Свобода
 
Крыльями оземь хлопала,
Пыль в летний зной нагнетая,
В спину кричали: «Убогая,
Нет тебе места в стае».
 
В небо пол сердца выпрастав,
Солнце скребя ногтями,
Горло деря неистово:
«Вы, мол, меня же звали».
 
Кровью слова заливала,
Нежные руки поранив,
Билась она и стонала,
Словно волна о камень...


(Из сборника «Книга»)

Глобальная война в глобальной деревне
Часть I
Дмитрий Шелест

Пожалуй ничто так не разочаровывает наивных потребителей различного рода футуристических опусов и прогнозов, как «несбывание» тех или иных описаний будущего. Такие «едоки прогнозов» искренне радуются жюльвернам и с непониманием смотрят на Станислава Лема.

Вот и тексты визионера Маршала Маклюэна скиптически воспринимаются академиками практически в силу их ожидания прямого описания грядущего. Ну а «глобальная деревня», это что за научный термин?!

Я намекал: стоит предположить, что весь мир вступил в период интенсивных войн. И если после Второй мировой войны конфликты имели периферийное значение как один из инструментов глобальной политики, то в третьем десятилетии XXI века силовые решения становятся основным механизмом.

🔽🔽🔽

🔼🔼🔼
Глобальная война в глобальной деревне
Часть II
Дмитрий Шелест

Будучи современным человеком, принимая как должное мир сетей и гаджетов, я не увидел то, о чём говорил канадский провидец более полувека назад. Вот как это описали в «Войне и мире в глобальной деревне» (1968) Маклюэн в соавторстве с Квентином Фиоре. И вот он, главный, пусть и не самый оригинальный посыл: «Цивилизация мать войны».

Но всё дело в том, что на каждом этапе развития Homo Sapiens приобретает всё более разрушительные черты (тоже не новость).

В рамках теории медиа Маклюэна с людьми происходят радикальные перемены. Вуаля! «Человек — робот не только в личных рефлексах, но и в культурном поведении, и во всех реакциях на продолжения тела, которые мы называем технологиями.» То есть в текущей развёртки нашей цивилизации все мы трансформируемся в иные существа.

Более того, человечество обретает инструмент для глобального насилия. «Компьютер — по всем параметрам самое экстравагантное из всех технологических одеяний, когда-либо разработанных человеком; он есть расширение нашей центральной нервной системы.» Причём говоря об одеянии Маклюэн и Фиоре рассуждают не о casual style милых городских жителей а, фактически, об эволюции доспехов. Так «глобальная деревня» становится «глобальной войной».

По сути авторы культового боевика «Терминатор» осознанно или нет, описывая SkyNet и проектируя робота T 800, создали образ нового человека. Герой Арнольда Шварценеггера – это по сути усиленная версия «человека Маклюэна».

Но умница-Маклюэн идёт дальше. Он не прямо, опосредованно, вносит следующее утверждение: всеобщие алгоритмы глобальных медиа лишают нас базовых смыслов. «Если он [смысл] полностью исчезнет, то, боюсь, потеря будет огромной. Именно он был отличительной чертой современной Европы. Именно он придавал блеск любым формам правления, еще со времен азиатских империй и, может быть, государств античного мира в период расцвета...» Это было сказано в 1968 году, боюсь, исчезновение общечеловеческих смыслов реальность XXI века.

И вот, на месте экзистенциальных идей, общечеловеческих нарративов выползают «привлекательные иллюзии», которые, на мой взгляд, в первую очередь овладевают не умами миллионов обывателей, нет. Иллюзорные модели и алгоритмы становятся руководством к действию для многих (пока не всех) владык, лидеров и прочих крупных и мелких бесов политического квази-олимпа. Простота выводов на уровне геббельсовской пропаганды залог успеха в закатывающейся цивилизации XXI века.

Остаётся главный вопрос: так ли всё безысходно? Нет! Очевидно, что гуманистическая составляющая, альтруизм, критическое мышление, здоровое любопытство – по-прежнему неотъемлемая часть личности. Не менее очевидно, что любая дистопия по мере развития, порождает сопротивление и отторжение. То есть общество не может беспрестанно скатываться в
«тёмные века», равно как и парить в «светлом коммунистическом будущем».

Электронная среда не порождает Терминатора Т 800 по умолчанию, равно как и цифровой луддизм не гармонизирует цивилизацию. Решение находится в двух плоскостях: личной ответственности и коллективном гуманизме. Это огромная работа, без которой не реализуется сообразно человеку пространство. Но Маршалу Маклюэну всё равно спасибо!

Переделка человека равна переделке человечества?
Дмитрий Шелест
Часть I

Уже много или очень много сказано про нарастающий кризис гуманизма, про накатывающуюся череду войн. Много говорилось об угрозах со стороны информационных технологий. Но хочется затронуть иную угрозу для нашего будущего.

