Друзья, периодически я буду выкладывать здесь истории, которые записывала с 2014 года. Исключительно для того, чтобы продемонстрировать нашему медиапространству, у которого дергается глаз от нынешних кадров: все эти истории (об отстрелах, гибели людей, о жестокости войны) уже были рассказаны. В частности и мной. И если бы тогда кому-то политическая спесь и человеческое высокомерие не помешали на эти истории откликнуться, сейчас бы им не пришлось рассказывать все то же самое, но уже из других мест.
«Классная шуба!», «А она не пачкается?». Спасибо за вопросы. Как раз искала повод рассказать.
Пачкается. На фото видно пятно грязи. Я его отстирала в гостинице и высушила на батарее. Шуба пережила стирок пять - в стиральной машине.
Шуба - российский бренд.
Однажды я прочла историю девушки, которая вместе с женихом открыла производство из экомеха. Она - защитница животных. Двое должны были пожениться, но ехали в такси и попали в аварию. Ему - ничего. А ей - кома и серьёзные повреждения. Когда она через год восстановилась, обнаружила, что он увёл ее бизнес, и начала свой с нуля. Что сделала я? Нашла его бренд и везде заблокировала. Нашла ее бренд и купила шубу. И с тех пор я никогда зимой не мёрзла. Бренд Anse. Его создательница Мария мечтает: люди перестанут говорить «настоящий мех», а будут говорить - «животный мех». И это защитит зверушек.
Затронут ли санкции бизнес Марии? Да. Она будет шить более универсальные модели с капюшонами - на года. Но это же и хорошо - планета вздохнёт от гиперпотребления
Пачкается. На фото видно пятно грязи. Я его отстирала в гостинице и высушила на батарее. Шуба пережила стирок пять - в стиральной машине.
Шуба - российский бренд.
Однажды я прочла историю девушки, которая вместе с женихом открыла производство из экомеха. Она - защитница животных. Двое должны были пожениться, но ехали в такси и попали в аварию. Ему - ничего. А ей - кома и серьёзные повреждения. Когда она через год восстановилась, обнаружила, что он увёл ее бизнес, и начала свой с нуля. Что сделала я? Нашла его бренд и везде заблокировала. Нашла ее бренд и купила шубу. И с тех пор я никогда зимой не мёрзла. Бренд Anse. Его создательница Мария мечтает: люди перестанут говорить «настоящий мех», а будут говорить - «животный мех». И это защитит зверушек.
Затронут ли санкции бизнес Марии? Да. Она будет шить более универсальные модели с капюшонами - на года. Но это же и хорошо - планета вздохнёт от гиперпотребления
Из сети:
- Но почему люди скупают именно сахар?
- Гречка и туалетная бумага ещё с коронавируса остались.
- Но почему люди скупают именно сахар?
- Гречка и туалетная бумага ещё с коронавируса остались.
Forwarded from Александр Ходаковский
Эпоха "ихтамнетов" закончилась, теперь всем уже понятно, что "их-там-есть", и самая часто встречающаяся фраза в этой среде: интересно, теперь то хоть сделают выводы о качестве и состоянии, или просто - выводы? Оптимисты говорят: должны! Пессимисты возражают: а после Чечни сделали?
Всё очень надеются на обновление России, на свежую кровь, на свежие мозги, на новое мышление, на новые подходы, чтобы всё прям было правильно... Люди готовы простить всё, что было неправильного, но только ради того, чтобы задул ветер перемен.
Всё очень надеются на обновление России, на свежую кровь, на свежие мозги, на новое мышление, на новые подходы, чтобы всё прям было правильно... Люди готовы простить всё, что было неправильного, но только ради того, чтобы задул ветер перемен.
Узнала, что некоторые знакомые уже из заграницы призывают своих подписчиков на протестные подвиги внутри России. Один маленький нюанс - своих подписчиков они не предупредили о том, что сами Россию уже покинули и вещают откуда-нибудь из Европы или Америки. Ещё больше не разочарована, все давно было ясно, но испытываю сочувствие к тем, кто выбрал себе таких лидеров общественного мнения, боящихся просто сказать, что сами уже не здесь.
