдерживать неопределённость и неудачи. Это разные типы нервной системы, разные способы быть в мире.

Меня в этом исследовании зацепило вот что.
Оно возвращает право на развитие тем, кто «не выстрелил сразу». Тем, кто собирает себя по кусочкам, расширяет кругозор, живет не по линейному сценарию. И показывает: широта опыта это не потерянное время, а часто необходимое условие зрелого результата.

Часто путь к своему делу и предназначению это не спринт, а долгая настройка.
И вопрос здесь не «почему я не стал лучшим раньше», а «что я собираю сейчас, чтобы однажды сделать себя».

Канал про психологию ©

Когда политика маскируется под шоу

О том как "Зеленский продает войну Украинцам", я прочитал дискуссию у Марата Фаатовича внимательно. И хочу ответить не в логике «обличения», а в логике профессиональной психологической рамки.

Мы имеем дело не с «безумием одного человека», а с устойчиво выстроенной психотехнологической системой.

Если смотреть профессионально, Зеленский не источник, а носитель роли, идеально подходящей под задачу. Это принципиально разные вещи.

Что здесь реально работает:

1. Роль вместо личности
Политическая конструкция выстроена так, что субъект не проживает события как личный опыт, а постоянно удерживается в роли. Роль «воина», «жертвы», «переговорщика», «морального судьи» быстро сменяются, но не интегрируются. Это функциональная фрагментация, активно используемая в медиа.
Для аудитории это выглядит как искренность, для психики как отсутствие точки выхода.

2. Травматическая реальность как клей
Общество удерживается не столько надеждой, сколько невозможностью признать утрату. Здесь работает классический механизм:
признать манипуляцию = признать, что жертвы могли быть напрасны.
Психика массово выбирает искажение реальности вместо невыносимой вины и горя. Это не «глупость», это защита.

3. Актёрская природа как ресурс системы
Актёр здесь идеальный интерфейс. Он умеет держать внимание, чувствовать аудиторию, входить в культурный код, мгновенно менять амплуа. Это не патология, это профессиональный навык, встроенный в политическую задачу.
Проблема начинается тогда, когда роль перестаёт быть инструментом и становится единственным способом существования системы.

Поэтому я бы сформулировал так:
опасность не в «плохом актёре», а в том, что мир всё чаще управляется сценаристами, а не субъектами.

И если отвечать на вопрос о «приёмах разрушения», то они лежат не в разоблачении личности, а в:
— возвращении альтернативных интерпретаций,
— размыкании информационных монополий,
— и восстановлении способности общества выдерживать сложную правду, не подменяя её удобными образами и сценариями.

Это не быстро. Но иначе мы будем снова и снова обсуждать не процессы, а персонажей. Будем менять актёров, но оставлять сцену прежней.

Канал про психологию ©

Как управляют в позднем медиамире

В комментариях к предыдущему посту, меня спрашивают: то, что мы видим в отдельных политических кейсах это исключение или правило?
Короткий ответ: это уже правило. Мы живём в эпохе, где управляют не столько решениями, сколько переживаниями людей.

Поздний медиамир это среда, в которой реальность перестала быть главным источником ориентации. На её место встали образы, эмоции, сценарии, роли. И управление всё чаще строится именно на этом.

Как это выглядит на практике.

Первый механизм, постоянная эмоциональная мобилизация.
Людей держат не в понимании, а в состоянии чувства: тревоги, гнева, гордости, обиды. Это мы видели во время пандемии: ежедневные счётчики, визуализация угрозы, ритуалы страха. Мы видим это и в политике: новости подаются не как информация, а как эмоциональные удары. В таком состоянии человек хуже мыслит, но лучше поддаётся управлению.

Второй механизм, замена сложной реальности простой ролью.
Не «гражданин», а «ответственный», «лояльный», «возмущённый», «жертва», «борец». Роль даёт ощущение смысла и принадлежности, но забирает необходимость думать. Это универсальный приём и в мировой политике, и в корпоративной культуре. В Европе сегодня это хорошо видно в том, как общественные дискуссии часто сводятся к выбору лагеря, а не к обсуждению сути.

