Сегодня День Победы.
К сожалению, с каждым годом этот день все больше опошляется. На улицах мигранты торгуют маскарадными пилотками и фальшивыми знаменами, на машинах копеечные наклейки «Спасибо деду за победу», «На Берлин», на разных местах тел и зданий георгиевские ленты. Во всем видно ленивое усилие праздновать Победу и абсолютная неспособность это сделать. Духовное и эстетическое достояние Победы переходит на наших глазах в бесспорную и неоспоримую собственность массовой культуры. Победа уменьшается до размеров исторического эпизода, который к тому же быстро всасывается прошлым, уходит сквозь пальцы.
Но флажки и пилотки это не просто пошлость. Это игры в то, во что играть нельзя. В церковной традиции сколько бы с оригинала чудотворной иконы ни списали копий, от каждой из них все равно может быть чудо. Копия в этом чуде равна оригиналу. Так же в каждой пилотке – частица памяти, отблеск трагедии, зачем же надевать ее, если не готов идти воевать и погибнуть? Зачем придавать китчу трагическое, историческое измерение, которое он не вместит? С помощью пилоток, флажков и гимнастерок, которые потом лежат в урнах и просто на земле, Победа становится на уровень потребительского блага и ее предназначение в этом качестве только одно. Быть израсходованной, потребленной, так же, как и прочие блага массовой культуры. Из Победы ухитряются извлечь развлечение, становится нормальной мысль о том, что Победа может быть таким же шоу, как Камеди-клаб. Подлинная Победа заменяется целлулоидной развлекательной версией, которую она может не пережить.
В чем проблема этой версии? В ней Победа зависит не от объективных исторических причин, а от стихийных реакций потребителей, склонных к упрощениям и отсутствию рефлексии. Победа утрачивает уникальность и выпускается массовым тиражом для всех, теряя свое важнейшее свойство - вести за собой сквозь десятилетия туда, на ступени Рейхстага, к каждому из тех, кто погиб и кто выжил. Кстати, вы никогда не думали, что такое гибель на ступенях Рейхстага 30-го апреля 1945-го? За день-два до Победы, когда все предопределено, когда позади четыре года, когда «еще немного, еще чуть-чуть»…Невозможно представить.
Пилотки и знамена сегодняшних дней это валюта, на которую культурное мещанство пытается купить трагедию. В ходе этой оплаты неизбежно происходит инфляция этих вещей, а с ней и Победы. Поэтому с каждым годом все больше пафоса, шума, наклеек, квазипатриотической риторики, веселья, развлечений, с помощью которых ведется возгонка победного настроения, надлежащих, как всем кажется, чувств. И именно в экспоненциальном росте пилоток и преувеличенно фальшивом внимании к ветеранам отчетливо видно ощущение утраты той трагической реальности, которую мы называем Победой. Уходящие на глазах ветераны передали нам право на Победу, а наследники оказались недостойны чести. Последние и сами это чувствуют и оттого столько трескотни и пафоса, которыми стараются задрапировать отчетливое понимание того, что Победа бездарно растрачена. И это не исправить. Ничем.
Сегодня Победа это не место трескотни и ленточек. Это пространство немоты, ибо выразить ее нельзя. Молчания, ибо сегодня уже погибли почти все, кто помнит Победу, ушли “на страну далече”, воссоединились. Мы никогда не сможем поставить себя на место погибших, не сможем воссоздать их жизнь и сказать “с их точки зрения”. И не стоит себя обманывать. Они ушли, а, значит, больше не будет подлинных, правдивых, щемящих фильмов и книг о войне. Значит, не нужно больше ничего снимать и писать – это будет ложь, что видно по современным поделкам. Можно только помолчать. У фотографии или могил. И в этом молчании, в его «гласе хлада тонка» мы услышим, почувствуем Победу. Если настроена душа.
С Днём Победы!