Между встречами забежала в кафе в Сокольниках. Столики стояли близко, и я слышала разговор трех мужчин, обедавших за соседним.
– Скорее бы, - сказал один, и я как-то сразу поняла, что разговор идет о войне и о нашей победе.
– Лишь бы до конца довели, - сказал второй, а первый поддакнул.
– Если теперь не до конца, нас скрутят в бараний рог. Теперь только до конца. Чего бы нам это ни стоило. И гнать до Львова.
– Да и во Львове неплохо бы зачистку провести, - сказал третий.
Случилась пауза, и эта пауза в моей голове закричала. Через короткое время собеседники оправились от молчания, снова заговорили. Один из них описывал зачистку, приводил доводы в ее пользу, и они были практически неоспоримы. Но эту паузу я хорошо запомнила, и по переменившейся атмосфере за тем столом поняла: она задела и самих говоривших.
Я больше их не слушала потому, что для себя вдруг поняла, как будто внезапно увидела: вот она дыра, из которой весь этот месяц из меня вытекают силы. Я не только хочу нашей победы, я знаю, что она будет, но я, они – мужчины за столиком, другие – рядовые граждане моей страны – не должны даже в застольных разговорах судить, решать, кому жить, а кому умереть. Но как в таком случае состыковать в себе оба факта: я хочу победы, значит, я хочу гибели людей, в том числе мирных, и я хочу, чтобы люди сохранили свою жизнь, но разве тогда не надо отказаться от победы? Почти экзистенциальный вопрос. Оставаясь нерешенным, он как будто и вправду проделывает в человеке дыру, из которой вытекают жизненные силы.
А силы уходят, прежде всего, потому, что когда ты прячешься от ответа на вопрос – «Хочу ли я кому-нибудь смерти?» – отвечая – «Нет, нет, не хочу!» – то ты обманываешь самого себя. Сам-то ты знаешь, что победа не бывает без чьей-нибудь смерти. И это – такой неудобный вопрос. Ты прячешься от него, но себя не обманешь. И ты уже кажешься себе слабым, неспособным на поиск главных ответов, трусливым, но главное – не таким, каким казался себе раньше. Многие из нас раньше казались себе более человечными, а правило «За мир!» было для нас незыблемым. Сейчас же изменилась не только наша реальность, изменился и наш внутренний мир. Мы предстали перед собой новыми – не такими, какими видели себя всю свою жизнь. И это – личностный кризис. А адаптироваться к себе новому – нужно, жизненно необходимо. Эта адаптация забирает много сил. Но… такие ли уж мы новые? Или мы те же, но хуже или лучше?
В тот же день вечером я подняла свои старые файлы – неопубликованные разговоры с военными Донецкой Народной Республики. Разговоры с теми людьми, которые с четырнадцатого года находились в окопах, ходили в атаку. Я прочитывала и прослушивала их, сама пока не понимая, почему именно у них – еще живых и уже мертвых – я ищу ответа на свой экзистенциальный вопрос. Они – воины, их дело – убивать. Что может взять у них для себя рядовой гражданский, не дело которого убивать или просто судить о том, кому – жизнь, а кому – смерть? Но почему-то подсознание тянуло меня именно к этим разговором, подробностей которых я толком не помнила, и сама слушала их как в первый раз.
– Я постараюсь, Марина, что-то для вас из себя выдавить, - зазвучал голос на старой записи. (Продолжение по ссылке)
https://ahmedova.com/vera-v-cheloveka-tozhe-vera/
– Скорее бы, - сказал один, и я как-то сразу поняла, что разговор идет о войне и о нашей победе.
– Лишь бы до конца довели, - сказал второй, а первый поддакнул.
– Если теперь не до конца, нас скрутят в бараний рог. Теперь только до конца. Чего бы нам это ни стоило. И гнать до Львова.
– Да и во Львове неплохо бы зачистку провести, - сказал третий.
Случилась пауза, и эта пауза в моей голове закричала. Через короткое время собеседники оправились от молчания, снова заговорили. Один из них описывал зачистку, приводил доводы в ее пользу, и они были практически неоспоримы. Но эту паузу я хорошо запомнила, и по переменившейся атмосфере за тем столом поняла: она задела и самих говоривших.