Третий механизм, иллюзия участия.
Опросы, голосования, флешмобы, «общественные обсуждения». Человек чувствует, что он включён, что от него что-то зависит, но реальные решения принимаются в другом месте. Это не обязательно обман, это способ снизить напряжение и перераспределить ответственность.

Четвёртый механизм, управление идентичностью.
Когда человеку постоянно объясняют, кто он, за что он должен чувствовать гордость или стыд, с кем он «мы», а с кем «они». В такой конструкции вопрос «что происходит на самом деле?» становится вторичным. Важнее «кто я в этой истории».

Важно: это не заговор и не чья-то злая воля.
Это следствие медиасреды, где скорость, охват и эмоция важнее глубины и смысла. Даже управленцы часто становятся заложниками этих механизмов, им самим приходится играть по этим правилам.

Проблема начинается там, где общество теряет способность выдерживать сложную правду.
И тогда управление эмоциями подменяет управление реальностью.

Вопрос, который здесь действительно важен, не про конкретных лидеров или страны.
Вопрос в другом: насколько мы сами готовы выходить из навязанных сценариев и возвращать себе право думать, а не только управляться эмоциями?

Канал про психологию ©

Четыре России не идеология, а четыре способа справляться с тревогой

Недавно появилась серьёзная работа, где социологи из ВЦИОМ, МГИМО и «Минченко консалтинг» предложили модель, делящую российское общество на четыре страты по отношению к СВО. Это не просто «разные позиции», а разные эмоциональные и поведенческие реакции на хронический стресс большого масштаба.

Авторы выделяют следующие сегменты: «Россия уехавшая», «Россия столичная», «Россия глубинная» и «Россия воюющая».

Если убрать идеологию и посмотреть психологически, мы увидим не четыре «позиции за/против», а четыре способа справляться с длительной тревогой, неопределённостью и угрозой будущему:

1. «Россия уехавшая»
Это люди, для которых тревога стала настолько интенсивной, что единственный способ её облегчить это физическое или внутреннее удаление. Вынужденная миграция, отказ от прошлого в будущем, эмоциональная зарубка: «Я не хочу быть соучастником в ситуации, которая меня травмирует». Эта реакция типична для системного и привычного для них избегания стресса, покинуть поле борьбы, чтобы сохранить себя.

2. «Россия столичная»
Здесь тревога переживается как фоновая нагрузка, которую хочется минимизировать. Избегание политики не признак слабости, а механизм защиты: уклониться от катастрофических чувств, сосредоточившись на личной жизни и стабильности. Такая стратегия снижает эмоциональную реактивность, но может приводить к хроническому цинизму и отчуждению.

3. «Россия глубинная»
Здесь тревога смягчается через ритуализацию и привычное объяснение мира: «Наверху лучше знают», «Нам всегда тяжело было». Это своего рода психологический фатализм признать сложность происходящего и примириться с ней, сохраняя контроль над собственным внутренним состоянием.

4. «Россия воюющая»
Это реакция мобилизации. Здесь тревога трансформируется в действия, смыслы и идентичность. Она переходит в категоричный способ жить с тревогой не как с угрозой, а как с задачей: принять её, чтобы превратить в энергию. Это не только позиция «за», это способ освободить тревогу в действие и тем самым снизить внутреннюю неопределённость.

Важно заметить: эти группы не просто отражают разные мнения, а показывают четыре разных способа психологической работы с хроническим стрессом и неопределённостью. СВО, как массивное событие, на которое невозможно оставаться «в стороне» эмоционально, оказался своего рода тестом на внутренние способы регуляции.

Понимание этих четырёх паттернов даёт нам не только картину политической поляризации.
Оно помогает понять, какие психологические механизмы активируются у людей, когда они живут в условиях продолжительной неопределённости.

И это понимание куда важнее попыток упростить всё до «нравится/не нравится».
Потому что, прежде чем спорить друг с другом, нам нужно осознать, что разные реакции это не только разные мнения, но и разные способы сохранять себя в сложных ситуациях.

