Forwarded from Сады и время | Gardens and time
БОБЛОВО. СЕЛЬСКИЙ МИР МЕНДЕЛЕЕВЫХ
Фото - Б. Соколов, 06.07.24
Неуёмный, всклокоченный и жадный до культурной работы. Дмитрий Иванович Менделеев запечатлен Репиным в двух обликах. Один - грозный Фауст в оксфордской мантии. Другой - монументальный чудак, жестикулирующий в корзине воздушного шара.
Купив в складчину приличное имение, он тут же устроил здесь ферму для испытания удобрений и севооборота. Собравшись лететь во время затмения с пилотом, он после дождя решает управлять аэростатом один. Из Клина Менделеев прилетает чуть ли не на двор к Салтыкову-Щедрину, в усадьбу Спас-Угол. И пишет отчёт, объясняя свой энтузиазм наличием в зоне затмения "мирного населения" - а не воинственных папуасов.
Менделеев - тобольский выходец, последний из семнадцати детей, воспитанный трудом своей терпеливой матери уже после смерти отца. Мы знаем воспоминания о сибирском детстве Сурикова, записанные горячо любившим его Максимилианом Волошиным - древнерусская жизнь, казни, взятие снежного городка. Менделеев родился в 1834 году, на четырнадцать лет раньше. Его первая супруга носила настолько заковыристое имя из святец - Феозва Никитична, что дома её звали просто Фима. И была она приемной дочерью учителя Менделеева по тобольской гимназии, поэта Петра Петровича Ершова.
Мама Дмитрия Ивановича в детстве прошла курс гимназии вместе со своими братьями. И дожила до момента, когда сын поступил в Главный Педагогический институт в самом Петербурге. Менделеев всю жизнь был окружён отношениями и людьми. Он платил алименты на некую дочь в Германии, с огромными ссорами женился во второй раз, поддерживал своего умного и деятельного сына Владимира, который служил во флоте и создал проект повышения уровня Азовского моря при помощи Керченской плотины.
После внезапной смерти сына в 1898 году Дмитрий Иванович издал его проект и посылал деньги теперь уже в Японию. Там у Владимира была "мадам Баттерфляй", временная жена и его дочка Офуки. Их следы теряются в руинах Нагасаки, оставшихся после землетрясения и атомной бомбы. А ведь Менделеев успел увидеть и отчуждение между Блоком и своей жизнерадостной дочерью Любой. В музее стоит деревянный бюст поэта, изогнувшийся словно большая скорбная змея. Это работа другого сына Менделеева, Ивана.
Скромный музей в Боблове был открыт Химическим обществом ещё в 1987 году. Несколько лет назад его присоединили к Шахматову, совсем недавно провели большую реконструкцию. Дом самого Менделеева стоял в глубине парка и не сохранился совсем. Одноэтажному остатку дома Смирнова вернули второй этаж, вместо одного зала стало семь. Чистый, новый, бодрый музей - и множество возможных тем, из которых выбрали лишь несколько.
Химия, вещь вроде бы непонятная, представлена внешне. Сухо показана таблица удельных весов спирта и воды, из-за которой Менделеев в эпоху соцсетей приобрел славу создателя русской водки. Периодическая таблица - в виде огромного экрана, правда, информации в нем маловато.
Исследования спиритизма и прочие духовные увлечения оставлены в стороне. Упоминается его огромная работа по нефтедобыче и трубопроводам, но опущен факт того, что Менделеев старался ради органического синтеза, а не всемирного потепления: "Сжигать нефть — всё равно, что топить печку ассигнациями". Показано неожиданное детище Дмитрия Ивановича - опытный бассейн для моделей кораблей, как бы морская аэродинамическая труба. Рядом - модель ледокола Ермак, к созданию которого он был причастен.
Дом теперь выглядит как жилой и довольно парадный. Есть салон с фортепиано, а завершается экспозиция прелестным уголком, связывающим химика Менделеева и ботаника Бекетова. "Любовь к ботанике" показана через увесистый том Владимира Курбатова "Сады и парки", открытки, ноты, книги Бекетова и его даровитых дочек.
Образ лохматого гения-организатора можно в музее и не заметить. Но для любознательных есть отличная шпаргалка. Лента времени, которая обычно состоит из голых фактов, здесь одета тематическими пояснениями. Это образцовая работа.
Фото - Б. Соколов, 06.07.24
Неуёмный, всклокоченный и жадный до культурной работы. Дмитрий Иванович Менделеев запечатлен Репиным в двух обликах. Один - грозный Фауст в оксфордской мантии. Другой - монументальный чудак, жестикулирующий в корзине воздушного шара.
Купив в складчину приличное имение, он тут же устроил здесь ферму для испытания удобрений и севооборота. Собравшись лететь во время затмения с пилотом, он после дождя решает управлять аэростатом один. Из Клина Менделеев прилетает чуть ли не на двор к Салтыкову-Щедрину, в усадьбу Спас-Угол. И пишет отчёт, объясняя свой энтузиазм наличием в зоне затмения "мирного населения" - а не воинственных папуасов.