Я больше их не слушала потому, что для себя вдруг поняла, как будто внезапно увидела: вот она дыра, из которой весь этот месяц из меня вытекают силы. Я не только хочу нашей победы, я знаю, что она будет, но я, они – мужчины за столиком, другие – рядовые граждане моей страны – не должны даже в застольных разговорах судить, решать, кому жить, а кому умереть. Но как в таком случае состыковать в себе оба факта: я хочу победы, значит, я хочу гибели людей, в том числе мирных, и я хочу, чтобы люди сохранили свою жизнь, но разве тогда не надо отказаться от победы? Почти экзистенциальный вопрос. Оставаясь нерешенным, он как будто и вправду проделывает в человеке дыру, из которой вытекают жизненные силы.
А силы уходят, прежде всего, потому, что когда ты прячешься от ответа на вопрос – «Хочу ли я кому-нибудь смерти?» – отвечая – «Нет, нет, не хочу!» – то ты обманываешь самого себя. Сам-то ты знаешь, что победа не бывает без чьей-нибудь смерти. И это – такой неудобный вопрос. Ты прячешься от него, но себя не обманешь. И ты уже кажешься себе слабым, неспособным на поиск главных ответов, трусливым, но главное – не таким, каким казался себе раньше. Многие из нас раньше казались себе более человечными, а правило «За мир!» было для нас незыблемым. Сейчас же изменилась не только наша реальность, изменился и наш внутренний мир. Мы предстали перед собой новыми – не такими, какими видели себя всю свою жизнь. И это – личностный кризис. А адаптироваться к себе новому – нужно, жизненно необходимо. Эта адаптация забирает много сил. Но… такие ли уж мы новые? Или мы те же, но хуже или лучше?
В тот же день вечером я подняла свои старые файлы – неопубликованные разговоры с военными Донецкой Народной Республики. Разговоры с теми людьми, которые с четырнадцатого года находились в окопах, ходили в атаку. Я прочитывала и прослушивала их, сама пока не понимая, почему именно у них – еще живых и уже мертвых – я ищу ответа на свой экзистенциальный вопрос. Они – воины, их дело – убивать. Что может взять у них для себя рядовой гражданский, не дело которого убивать или просто судить о том, кому – жизнь, а кому – смерть? Но почему-то подсознание тянуло меня именно к этим разговором, подробностей которых я толком не помнила, и сама слушала их как в первый раз.
– Я постараюсь, Марина, что-то для вас из себя выдавить, - зазвучал голос на старой записи. (Продолжение по ссылке)
https://ahmedova.com/vera-v-cheloveka-tozhe-vera/
Марина Ахмедова
Вера в человека - тоже вера - Марина Ахмедова
Между встречами забежала в кафе в Сокольниках. Столики стояли близко, и я слышала разговор трех мужчин, обедавших за соседним. – Скорее бы, — сказал один, и я как-то сразу поняла, что разговор идет о войне и о нашей победе. – Лишь бы до конца довели, — сказал…
Франция заморозила активы Центробанка на сумму в 22 млрд евро. А также средства на счетах частных лицах.
А веками говорили - культурная страна, культурная страна. Флобер, Моне, Паскаль, который Блез. Но одним движением все это зачёркивается, и Франция превращается в простого воришку.
А веками говорили - культурная страна, культурная страна. Флобер, Моне, Паскаль, который Блез. Но одним движением все это зачёркивается, и Франция превращается в простого воришку.
Forwarded from Владимир Легойда
Сильнейшие слова митрополита Сурожского Антония, сказанные в 1968 году:
Снова на многоскорбной, страдальческой нашей человеческой земле чаша гнева, чаша скорби, чаша страдания человеческого доходит до краев и снова переливается через край. И мы не можем оставаться безучастными к той скорби, которая сейчас охватывает тысячи и тысячи, миллионы людей… Перед нашей христианской совестью снова встает страшно, требовательно слово Божие, или, вернее, образ Самого Христа, Который стал человеком, Который вошел в наш мир, Который приобщился не славе и не добродетели, а стал братом и угнетенных, и грешников.