К сожалению, с каждым годом этот день все больше опошляется. На улицах мигранты торгуют маскарадными пилотками и фальшивыми знаменами, на машинах копеечные наклейки «Спасибо деду за победу», «На Берлин», на разных местах тел и зданий георгиевские ленты. Во всем видно ленивое усилие праздновать Победу и абсолютная неспособность это сделать. Духовное и эстетическое достояние Победы переходит на наших глазах в бесспорную и неоспоримую собственность массовой культуры. Победа уменьшается до размеров исторического эпизода, который к тому же быстро всасывается прошлым, уходит сквозь пальцы.
Но флажки и пилотки это не просто пошлость. Это игры в то, во что играть нельзя. В церковной традиции сколько бы с оригинала чудотворной иконы ни списали копий, от каждой из них все равно может быть чудо. Копия в этом чуде равна оригиналу. Так же в каждой пилотке – частица памяти, отблеск трагедии, зачем же надевать ее, если не готов идти воевать и погибнуть? Зачем придавать китчу трагическое, историческое измерение, которое он не вместит? С помощью пилоток, флажков и гимнастерок, которые потом лежат в урнах и просто на земле, Победа становится на уровень потребительского блага и ее предназначение в этом качестве только одно. Быть израсходованной, потребленной, так же, как и прочие блага массовой культуры. Из Победы ухитряются извлечь развлечение, становится нормальной мысль о том, что Победа может быть таким же шоу, как Камеди-клаб. Подлинная Победа заменяется целлулоидной развлекательной версией, которую она может не пережить.
В чем проблема этой версии? В ней Победа зависит не от объективных исторических причин, а от стихийных реакций потребителей, склонных к упрощениям и отсутствию рефлексии. Победа утрачивает уникальность и выпускается массовым тиражом для всех, теряя свое важнейшее свойство - вести за собой сквозь десятилетия туда, на ступени Рейхстага, к каждому из тех, кто погиб и кто выжил. Кстати, вы никогда не думали, что такое гибель на ступенях Рейхстага 30-го апреля 1945-го? За день-два до Победы, когда все предопределено, когда позади четыре года, когда «еще немного, еще чуть-чуть»…Невозможно представить.
Пилотки и знамена сегодняшних дней это валюта, на которую культурное мещанство пытается купить трагедию. В ходе этой оплаты неизбежно происходит инфляция этих вещей, а с ней и Победы. Поэтому с каждым годом все больше пафоса, шума, наклеек, квазипатриотической риторики, веселья, развлечений, с помощью которых ведется возгонка победного настроения, надлежащих, как всем кажется, чувств. И именно в экспоненциальном росте пилоток и преувеличенно фальшивом внимании к ветеранам отчетливо видно ощущение утраты той трагической реальности, которую мы называем Победой. Уходящие на глазах ветераны передали нам право на Победу, а наследники оказались недостойны чести. Последние и сами это чувствуют и оттого столько трескотни и пафоса, которыми стараются задрапировать отчетливое понимание того, что Победа бездарно растрачена. И это не исправить. Ничем.
Сегодня Победа это не место трескотни и ленточек. Это пространство немоты, ибо выразить ее нельзя. Молчания, ибо сегодня уже погибли почти все, кто помнит Победу, ушли “на страну далече”, воссоединились. Мы никогда не сможем поставить себя на место погибших, не сможем воссоздать их жизнь и сказать “с их точки зрения”. И не стоит себя обманывать. Они ушли, а, значит, больше не будет подлинных, правдивых, щемящих фильмов и книг о войне. Значит, не нужно больше ничего снимать и писать – это будет ложь, что видно по современным поделкам. Можно только помолчать. У фотографии или могил. И в этом молчании, в его «гласе хлада тонка» мы услышим, почувствуем Победу. Если настроена душа.
С Днём Победы!