Менделеев - тобольский выходец, последний из семнадцати детей, воспитанный трудом своей терпеливой матери уже после смерти отца. Мы знаем воспоминания о сибирском детстве Сурикова, записанные горячо любившим его Максимилианом Волошиным - древнерусская жизнь, казни, взятие снежного городка. Менделеев родился в 1834 году, на четырнадцать лет раньше. Его первая супруга носила настолько заковыристое имя из святец - Феозва Никитична, что дома её звали просто Фима. И была она приемной дочерью учителя Менделеева по тобольской гимназии, поэта Петра Петровича Ершова.
Мама Дмитрия Ивановича в детстве прошла курс гимназии вместе со своими братьями. И дожила до момента, когда сын поступил в Главный Педагогический институт в самом Петербурге. Менделеев всю жизнь был окружён отношениями и людьми. Он платил алименты на некую дочь в Германии, с огромными ссорами женился во второй раз, поддерживал своего умного и деятельного сына Владимира, который служил во флоте и создал проект повышения уровня Азовского моря при помощи Керченской плотины.
После внезапной смерти сына в 1898 году Дмитрий Иванович издал его проект и посылал деньги теперь уже в Японию. Там у Владимира была "мадам Баттерфляй", временная жена и его дочка Офуки. Их следы теряются в руинах Нагасаки, оставшихся после землетрясения и атомной бомбы. А ведь Менделеев успел увидеть и отчуждение между Блоком и своей жизнерадостной дочерью Любой. В музее стоит деревянный бюст поэта, изогнувшийся словно большая скорбная змея. Это работа другого сына Менделеева, Ивана.
Скромный музей в Боблове был открыт Химическим обществом ещё в 1987 году. Несколько лет назад его присоединили к Шахматову, совсем недавно провели большую реконструкцию. Дом самого Менделеева стоял в глубине парка и не сохранился совсем. Одноэтажному остатку дома Смирнова вернули второй этаж, вместо одного зала стало семь. Чистый, новый, бодрый музей - и множество возможных тем, из которых выбрали лишь несколько.
Химия, вещь вроде бы непонятная, представлена внешне. Сухо показана таблица удельных весов спирта и воды, из-за которой Менделеев в эпоху соцсетей приобрел славу создателя русской водки. Периодическая таблица - в виде огромного экрана, правда, информации в нем маловато.
Исследования спиритизма и прочие духовные увлечения оставлены в стороне. Упоминается его огромная работа по нефтедобыче и трубопроводам, но опущен факт того, что Менделеев старался ради органического синтеза, а не всемирного потепления: "Сжигать нефть — всё равно, что топить печку ассигнациями". Показано неожиданное детище Дмитрия Ивановича - опытный бассейн для моделей кораблей, как бы морская аэродинамическая труба. Рядом - модель ледокола Ермак, к созданию которого он был причастен.
Дом теперь выглядит как жилой и довольно парадный. Есть салон с фортепиано, а завершается экспозиция прелестным уголком, связывающим химика Менделеева и ботаника Бекетова. "Любовь к ботанике" показана через увесистый том Владимира Курбатова "Сады и парки", открытки, ноты, книги Бекетова и его даровитых дочек.
Образ лохматого гения-организатора можно в музее и не заметить. Но для любознательных есть отличная шпаргалка. Лента времени, которая обычно состоит из голых фактов, здесь одета тематическими пояснениями. Это образцовая работа.
Forwarded from Сады и время | Gardens and time
И ещё одно создание семьи Менделеева остается за скобками и в Боблове, и в Шахматове, и Тараканове. Это Любовь Дмитриевна Менделеева, которая, как она горько заметила в мемуарах, всегда и для всех была "функцией": "Жена Ал. Ал. и вдруг!..". Гениально одаренная русская натура, рядом с которой пресловутая Башкирцева - гимназистка за детским дневником. Вот всего одно её высказывание об искусстве и о поэзии:
"Помню ясно, как резанули своей неожиданностью первые стихи, которые показал мне Блок в 1901 году. А я была еще к новому подготовлена, во мне самой назревало это новое совершенно в других слоях души чем показные, парадные. Может быть, именно благодаря тому, что я пережила этот процесс рождения нового, мне ясно, где и как искать его корни "в творчестве" у великих. С показной стороны я была - член моей культурной семьи со всеми его широкими интересами в науке и искусстве. Передвижные выставки, "Русская мысль" и "Северный вестник", очень много серьезной музыки дома, все спектакли иностранных трагических актрис. Но вот (откуда?) отношение мое к искусству обострилось, разрослось совсем по-другому, чем это было среди моих. Это была основа всего идущего нового - особое восприятие искусства, отдававшее ему без остатка святое святых души. Черпать в нем свои коренные силы и ничему так не верить, как тому, что пропоет тебе стих или скажет музыка, что просияет тебе с полотна картины, в штрихе рисунка. С Врубеля у меня и началось. Было мне тогда лет четырнадцать-пятнадцать. Дома всегда покупали новые книги. Купили и иллюстрированного Лермонтова в издании Кнебеля. Врубелевские рисунки к Демону меня пронзили (откуда, откуда?), но они-то как раз и служили главным аттракционом, когда моя просвещенная мама показывала не менее культурным своим приятельницам эти новые иллюстрации к Лермонтову. Смеху и тупым шуткам, которые неизменно, неуклонно порождало всякое проявление нового - конца не было. Мне было больно (по-новому!). Я не могла допустить продолжения этих надругательств, унесла Лермонтова и спрятала себе под тюфяк: как ни искали, так и не нашли. Так же потрясла душу и взгромоздила в ней целые новые миры Шестая симфония Чайковского в исполнении Никиша. Все восхищались "прекрасным исполнением", я могла только стиснув зубы молчать".