Солидарность Бога с человеком не разорвала Его солидарности с Отцом; и здесь перед нами образ, который нам так трудно воспринять и который еще труднее осуществить: образ Того, Который захотел быть единым и с правыми, и с виноватыми, Который всех охватил единой любовью, любовью крестной скорби по отношению к одним, и любовью радости и — снова — жертвы крестной по отношению к другим. Сейчас в сознании многих людей встает образ гнева, и в этом образе выбираются одни и исключаются другие, в этом переживании правды, сочувствия и сострадания сердца человеческие выбирают одних и проклинают других. И это не путь Христов, и не наш путь; наш путь в том, чтобы одной любовью, в сознании и в переживании ужаса, охватить и тех, и других, обнять — не сочувствием, а состраданием, не соглашенчеством, а сознанием того ужаса, перед которым стоит неправда, и перед крестом, перед которым стоит правда.
И я призываю всех вас, перед лицом всего того, что сейчас совершается в мире, снова посмотреть на то, каково же наше стояние христианское, где наше место на этом разрыве ткани, где льется кровь, слезы, ужас, — и понять, что наше место на кресте, а не только у креста… Часто думается: что мы можем сделать? Сердце разрывается любовью к одним и сочувствием к другим: что мы можем сделать, когда мы бессильны, безмолвны, бесправны?… Мы можем стать перед Господом в молитве, в той молитве, о которой говорил старец Силуан, что молиться за мир — это кровь проливать… Не в той легкой молитве, которую мы возносим из успокоенности нашей, а в молитве, которая рвется к небу из бессонных ночей, в молитве, которая не дает покоя, в молитве, которая рождается от ужаса сострадания, в молитве, которая не дает нам уже жить ничтожностью, пустяками нашей жизни, в молитве, которая требует от нас, чтобы мы наконец поняли, что жизнь глубока, и что мы постоянно мечемся недостойно нашей жизни, недостойно себя, недостойно Бога, недостойно той скорби и той радости, той крестной муки и той славы Воскресения, которые постоянно чередуются и переплетаются на нашей земле… Недостаточно слегка посочувствовать, недостаточно говорить о том, что «мы ничего сделать не можем»: если мы бы стали в такой молитве, если такое наше состраданье исключило бы из нашей жизни все то, что слишком мелко для того, чтобы стать перед лицом ужаса земли, то мы стали бы людьми, достойными Христа, и тогда, может быть, наша молитва тоже вознеслась бы как пламя сожигающее и просвещающее, тогда, может быть, вокруг нас не было бы той косности, того безразличия, той ненависти, которые вокруг нас живут и процветают, потому что мы ничему злому помехой не являемся там, где мы есть… Вот перед лицом того, что делается, перед Крестом, перед смертью, перед душевной агонией людей произнесем суд над мелкостью, ничтожностью нашей жизни — и тогда мы что-то сможем сделать: молитвой, образом нашей жизни и, может быть, даже чем-нибудь более смелым и более творческим…
Но будем помнить, что Христос не выбирал; Христос умирал, потому что гонимы праведники и потому что погибают грешники. Вот в этом двойном единстве с людьми, которые вокруг нас, в этом двойном единстве с праведником и с грешником будем молиться о спасении того и другого, о милости Божией, о том, чтобы слепые прозрели, чтобы правда водворилась, но не суд, а правда, которая ведет к любви, к торжеству единства, к победе Божией. Аминь!
https://antsur.ru/ru/o-voynah-v-svyazi-s-vtorzheniem-sovetskih-voysk-v-chehoslovakiyu-avgust-1968-g/
Снова на многоскорбной, страдальческой нашей человеческой земле чаша гнева, чаша скорби, чаша страдания человеческого доходит до краев и снова переливается через край. И мы не можем оставаться безучастными к той скорби, которая сейчас охватывает тысячи и тысячи, миллионы людей… Перед нашей христианской совестью снова встает страшно, требовательно слово Божие, или, вернее, образ Самого Христа, Который стал человеком, Который вошел в наш мир, Который приобщился не славе и не добродетели, а стал братом и угнетенных, и грешников.