В советское время одним из важнейших показателей серьезности книги, ее качества и уровня являлась труднодоступность. За «Нервом» Высоцкого, знаменитым «белым» двухтомником Цветаевой ездили далеко в провинцию, в другие республики, ходили на московские и ленинградские книжные «черные рынки». Двадцать с лишним лет назад любые книги стали общедоступны. И вдруг…Книгу «Страдающее средневековье» после выхода мы не могли найти несколько недель. «Только что была», «нет в наличии», «разобрали» - об этом нам говорили во всех серьезных книжных магазинах Москвы. Такого ажиотажа, причем не созданного искусственно, причем не вокруг книги модного автора, нам не встречалось много лет. После этого найти книгу стало для нас принципиальным вопросом.
И вот, все произошло. Книга эта действительно необычна. Она выращена из одноименного сообщества «ВКонтакте» (https://vk.com/souffrantmittelalter), что является, очевидно, началом новой эры в истории научной и научно-популярной литературы. Сообщество лет шесть назад основали студенты семинара ВШЭ по медиевистике, которым руководит крупный медиевист М. Бойцов и прославилось оно необычной формой пропаганды средневекового искусства – там постили средневековые миниатюры со смешными актуальными подписями. Сообщество стало невероятно популярным (более трехсот тысяч подписчиков), материала накопилось много и возникла идея создания книги. Однако администраторы паблика решили не просто перенести на бумагу «веселые картинки» - смотреть их долго в любом случае невозможно – а воспользоваться возможностью создать серьезную и актуальную работу по средневековой иконографии. Работу над книгой возглавил специалист по демонологии М. Майзульс, который решил сделать основой книги малоизвестные изображения, которые нарушают наши привычные представления о Средневековье, как времени благочестия и смирения. Оказалось, что сотни иллюстраций средневековых рукописей содержат сцены откровенных непристойностей, кощунств, издевательств над теми вещами, которые являлись для человека того времени неприкосновенными да и сегодня остаются таковыми. Не случайно предваряет книгу серьезное и актуальное в свете современного радикального акционизма рассуждение о границах дозволенного и недозволенного в искусстве, критериях и их деформациях, возможностях выносить суждения. Книга выбивает почву из под ног многих «ревнителей благочестия», строящих свои представления о допустимом и недопустимом на противопоставлении нынешних порочных времен и доброго старого прошлого, где царила благодать, святость, чистота и взаимное умиление.
После этого большого «введения», представляющего собой самостоятельное исследование, книга в подробностях знакомит читателя с «запретными темами» средневекового искусства, разнесенными по разделам: «Звериное», «Человеческое», «Божественное». Названия параграфов порой провокационно: «благочестивые ослы, сексуальный декор», святые «трансвеститы»». Последние главы книги рассматривают использование алхимической символики в христианском мистицизме. Впервые под одной обложкой объединены темы, о которых почти нет исследований, но при этом эти темы интересны почти всем, так как очень близки современному человеку. Авторы знакомят читателя с современным состоянием исследований по всем этим темам и приводят основательную библиографию для тех, кто хотел бы двинуться далее. Средневековье в данной книге становится многомерным и полиморфным пространством, в котором всему есть свое место.
Данная книга демонстрирует принципиально новую стратегию взаимодействия между читателем и автором, стратегию, родившуюся в эпоху информационных технологий. Перед нами, без сомнения, принципиально новая научная книга, рассчитанная не на членов научного сообщества (как обычно бывает), а на самого простого человека, интересующегося темой Средневековья. Однако в ней нет заигрывания с читателем, попытки опуститься до его уровня (о опускаться за читателем можно бесконечно), а есть хороший стимул к саморазвитию. Если интересно – сделай усилие, чтобы стало еще интереснее.