Подробнее в статье: Гаврилов А.В. и др. «Четыре России».

Канал про психологию ©

Цена управляемого рождения

История с инициативой Павла Дурова по финансированию ЭКО для одиноких женщин это не столько про технологии, сколько про человека. Генетики уже говорят о риске «эффекта основателя»: когда один донор используется массово, снижается генетическое разнообразие. Но за пределами генов есть вопрос куда более тонкий.

Психологически такие идеи часто рождаются из ощущения всемогущества: если что-то можно организовать, просчитать, оплатить значит, этим можно управлять. Технология в этом месте становится продолжением самого человека. Она как будто снимает необходимость в отношениях, в уязвимости, в живом контакте с другим. Процедура начинает заменять связь.

Но человек не проект. А ребёнок не результат удачного решения.
Жизнь всегда про неопределённость, зависимость, ответственность. Про то, что нельзя полностью взять под контроль и «оптимизировать».

Есть и ещё один, более глубокий слой. Массовое донорство это не только про ДНК. Это про образ отца. Возникает странная фигура: отец вроде бы есть, но его нет. Он одновременно повсюду и нигде. И для психики ребёнка это может оказаться важнее любых медицинских показателей.

Психология давно говорит: отец это не просто биология. Это опора, граница, ощущение происхождения, понимание «откуда я» и «кто я».
Когда эту функцию подменяют процедурой, у ребёнка рано или поздно возникают вопросы: кто мой отец? что значит быть одним из многих? я уникален или взаимозаменяем?

Мы живём во время, когда технологии растут быстрее, чем наша психологическая зрелость.
И поэтому главный вопрос сегодня не в том, можно ли так делать.
А в том, готовы ли мы отвечать за внутренние последствия своих решений для тех, кто ещё не может задать нам этот вопрос сам.

Канал про психологию ©

«Сергей, могли бы вы рассказать, как вы видите экономические циклы 2008–2014–2020 с точки зрения психологии?»
такой вопрос я получил от читателя. И он, на мой взгляд, гораздо глубже, чем кажется.

Я бы начал с главного: экономические кризисы это не только про деньги, рынки и проценты. Это всегда про психику. Про коллективное состояние, которое накапливается, а потом прорывается.

2008 год это кризис иллюзии всемогущества. Долгие годы мир жил с ощущением, что рост бесконечен, риски просчитаны, а сложные системы можно контролировать формулами. Психологически это состояние инфантильного всемогущества: «с нами ничего плохого не случится». Крах был болезненным именно потому, что разрушил не цифры, а веру.

2014 год другой слой. Это кризис идентичностей и границ. Кто мы? Где свои? Где чужие? Мир начинает делиться, поляризоваться, усиливается логика «мы — они». С точки зрения психологии это реакция на тревогу: когда будущее неопределённо, психика ищет опору в принадлежности, идее, стороне. Экономика здесь уже не причина, а сцена, на которой разыгрывается конфликт.

2020 год удар по базовой иллюзии контроля. Пандемия показала, что не всё зависит от планов, технологий и прогнозов. Что хаос возможен внезапно и глобально. Это кризис экзистенциальный: страх уязвимости, телесности, смертности. Отсюда всплеск тревоги, агрессии, конспирологии, магического мышления. Психика пытается вернуть ощущение управляемости любой ценой.

Если смотреть на эти годы как на цепочку, то видно не три разных кризиса, а один процесс. Сначала рушится вера во всесилие, потом в общие правила, потом в предсказуемость мира как таковую.

С точки зрения психологии циклы возникают не потому, что «так устроена экономика», а потому что человек плохо выдерживает длительную неопределённость. Мы склонны вытеснять тревогу, жить в иллюзиях, откладывать сложные вопросы. А потом они возвращаются сразу в форме кризиса.