Солидарность Бога с человеком не разорвала Его солидарности с Отцом; и здесь перед нами образ, который нам так трудно воспринять и который еще труднее осуществить: образ Того, Который захотел быть единым и с правыми, и с виноватыми, Который всех охватил единой любовью, любовью крестной скорби по отношению к одним, и любовью радости и — снова — жертвы крестной по отношению к другим. Сейчас в сознании многих людей встает образ гнева, и в этом образе выбираются одни и исключаются другие, в этом переживании правды, сочувствия и сострадания сердца человеческие выбирают одних и проклинают других. И это не путь Христов, и не наш путь; наш путь в том, чтобы одной любовью, в сознании и в переживании ужаса, охватить и тех, и других, обнять — не сочувствием, а состраданием, не соглашенчеством, а сознанием того ужаса, перед которым стоит неправда, и перед крестом, перед которым стоит правда.
И я призываю всех вас, перед лицом всего того, что сейчас совершается в мире, снова посмотреть на то, каково же наше стояние христианское, где наше место на этом разрыве ткани, где льется кровь, слезы, ужас, — и понять, что наше место на кресте, а не только у креста… Часто думается: что мы можем сделать? Сердце разрывается любовью к одним и сочувствием к другим: что мы можем сделать, когда мы бессильны, безмолвны, бесправны?… Мы можем стать перед Господом в молитве, в той молитве, о которой говорил старец Силуан, что молиться за мир — это кровь проливать… Не в той легкой молитве, которую мы возносим из успокоенности нашей, а в молитве, которая рвется к небу из бессонных ночей, в молитве, которая не дает покоя, в молитве, которая рождается от ужаса сострадания, в молитве, которая не дает нам уже жить ничтожностью, пустяками нашей жизни, в молитве, которая требует от нас, чтобы мы наконец поняли, что жизнь глубока, и что мы постоянно мечемся недостойно нашей жизни, недостойно себя, недостойно Бога, недостойно той скорби и той радости, той крестной муки и той славы Воскресения, которые постоянно чередуются и переплетаются на нашей земле… Недостаточно слегка посочувствовать, недостаточно говорить о том, что «мы ничего сделать не можем»: если мы бы стали в такой молитве, если такое наше состраданье исключило бы из нашей жизни все то, что слишком мелко для того, чтобы стать перед лицом ужаса земли, то мы стали бы людьми, достойными Христа, и тогда, может быть, наша молитва тоже вознеслась бы как пламя сожигающее и просвещающее, тогда, может быть, вокруг нас не было бы той косности, того безразличия, той ненависти, которые вокруг нас живут и процветают, потому что мы ничему злому помехой не являемся там, где мы есть… Вот перед лицом того, что делается, перед Крестом, перед смертью, перед душевной агонией людей произнесем суд над мелкостью, ничтожностью нашей жизни — и тогда мы что-то сможем сделать: молитвой, образом нашей жизни и, может быть, даже чем-нибудь более смелым и более творческим…
Но будем помнить, что Христос не выбирал; Христос умирал, потому что гонимы праведники и потому что погибают грешники. Вот в этом двойном единстве с людьми, которые вокруг нас, в этом двойном единстве с праведником и с грешником будем молиться о спасении того и другого, о милости Божией, о том, чтобы слепые прозрели, чтобы правда водворилась, но не суд, а правда, которая ведет к любви, к торжеству единства, к победе Божией. Аминь!
https://antsur.ru/ru/o-voynah-v-svyazi-s-vtorzheniem-sovetskih-voysk-v-chehoslovakiyu-avgust-1968-g/
Фонд духовного наследия митрополита Антония Сурожского
О войнах. В связи с вторжением советских войск в Чехословакию. Август 1968 г. - Фонд духовного наследия митрополита Антония Сурожского
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Снова на многоскорбной, страдальческой нашей человеческой земле чаша гнева, чаша скорби, чаша...