И вот, все произошло. Книга эта действительно необычна. Она выращена из одноименного сообщества «ВКонтакте» (https://vk.com/souffrantmittelalter), что является, очевидно, началом новой эры в истории научной и научно-популярной литературы. Сообщество лет шесть назад основали студенты семинара ВШЭ по медиевистике, которым руководит крупный медиевист М. Бойцов и прославилось оно необычной формой пропаганды средневекового искусства – там постили средневековые миниатюры со смешными актуальными подписями. Сообщество стало невероятно популярным (более трехсот тысяч подписчиков), материала накопилось много и возникла идея создания книги. Однако администраторы паблика решили не просто перенести на бумагу «веселые картинки» - смотреть их долго в любом случае невозможно – а воспользоваться возможностью создать серьезную и актуальную работу по средневековой иконографии. Работу над книгой возглавил специалист по демонологии М. Майзульс, который решил сделать основой книги малоизвестные изображения, которые нарушают наши привычные представления о Средневековье, как времени благочестия и смирения. Оказалось, что сотни иллюстраций средневековых рукописей содержат сцены откровенных непристойностей, кощунств, издевательств над теми вещами, которые являлись для человека того времени неприкосновенными да и сегодня остаются таковыми. Не случайно предваряет книгу серьезное и актуальное в свете современного радикального акционизма рассуждение о границах дозволенного и недозволенного в искусстве, критериях и их деформациях, возможностях выносить суждения. Книга выбивает почву из под ног многих «ревнителей благочестия», строящих свои представления о допустимом и недопустимом на противопоставлении нынешних порочных времен и доброго старого прошлого, где царила благодать, святость, чистота и взаимное умиление.
После этого большого «введения», представляющего собой самостоятельное исследование, книга в подробностях знакомит читателя с «запретными темами» средневекового искусства, разнесенными по разделам: «Звериное», «Человеческое», «Божественное». Названия параграфов порой провокационно: «благочестивые ослы, сексуальный декор», святые «трансвеститы»». Последние главы книги рассматривают использование алхимической символики в христианском мистицизме. Впервые под одной обложкой объединены темы, о которых почти нет исследований, но при этом эти темы интересны почти всем, так как очень близки современному человеку. Авторы знакомят читателя с современным состоянием исследований по всем этим темам и приводят основательную библиографию для тех, кто хотел бы двинуться далее. Средневековье в данной книге становится многомерным и полиморфным пространством, в котором всему есть свое место.
Данная книга демонстрирует принципиально новую стратегию взаимодействия между читателем и автором, стратегию, родившуюся в эпоху информационных технологий. Перед нами, без сомнения, принципиально новая научная книга, рассчитанная не на членов научного сообщества (как обычно бывает), а на самого простого человека, интересующегося темой Средневековья. Однако в ней нет заигрывания с читателем, попытки опуститься до его уровня (о опускаться за читателем можно бесконечно), а есть хороший стимул к саморазвитию. Если интересно – сделай усилие, чтобы стало еще интереснее.
ВКонтакте
Страдающее Средневековье
Боль, страдания и унижения в Средневековом мире и современной России
В День России вернёмся к одному актуальному тексту
О происхождении терминов «Русь» и «Россия» ведутся горячие споры уже не первое столетие. Не касаясь этого сложного вопроса (кто интересуется подробностями, может для начала посмотреть комментарий к «De admini-strando imperio» Константина VII Багрянородного), можно отметить любопытную закономерность.
От «Руси» произошел этноним «русский», ставший универсальным и очень распространенным термином на протяжении нескольких столетий от Владимира Крестителя до Петра Первого. Уже в IX в. термин «Русь» (Rus) перешел в Европу (оно есть в знаменитом «Баварском географе») и там утвердился.
Однако, как отмечает филолог О.Трубачев, в латинской западной книжной традиции было принято добавлять к этническим названиям окончание «ia», поэтому именно в западной книжной традиции впервые возник термин «Rusia» («Russie» «Russia» и т.д.) или «Россия», начавший проникать в конце XVI в. назад на Русь. То есть уже в «Россию».
Слово «российский» с начала было высоким, царским словоупотреблением и только в конце XVII– начале XVIII вв. стало вытеснять термин «русский», точно обозначая смену исторической парадигмы и попытки европейской интеграции.