И, пожалуй, самый важный вывод здесь не прогностический, а личный. Каждый такой цикл это приглашение к взрослению. Вопрос не в том, будет ли следующий кризис. Вопрос в том, научимся ли мы как люди и как общество, раньше замечать накопление тревоги, иллюзий и неосознанных ожиданий.

Потому что экономика лишь фиксирует то, что давно произошло внутри нас.

Канал про психологию ©

Зачем нужен образ жертвы, когда ставки запредельные

В новостях прозвучала жёсткая формулировка: атака на госрезиденцию нашего Президента Владимира Путина, обещанный ответ, пересмотр переговорной позиции. На поверхности военная логика. Но если смотреть глубже, это уже не только тактика. Здесь манипуляция, провокация и психология.

Образ Зеленского как жертвы один из самых сильных инструментов воздействия на массовое сознание. Он решает сразу несколько задач.
Во-первых, снимает ответственность. Когда ты жертва, ты не выбираешь, а за тебя «выбирают обстоятельства». Любые решения оправдываются тем, что «нас вынудили».
Во-вторых, жертва автоматически получает моральный кредит. Её не анализируют, но ей сочувствуют. Картинка разрушений работает быстрее любых аргументов.
В-третьих, это способ удерживать внимание и поддержку внешних игроков. Когда рациональные доводы исчерпаны, в ход идёт эмоция.

С психологической точки зрения это знакомый механизм: когда субъект теряет контроль над реальностью, он усиливает контроль над образом. Реальные успехи заменить сложно, зато можно усилить драматургию. Здесь важен не исход, а сцена.

Важно понимать и другое. За актёром стоят режиссёры. И они хорошо знают психологию массового восприятия. Они понимают, как работает травма свидетеля, как включается идентификация с жертвой, как страх и сочувствие выключают критическое мышление. Это не импровизация, это выстроенная психотехнология, где просчитаны паузы, образы и точки максимального эмоционального удара.

Есть и более глубокий уровень. Для лидера с выраженным демонстративным типом признание, внимание и эмоциональный отклик не бонус, а топливо. Исчезает внимание, возникает риск распада всей конструкции идентичности. Тогда провокация становится способом «вернуть зрителей в зал».

Опасность в том, что такой сценарий плохо совместим с логикой выхода из конфликта. Жертва не может первой остановиться, иначе рушится нарратив. Мирный договор для неё выглядит как предательство роли.

И главный вопрос здесь не военный, а психологический:
когда политика превращается в спектакль, кто и какой ценой оплачивает аплодисменты?

Канал про психологию ©

Когда язык сужается, то сужается и мышление

В последние годы англоязычная лексика всё активнее входит в повседневную русскую речь. Кажется, что это просто мода или удобство. Но с психологической точки зрения язык это не набор слов, а инструмент различения реальности. И когда язык упрощается, мышление тоже начинает работать грубее.

Простой пример.
В русском языке есть коллектив и команда это два разных психологических пространства.
В английском всё это сжимается в одно слово team. Удобно, но цена это потеря нюансов.

То же с отношениями.
Friend и всё.
А по-русски: друг, товарищ, приятель, коллега, знакомый. Это не синонимы, а разные уровни близости, ответственности и ожиданий. Когда мы называем всех «френдами», мы перестаём чувствовать границы отношений. А психика очень чувствительна к границам.

Язык это карта мира.
Чем она детальнее, тем точнее мы ориентируемся в себе и в других.
Когда мы заимствуем слова без осмысления, мы часто заимствуем и чужую логику жизни, где важнее функциональность, чем смысл, и простота важнее глубины.

Это не про «борьбу с английским». Языки всегда влияют друг на друга и это нормально. Вопрос в другом: осознаём ли мы, что теряем по дороге. Русский язык даёт тонкую настройку чувств, отношений, общности. Он позволяет различать там, где другие языки предлагают усреднять.

И если мы хотим сохранять сложность мышления, психологическую глубину и способность чувствовать нюансы важно бережно относиться к словам, которыми мы пользуемся каждый день.

Какие русские слова вы стали заменять английскими и что при этом исчезает из смысла?

Канал про психологию ©