Украина любит показать красивые фоточки. Такие, которые задевают хипстеров, европейцев, жителей мегаполисов. Неслучайно в первые дни начала операции из Киева вышла громкая фотокарточка – худощавый хипстер в худи уносит в бомбоубежище рыбку. Этот образ лучше отзывается у жителей Москвы, Лондона, Нью-Йорка, чем прибитые снарядом учительницы из горловской школы, лежащие в своей нехитрой одежде в пугающей мертвой позе. С такими женщинами – малообеспеченными, всю жизнь простоявшими у доски и, видимо, еле сводившими концы с концами, житель мегаполиса себя ассоциировать не хочет. Эмоциональной связи не возникает. Она бы, может, возникла, если бы он не приучил себя быть в тренде – презирать простой люд. А если и не презирать, то над ним возноситься. Он-то лучше – у него смузи, самокат, открытая Европа и «вот это всё». Ну а разодранные в клочья женщины в Донецке у современного прогрессивного человечества не отзываются. Ему заходят красивые – с рыбками, с котиками, модели, позирующие у разбитого роддома. И это все – тщательно разработанная манипулятивная информационная кампания. Она отрабатывалась еще с Белоруссией, когда на протест выходили тонкие девушки в белых платьях с красными цветами. Ну что им могли противопоставить трудолюбивые тетки, которые против переворота? Мир любит красивое. И это – факт. Но вот это красивое – фальшивый слой, который легко сдирается, стоит его царапнуть. И мы тогда увидим вот это. Под фальшивым красивым слоем – позорные столбы, которыми утыкана Украина. Поэтому и красота, скрывающая их – истинное уродство. И начались эти столбы еще на майдане. И они придут в любую страну, которая утратит способность отличать истинную красоту от фальшивой обманки
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Нацбаты, включая «Азов», заходят в Мариуполь. Кадры 2014 года. Из канала «Оперсводки»
Компания Меtа изменила свою политику и заявляет о недопустимости русофобии и призывов к насилию против россиян. Об этом сегодня в Тверском суде заявила представитель компании.
Рынок никому терять не хочется. Но осадочек остался.
Рынок никому терять не хочется. Но осадочек остался.
На западной Украине есть такой городок Рава Русская. Я там была несколько раз. До Великой Отечественной там жили практически одни евреи. Но их всех расстреляли - а это около двадцати тысяч человек. Украинцы - по приказу немцев. Осталась только одна девочка, которую родители успели спрятать. Позже она сошла с ума и ещё в 2015 ходила старая сумасшедшая и неприкаянная по улицам этого городка, где в домах бывших евреев жили давно уже украинцы. Последние, кстати, долго искали в них еврейские сокровища. Вот так подчистую поменялся этнический состав городка.
Выступая в израильском кнессета Зеленский попросил, чтобы израильтяне обращались с украинцами как они с евреями. Израильтяне ответили, что они - более нравственная нация.
Выступая в израильском кнессета Зеленский попросил, чтобы израильтяне обращались с украинцами как они с евреями. Израильтяне ответили, что они - более нравственная нация.
Шварценеггер - в тренде. Теперь ему ответил глава СПЧ Валерий Фадеев. Устроил звезде Голливуда ликбез
https://t.me/president_sovet/1480
https://t.me/president_sovet/1480
Telegram
СПЧ
Глава СПЧ в ответ на видеообращение Шварценеггера направил ему материалы о преступлениях ВСУ и нацбатальонов против гражданского населения
«Арнольд Шварценеггер записал видеообращение к россиянам, где осуждал спецоперацию на Украине. Осуждал на правах своей…
«Арнольд Шварценеггер записал видеообращение к россиянам, где осуждал спецоперацию на Украине. Осуждал на правах своей…
Пишут, что певица Брежнева самоотверженно уехала в Польшу работать волонтёрном. Ну… и в прежние годы пол Украины ездили «волонтерить» в Польшу по чужим огородам и кухням. Так что, если исключить из биографии этой певицы Россию, которая сделала ее богатой и знаменитой, то в Польше она лишь заняла на роду написанное место. Но остаётся вопрос - «А почему все-таки не в Киев волонтером?». Там волонтеры нужней
А с другой стороны, знаете что? Вот я сейчас могу спокойно писать в соцсетях «хохлатый попугай» без страха, что меня забанят.
Границу в сторону Донецкой Народной Республики переходили дед и его взрослая дочь. Шли, сутулясь, тащили какие-то баулы и пакеты. Мне захотелось обогнать их на узком переходе - слишком медленно и как-то обессилено шли. И я со своим резвым чемоданом на колёсиках их обогнала.
Уже в здании вокзала слышала их разговор с пограничником.