И с этого момента периодическая смена «российского» «русским» и наоборот в языке стала довольно точным индикатором, отмечающим то стремление России к Западу, то поиски национальной идентичности.
Примечательно, что термин «российский» активно употреблялся при Петре Первом (термин «россияне» впервые применен в надгробном слове Стефану Яворскому), о «российском» языке пишет и М.В.Ломоносов. В целом в XVIII столетии, когда была сделана наиболее яркая попытка подражать Западу, слово «русский» было почти вытеснено словом «российский».
Однако в первой половине XIX столетия, когда после Отечественной войны 1812 года растет национальное самосознание, термин «русский» возвращается в обиход. Так, у Пушкина слово «российский» употреблено только 53 раза, в то время как слово «русский» 572 раза. Попытки выбора собственного исторического пути на рубеже XIX-XX вв. отмечены в равной степени употреблением термина «российский» и «русский», однако на волне патриотического подъема в Первую Мировую войну и антинемецких настроений термин «русский» опять занял лидирующие позиции в языке.
В ХХ столетии термином «советский» фактически осуществили подмену слова «русский», четко, хотя и в рамках «коллективного бессознательного» отметив «собственную гордость», уникальность и своеобразие избранного пути.
В 1990-е годы, когда был вновь взят курс на западные ценности и начался распад и хаос, слово «российский», «россияне» стремительно вернулось в обиход. Примечательно, что словом «российский» в 1990-х годах стало отмечаться нейтральное или положительное, имеющее отношение к России, в то время как термином «русский» отмечались преимущественно отрицательные явления («русская мафия», «новые русские», «русский бизнес»). С начала нового столетия в связи со сменой политического курса и восстановлением национального достоинства вновь начинает активно входить в обиход термин «русский» и позитивном, положительном, определенном смысле.
Так же как быстро выходит из употребления, например, неопределенный и отстраненный термин «эта страна», в 1990-е гг. повсеместно применявшийся у нас к России.
Эта деталь заставляет задуматься над тем, что свидетельством изменения общественной парадигмы могут явиться вещи на первый взгляд не заметные, но повсеместные (как, например, два слова «типа» и «как бы», вошедшие в язык в начале эры виртуальной реальности и отмечающие бессознательную условность любых понятий).
Подробнее о том, откуда берется термин «Россия», когда он заменяет собой «Русь», как возникли термины «Великая Росия», «Расея», почему первоначально наша страна называлась «Росия», с одним «с», а потом «Россия» можно узнать в книге известного ученого Б.М.Клосса «О происхождении названия «Россия»» (М., 2012) – первом научном исследовании на эту тему.
О происхождении терминов «Русь» и «Россия» ведутся горячие споры уже не первое столетие. Не касаясь этого сложного вопроса (кто интересуется подробностями, может для начала посмотреть комментарий к «De admini-strando imperio» Константина VII Багрянородного), можно отметить любопытную закономерность.
От «Руси» произошел этноним «русский», ставший универсальным и очень распространенным термином на протяжении нескольких столетий от Владимира Крестителя до Петра Первого. Уже в IX в. термин «Русь» (Rus) перешел в Европу (оно есть в знаменитом «Баварском географе») и там утвердился.
Однако, как отмечает филолог О.Трубачев, в латинской западной книжной традиции было принято добавлять к этническим названиям окончание «ia», поэтому именно в западной книжной традиции впервые возник термин «Rusia» («Russie» «Russia» и т.д.) или «Россия», начавший проникать в конце XVI в. назад на Русь. То есть уже в «Россию».
Слово «российский» с начала было высоким, царским словоупотреблением и только в конце XVII– начале XVIII вв. стало вытеснять термин «русский», точно обозначая смену исторической парадигмы и попытки европейской интеграции.
И с этого момента периодическая смена «российского» «русским» и наоборот в языке стала довольно точным индикатором, отмечающим то стремление России к Западу, то поиски национальной идентичности.