http://blok.lit-info.ru/blok/vosp/blok-i-byl-i-nebylicy.htm
Вспоминается Ася Тургенева с ее умным, тонким, трагическим характером, с ее жертвенными думами о "зелёной змее" из сказки Гёте. Вне сомнений, они могли бы дружить.
У эмигранта Арсения Несмелова есть стихотворение, которым кончается его короткая поэтическая карьера. Это венок всем замученным Серебряным веком.
"Последний рубль — дорог,
Последний день — ярок,
Их не отнимет ворог,
Их не отдашь в подарок.
Последняя любовь — самая ласковая,
С сединкою на виске,
И приходит она, ополаскивая
Сердце в горечи и тоске.
И отдашь ее тем, которым
Не нужна ее тишина,
Не нужна ее вышина.
Но душа, овладев простором,
Будет горечи лишена.
Ибо, памяти зов послушав,
Вспомнишь ты, как в былом и сам
Брал и комкал чужие души,
Обращенные к небесам".
"Помню ясно, как резанули своей неожиданностью первые стихи, которые показал мне Блок в 1901 году. А я была еще к новому подготовлена, во мне самой назревало это новое совершенно в других слоях души чем показные, парадные. Может быть, именно благодаря тому, что я пережила этот процесс рождения нового, мне ясно, где и как искать его корни "в творчестве" у великих. С показной стороны я была - член моей культурной семьи со всеми его широкими интересами в науке и искусстве. Передвижные выставки, "Русская мысль" и "Северный вестник", очень много серьезной музыки дома, все спектакли иностранных трагических актрис. Но вот (откуда?) отношение мое к искусству обострилось, разрослось совсем по-другому, чем это было среди моих. Это была основа всего идущего нового - особое восприятие искусства, отдававшее ему без остатка святое святых души. Черпать в нем свои коренные силы и ничему так не верить, как тому, что пропоет тебе стих или скажет музыка, что просияет тебе с полотна картины, в штрихе рисунка. С Врубеля у меня и началось. Было мне тогда лет четырнадцать-пятнадцать. Дома всегда покупали новые книги. Купили и иллюстрированного Лермонтова в издании Кнебеля. Врубелевские рисунки к Демону меня пронзили (откуда, откуда?), но они-то как раз и служили главным аттракционом, когда моя просвещенная мама показывала не менее культурным своим приятельницам эти новые иллюстрации к Лермонтову. Смеху и тупым шуткам, которые неизменно, неуклонно порождало всякое проявление нового - конца не было. Мне было больно (по-новому!). Я не могла допустить продолжения этих надругательств, унесла Лермонтова и спрятала себе под тюфяк: как ни искали, так и не нашли. Так же потрясла душу и взгромоздила в ней целые новые миры Шестая симфония Чайковского в исполнении Никиша. Все восхищались "прекрасным исполнением", я могла только стиснув зубы молчать".
http://blok.lit-info.ru/blok/vosp/blok-i-byl-i-nebylicy.htm
Вспоминается Ася Тургенева с ее умным, тонким, трагическим характером, с ее жертвенными думами о "зелёной змее" из сказки Гёте. Вне сомнений, они могли бы дружить.
У эмигранта Арсения Несмелова есть стихотворение, которым кончается его короткая поэтическая карьера. Это венок всем замученным Серебряным веком.
"Последний рубль — дорог,
Последний день — ярок,
Их не отнимет ворог,
Их не отдашь в подарок.
Последняя любовь — самая ласковая,
С сединкою на виске,
И приходит она, ополаскивая
Сердце в горечи и тоске.
И отдашь ее тем, которым
Не нужна ее тишина,
Не нужна ее вышина.
Но душа, овладев простором,
Будет горечи лишена.
Ибо, памяти зов послушав,
Вспомнишь ты, как в былом и сам
Брал и комкал чужие души,
Обращенные к небесам".