- Все это время в подвале простояли, - сказала она и заплакала.
- Вот все, что с нами было, - дед показал вытертый пакет.
Они поехали до начала операции за его пенсией. Дочь не захотела отпускать одного. Украина заставляла пенсионеров каждые три месяца приезжать и подтверждаться. Дистанционно сделать это было невозможно. Обязательно преодолей все блокпосты и преграды, если хочешь получить законно заработанные деньги.
В Мариуполе они и застряли - начались боевые действия. А теперь возвращались домой - в Макеевку. Сегодня над ней сбили две украинские точки У. Вот такая судьба у людей Донбасса.
И стало как-то не по себе от того, что их обогнала
Уже в здании вокзала слышала их разговор с пограничником.
- Все это время в подвале простояли, - сказала она и заплакала.
- Вот все, что с нами было, - дед показал вытертый пакет.
Они поехали до начала операции за его пенсией. Дочь не захотела отпускать одного. Украина заставляла пенсионеров каждые три месяца приезжать и подтверждаться. Дистанционно сделать это было невозможно. Обязательно преодолей все блокпосты и преграды, если хочешь получить законно заработанные деньги.
В Мариуполе они и застряли - начались боевые действия. А теперь возвращались домой - в Макеевку. Сегодня над ней сбили две украинские точки У. Вот такая судьба у людей Донбасса.
И стало как-то не по себе от того, что их обогнала
По дороге встретили колонну наших танков. Гражданские машины встали у обочины. Танки ехали, ехали, ехали - обвешанные касками. И даже по железу можно было понять, что они устали. В радио модно-блеющий мужской голосок пел что-то про Москву, пиццу и слезки через ресницы.
- Ротация, - проговорил водитель.
Танки все ещё ехали. В некоторых люках стояли танкисты и смотрели прямо перед собой.
- Наши, - сказал водитель, заткнул радио и как-то отчаянно посигналил. Из других гражданских машин сразу тоже зазвучал сигнал приветствия.
Танкист не обернулся. Но за танком ехали Уралы. Они ответили.
- Ротация, - проговорил водитель.
Танки все ещё ехали. В некоторых люках стояли танкисты и смотрели прямо перед собой.
- Наши, - сказал водитель, заткнул радио и как-то отчаянно посигналил. Из других гражданских машин сразу тоже зазвучал сигнал приветствия.
Танкист не обернулся. Но за танком ехали Уралы. Они ответили.
Forwarded from Александр Ходаковский
Как-то так получилось, что я ни разу в жизни не переводил бабушку через дорогу. Сегодня наконец-то восполнил эту недостачу в моральной программе: возвращаясь из Мариуполя увидел, как у провала взорванного моста, от которого осталась одна пешеходная бровка, стоит одинокая старуха и не решается идти...
В Калиновке, которая была недавно освобождена, совсем плохо со снабжением. Каждый раз, проезжая через неё в известную сторону и обратно, я вижу группы людей, стоящих на центральной улице, для которых проезжая часть стала и сельсоветом, и сельским клубом - в общем, центральным местом их резко оскудевшей жизни. Они стоят и ждут, когда кто-нибудь приедет и что-нибудь привезет. Там уже сформировался актив, который распрелеляет небогатый пока принос...
В общем, вы уже поняли, к чему я клоню: тащите гуманитарку. Основная масса гуманитарки доползает до Талаковки, а дальше дороги нет, но мы готовы помочь с перегрузкой и доставкой - дело только за вами.
В Калиновке, которая была недавно освобождена, совсем плохо со снабжением. Каждый раз, проезжая через неё в известную сторону и обратно, я вижу группы людей, стоящих на центральной улице, для которых проезжая часть стала и сельсоветом, и сельским клубом - в общем, центральным местом их резко оскудевшей жизни. Они стоят и ждут, когда кто-нибудь приедет и что-нибудь привезет. Там уже сформировался актив, который распрелеляет небогатый пока принос...
В общем, вы уже поняли, к чему я клоню: тащите гуманитарку. Основная масса гуманитарки доползает до Талаковки, а дальше дороги нет, но мы готовы помочь с перегрузкой и доставкой - дело только за вами.