Примечательно, что термин «российский» активно употреблялся при Петре Первом (термин «россияне» впервые применен в надгробном слове Стефану Яворскому), о «российском» языке пишет и М.В.Ломоносов. В целом в XVIII столетии, когда была сделана наиболее яркая попытка подражать Западу, слово «русский» было почти вытеснено словом «российский».
Однако в первой половине XIX столетия, когда после Отечественной войны 1812 года растет национальное самосознание, термин «русский» возвращается в обиход. Так, у Пушкина слово «российский» употреблено только 53 раза, в то время как слово «русский» 572 раза. Попытки выбора собственного исторического пути на рубеже XIX-XX вв. отмечены в равной степени употреблением термина «российский» и «русский», однако на волне патриотического подъема в Первую Мировую войну и антинемецких настроений термин «русский» опять занял лидирующие позиции в языке.
В ХХ столетии термином «советский» фактически осуществили подмену слова «русский», четко, хотя и в рамках «коллективного бессознательного» отметив «собственную гордость», уникальность и своеобразие избранного пути.
В 1990-е годы, когда был вновь взят курс на западные ценности и начался распад и хаос, слово «российский», «россияне» стремительно вернулось в обиход. Примечательно, что словом «российский» в 1990-х годах стало отмечаться нейтральное или положительное, имеющее отношение к России, в то время как термином «русский» отмечались преимущественно отрицательные явления («русская мафия», «новые русские», «русский бизнес»). С начала нового столетия в связи со сменой политического курса и восстановлением национального достоинства вновь начинает активно входить в обиход термин «русский» и позитивном, положительном, определенном смысле.
Так же как быстро выходит из употребления, например, неопределенный и отстраненный термин «эта страна», в 1990-е гг. повсеместно применявшийся у нас к России.
Эта деталь заставляет задуматься над тем, что свидетельством изменения общественной парадигмы могут явиться вещи на первый взгляд не заметные, но повсеместные (как, например, два слова «типа» и «как бы», вошедшие в язык в начале эры виртуальной реальности и отмечающие бессознательную условность любых понятий).
Подробнее о том, откуда берется термин «Россия», когда он заменяет собой «Русь», как возникли термины «Великая Росия», «Расея», почему первоначально наша страна называлась «Росия», с одним «с», а потом «Россия» можно узнать в книге известного ученого Б.М.Клосса «О происхождении названия «Россия»» (М., 2012) – первом научном исследовании на эту тему.
В связи с успешным началом Чемпионата мира по футболу обратим внимание на некоторые интересные трансформации футбола в последнее десятилетие, трансформации, отражающие глобальные процессы.
Что происходит в целом? Процесс игры становится все более зрелищным и не менее важным, чем результат, который может быть вполне предсказуем. Практики концертных шоу все больше проникают в фанатскую среду, которая не может избежать влияния современной сценической поп культуры и начинает меняться. Выражается это, в частности, в том, что заметно растет количество молодых девушек-болельщиц, которые все чаще болеют не за команду или клуб, а за отдельного игрока, создают из него и того, что с ним связано, кумира со всеми сопутствующими этому процессу атрибутами. Не случайно наибольшим успехом все больше пользуются игроки с привлекательной внешностью.
Футбол превращается в бизнес-процесс, где опять же, результат является лишь частью общей маркетинговой стратегии. Игрок, как и все, что с ним связано, становится товаром, имеющий вполне конкретную, осязаемую цену. Бизнес-составляющая футбола на глазах истребляет такое явление, как чисто национальные команды и выводит на первый план продавцов, финансистов, владельцев клубов и т.д., которые владеют технологиями раскрутки и продажи зрелища, в то время как игрок и игра все больше отходят на второй план и теряют свою уникальность. То есть футбол превращается в особую сферу общественного бытия, куда можно спрятаться от проблем окружающего мира, развлечься, встряхнуться и в которой сама спортивная составляющая уже почти не важна.