Ограниченность ресурсной базы, ухудшение возможностей доступа к полезным ископаемым, невозможность постоянно увеличивать уровень потребления энергии и сокращение производства реальных новаций в техносфере - всё это в массе своей говорит о том, что экспоненциальное развитие техники закончится к 2050 году. Однако человечество настолько превыкло пользоваться «костылями» научно-технического прогресса (НТП), что вряд ли готово остановить применение в нечеловеческих механизмов.

И вот, время пришло, когда, по словам специалиста по искусственному интеллекту Родни Брукса: «Мы уже начали превращать аналитические инструменты молекулярной биологии, развитые за последние пятьдесят лет, в инженерные инструменты. Это позволяет нам манипулировать самой жизнью, в том числе и человеческой, на самом фундаментальном уровне». Причём наша цивилизация не осознаёт возможностей и опасностей инструментария для вмешательства в геном человека, не столько для медицинских манипуляций, сколько для реализации социальной практики, которая потрясёт государства, общество и индивида.

🔽🔽🔽

🔼🔼🔼

Часть II

Проблема заключается не только в том, когда та или иная технология получит достаточное хождение на рынке и станет общеупотребимой практикой, и даже не в том, какие конкретные процессы в генетических технологиях будут доминировать через 20-30 лет. Вопрос необходимо ставить иным образом: Насколько будут изменяться сами социальные практики? Будет ли меняться образ человека в нашем представлении, человека как он есть сейчас? А ведь почти триста лет назад Иммануил Кант предупреждал: «… Ничто так не вредит расширению наших знаний, как нескромное желание знать приносимую ими пользу ещё до исследования и даже до того, как можно себе составить хоть какое-нибудь понятие об этой пользе…».

В техническом отношении генная инженерия является последовательностью действий, направленных на искусственный разрыв цепочки гена и включение в него дополнительного фрагмента того или иного носителя информации. Но, помимо этого, коррекция генома раскрывает в обществе социальную нераскрытые социальные потребности. В этом отношении целесообразно говорить не о полезности генной инженерии человека как перспективы создания новых свойств Homo sapiens, а как о новых горизонтах трансформации общества. И теперь давайте представим от чего мы отталкиваемся. Человечество живёт в мире ускоренного вещного потребления. Манипуляция с геномом – это рыночный продукт, чьё использование не ограничится только медициной. В конце концов хирургия породила сферу, которая только условно относится к здравоохранению – пластическую хирургию. Остаётся только уловить, в каких этических условиях будет действовать генная инженерия в XXI веке. Кто сможет помешать изменять качества, за которые ранее «отвечала» эволюция?

Изменение социальной парадигмы и общественного уклада станет естественной ценой за включение нового фактора, воздействующего цивилизации. Способность генетиков корректировать болезни человека в масштабе развитого мира станет первым шагом в этом направлении. Возможность массово проектировать свойства на пренатальной стадии развитии плода будет шагом номер два в этом направлении. И в-третьих, трансформация генома для придания индивиду каких-либо конкретных свойств в течение жизни определит генную инженерию как социальную практику, обрастающую традициями и нормативами.

🔽🔽🔽

🔼🔼🔼

Часть III

Открывающиеся возможности генетической коррекции положат начало возникновению определённого неравенства: способность к сохранению здоровья, усилению тех или иных функций, ранее предполагавших врождённые качества, будут доступны группам избранных. При этом развитие возможностей генетической трансформации не удешевит эту услугу. Можно утверждать, что на первоначальном этапе внедрения и выведения на рынок она будет сознательно удерживаться в ценовом диапазоне, доступном минимальному числу жителей Земли.

Естественно, что бедные будут становиться беднее в мире переделок. Рестайлинг генов станет таким же способом сохранения и приумножения капитала, как и приобретение ювелирных украшений. В условиях ухудшения окружающей среды здоровье может стать предметом вожделения миллионов, оставаясь достижимой для единиц. Но, постепенно, генетическая трансформация станет частью социального инжиниринга. То, что человек не сможет купить, ему будет навязываться обществом, вынуждая принять его новые функции, чуждые ему, но необходимые цивилизации. Так социум проведёт новую границу между различными слоями общества, выводя отчуждение на уровень межвидовой конкуренции в дикой природе. И постепенно миру будут явлены новые люди, а общество станет множеством специализированных человеческих существ. Они станут последствием широкого применения технологии, предполагающей освобождение существа новой цивилизации от многих болезней и врождённых дефектов. Но, как и другие новации в области науки, генная инженерия, шагнув из лабораторной среды в социальную, обретёт иные возможности, прямо или косвенно влияющие на человеческую общность. Генетические технологии заживут своей жизнью, подчиняясь внутренней логике развития. А ко злу или к добру, покажет недалёкое будущее.

***

Да, осень вновь и вновь, и я пока один.
И сдавленность в груди проскакивает реже,
И мрачный строй не выросших седин
Не мучает меня кошмарами как прежде.

Да, осень вновь и вновь напоминает нам
О жизни и о смерти потаенной.
А я иду, и листьев желтый хлам
Метается по призрачной арене.

Прозрачный воздух. Осень. Да, опять
Смущенные мечты, несмелые признания.
Нет, я еще не стар, и время все не вспять
Течет в кристально чистое сознанье.


(Д. Шелест из сборника «Книга» 1994)

О возможностях сохранения капитализма

Дмитрий Шелест

Капитализм как всеобъемлющая система нашей цивилизации переживает не лучшие времена. В качестве гипотезы можно предположить, что это происходит одновременно с кризисом всех цивилизационных структур. Однако, мир капитализма-мир модерна существует почти пол тысячелетия.

Существуют разные точки зрения на этот феномен, но я соглашаюсь с теми авторами, которые ведут «отсчёт» капитализма с начала огораживания в Англии и Германии. Изгнание крестьян с сельскохозяйственных земель ради увеличения поголовья овец, создание мануфактур как предтечи массового производства, дальнейшее использование паровых машин, которые, по Марксу, и породили новую экономическую формацию. И главное здесь не экономическая составляющая капитализма, а бесчеловечность столь же технологичная как и массовое производство.

Но капитализм, как бы мы к нему не относились, эволюционировал. И, к сожалению, то, что может прийти на смену обществу капитала выглядит более ужасающим, чем капиталистические отношения времён Чарльза Диккенса. Но есть ли шанс выжить у этой системы в будущем, к середине века?

Шансы есть, но они далеки от либертарианских утопий, равно как и от коммунистической революции до 2050 г.
Первый шанс – это капитализм войны. Фактически «военный проект» реализуется сегодня. Специфика весьма очевидна: высокая доходность в сфере военно-промышленного комплекса; политически ориентированный рынок; все издержки ложатся на проигравшую сторону. Не стоит недооценивать такое грядущее. В глобальном мир войны могут длиться годами и мигрировать из региона в регион, так что заработок обеспечен.

Второй шанс – глобальный венчурный капитализм. Говоря о возможности такого развития, я опираюсь на утверждения многих экономистов (напр. Т. Пикетти) о длительном снижение доходности на капитал. Мир охватывает эпидемия «странных», а иногда и нелепых проектов. Жилой комплекс на Марсе, фермы насекомых, удлинение жизни и прочие вменяемые и безумные венчуры всё больше и больше напоминают «Тюльпановую лихорадку», а не созидательную деятельность в духе Й. Шумпетера.

И, наконец, третий шанс, назовём его социокапитализм. Этот шанс – не столько гуманистически ориентированная трансформация, сколько образование различных симбиозов финансово-промышленных субъектов и «подведомственного» населения. Эта своеобразное продолжение социальной ответственности бизнеса, носящее определённые феодальные черты, практики пожизненного найма или семейных предприятий.

Замечу, я не сказал ничего нового: все упомянутые тенденции в том или ином виде существуют и в настоящем. Но рассуждая о феодальном капитализме, о некой «Железной пяте», «Дивном новом мире» или, в конце концов об оруэлловской безнадёге, мы не хотим видеть того, что есть. Громоздить нелепые дистопии это также смехотворно, как и грезить о всемирной пролетарской революции в ближайшие 20 лет. А ведь даже классик марксизма – Фридрих Энгельс – говорил о значительных адаптивных возможностях современного ему строя.

Владимир Путин и «государство Путина»
Дмитрий Шелест

Существует ряд государств, положение которых (военное, географическое, экономическое и т. д.) привлекает внимание к персоне национального лидера вне зависимости от его личных и деловых качеств. Российская Федерация и действующий Президент РФ Владимир Владимирович Путин очевидный пример такой ситуации. Его персону наделяют демоническими или сакральными чертами в зависимости от точки зрения околополитических фантазёров. В то же время не стоит забывать, что даже монарх, обладающий абсолютной властью, не может мановением жезла изменить государство и подданных. Историческая инерция, существующее положение дел во внешней и внутренней политике, экономический базис и культурные традиции — условия, которые вынужден принимать любой правитель.

Таким образом, я предлагаю говорить не столько о фигуре действующего Президента страны, сколько о генезисе Российской Федерации, в которой волею судеб на высшем государственном посту оказался Владимир Путин в определённый исторический период. В этом ключе стоит упомянуть и мнение Льва Толстого о незначительности роли отдельной личности в истории, и взгляды Карла Маркса на значимость глубинных социально-экономических явлений вне какой-либо персоны. Русский и немецкий гении видели процесс, который либо принимал тот или иной исторический персонаж и выигрывал или же, наоборот, отказывался принимать очевидное, упуская шансы достичь чего-либо. Вероятно, с процессов и стоит начинать.