Любопытная и немаловажная деталь - футбол в современном обществе является конкурентом религии, её альтернативой. Согласно общей тенденции секуляризации религиозного и сакрализации повседневного, сегодня футбол становится феноменом постхристианского западного мировоззрения.
Согласно двум социологическим опросам, проведенным накануне чемпионата мира 2006 г. самоидентификация с футбольным клубом или сборной сильнее любого другого вида самоидентификации, в том числе религиозной (Англия) и семейной (Нидерланды). Схожие результаты давали и опросы в Италии. Сакрализуются места проведения матчей, цвета команд, как святыни раздаются фрагменты покрытий стадионов. Матчи проводится в субботу и воскресенье, причём в последние годы все чаще днём, и таким образом человек автоматически ставится перед выбором - или футбол или религия. Наиболее бурно развитие фанатского движения происходит в странах, где религия до последнего времени играла или играет весьма заметную роль - Италия, Испания, Португалия, Греция, Турция, Россия.
На эту тему нового места футбола существует, пожалуй, единственная статья с названием, приобретающим особое значение в свете вчерашней победы над саудитами: "Ислам в европейском футболе". Опубликована она в научном сборнике "Мир ислама" и содержит много интересных наблюдений над религиозной составляющей игры. Поскольку сборник малодоступен, а в сети статьи нет, мы публикуем скрины статьи полностью.
Что происходит в целом? Процесс игры становится все более зрелищным и не менее важным, чем результат, который может быть вполне предсказуем. Практики концертных шоу все больше проникают в фанатскую среду, которая не может избежать влияния современной сценической поп культуры и начинает меняться. Выражается это, в частности, в том, что заметно растет количество молодых девушек-болельщиц, которые все чаще болеют не за команду или клуб, а за отдельного игрока, создают из него и того, что с ним связано, кумира со всеми сопутствующими этому процессу атрибутами. Не случайно наибольшим успехом все больше пользуются игроки с привлекательной внешностью.
Футбол превращается в бизнес-процесс, где опять же, результат является лишь частью общей маркетинговой стратегии. Игрок, как и все, что с ним связано, становится товаром, имеющий вполне конкретную, осязаемую цену. Бизнес-составляющая футбола на глазах истребляет такое явление, как чисто национальные команды и выводит на первый план продавцов, финансистов, владельцев клубов и т.д., которые владеют технологиями раскрутки и продажи зрелища, в то время как игрок и игра все больше отходят на второй план и теряют свою уникальность. То есть футбол превращается в особую сферу общественного бытия, куда можно спрятаться от проблем окружающего мира, развлечься, встряхнуться и в которой сама спортивная составляющая уже почти не важна.
Любопытная и немаловажная деталь - футбол в современном обществе является конкурентом религии, её альтернативой. Согласно общей тенденции секуляризации религиозного и сакрализации повседневного, сегодня футбол становится феноменом постхристианского западного мировоззрения.
Согласно двум социологическим опросам, проведенным накануне чемпионата мира 2006 г. самоидентификация с футбольным клубом или сборной сильнее любого другого вида самоидентификации, в том числе религиозной (Англия) и семейной (Нидерланды). Схожие результаты давали и опросы в Италии. Сакрализуются места проведения матчей, цвета команд, как святыни раздаются фрагменты покрытий стадионов. Матчи проводится в субботу и воскресенье, причём в последние годы все чаще днём, и таким образом человек автоматически ставится перед выбором - или футбол или религия. Наиболее бурно развитие фанатского движения происходит в странах, где религия до последнего времени играла или играет весьма заметную роль - Италия, Испания, Португалия, Греция, Турция, Россия.
На эту тему нового места футбола существует, пожалуй, единственная статья с названием, приобретающим особое значение в свете вчерашней победы над саудитами: "Ислам в европейском футболе". Опубликована она в научном сборнике "Мир ислама" и содержит много интересных наблюдений над религиозной составляющей игры. Поскольку сборник малодоступен, а в сети статьи нет, мы публикуем скрины статьи полностью.