Владимир Путин и «государство Путина»

Контрреволюция 1991-1999 гг.

Вполне понятно утверждение о том, что современная Россия начала формироваться с момента распада Советского Союза. Но можно сказать и иначе: Российская Федерация — это последствие контрреволюционного переворота, когда советский проект был замещён реставрацией квазикапиталистического режима. В период с 1991 года, когда Беловежское соглашение похоронило СССР, до расстрела российского Парламента в 1993 году советское государство превратилось в свою противоположность.

Говоря о распаде Советского Союза, не стоит рьяно пытаться искать внешних операторов этого процесса. Первое в мире государство рабочих и крестьян было основательно подточено эррозией недоверия со стороны граждан и отсутствием видения будущего и путей к нему у советской бюрократии. Бюрократическая номенклатура не стала проводить капитальный ремонт государства, его пошатнули, подтолкнули и советский народ очутился совершенно в ином мире.

Однако аппаратная номенклатура (бенефициары предыдущего строя) во многом была отодвинута от новых возможностей более стремительными, жестокими, беспринципными и более дальновидными соперниками. В малом и большом масштабе в России воцарился олигархат. То, что назвали «семибанкирщиной», закрепилось как устойчивая структура и на федеральном уровне, и на уровне регионов в миниатюризированном виде.

Назвать это капиталистическим обществом можно только со значительными допущениями. Подобное устройство скорее походило на ранний капитализм городов-государств XIV века, чем на государства Западной Европы конца XX века.

Определённый плюс этого периода состоял в том, что пока народившиеся капиталистические магнаты спешно делили советские активы, на более низовом уровне начал формироваться малый и средний бизнес не связанный с приватизационной активностью. На начальном этапе формализация олигархического государства была несколько отсрочена, что позволило некоторое время существовать в относительно либеральном режиме, и демократические процедуры выполнялись до монополизации власти крупным капиталом.

Одновременно, процессы распада СССР, названные Владимиром Путиным «крупнейшей геополитической катастрофой», прямо или косвенно привели по разным подсчётам к гибели от полутора до двух миллионов человек. В стране увеличился уровень безработицы неведомый в Советском Союзе, невыплаты зарплаты, рост преступности, разрушались культура, наука и образование. Всё это также затормозило на несколько лет окончательный раздел страны финансово-промышленными группами.

К концу 1990-х условность управляющего Российской Федерацией Президента Бориса Ельцина на фоне растущего могущества народившихся олигархов привела к закономерному итогу. Психопатические гордыня и жадность не лучшие советники для создания альянсов, движения к компромиссам и уж тем более для формирования государственной повестки в целом. Всем этим людям, точнее олигархическим группам необходим был арбитр, который бы хоть как-то уравновешивал непомерные аппетиты новых хозяев жизни. Кроме этого оказалось, что народ также способен иметь своё мнение и выражать его не всегда самым приятным образом для новоявленных элит.

Проходившая на этом фоне контртеррористическая операция в Чеченской республике, отсутствие авторитета на внешнеполитическом контуре усугубляли ситуацию. Естественно, необходим был медиатор, который бы учитывал и мнение самоназванных элит, и мог предупреждать возможности новых революций. Так, эпоха Ельцина закончилась несколько раньше, чем Борис Николаевич сказал: «Я устал, я ухожу».

Владимир Путин и «государство Путина»

Бюрократический реванш 2000-2018 гг.

Почему-то вспоминая биографию Владимира Путина и его сторонники, и его критики акцентируют внимание службе в Комитете государственной безопасности (КГБ) СССР, как на принадлежности к некоему тайному ордену. Конечно, наделение КГБ всеведением и таинственным флёром мало удивляет, но стоит учитывать и то, что «контора» была государственной, то есть бюрократической организаций.

Владимир Владимирович помимо принадлежности к кадровому составу спецслужбы был вполне себе государственным человеком, бюрократом (без негативного или позитивного контекста), разве что более информированным. Движение по восходящей от заместителя мэра Санкт-Петербурга до Президента самой большой страны с промежуточными остановками на должностях заместитель руководителя Управления делами президента РФ, заместителя руководителя Администрации президента РФ, директора ФСБ РФ и, наконец, премьер-министра стало одновременно своеобразным бюрократическим реваншем как новой, так и оставшейся советской номенклатуры.

По сути, с заступлением В. В. Путина на пост премьер-министра страны в 1999 г. начался второй, самый длинный этап в развитии постсоветской России и, одновременно, созданием пресловутого «государства Путина». Бюрократический реванш был по-своему революционен и полезен для государства. Прежде всего, Путин действительно в короткий срок смог стать арбитром между основными владельцами финансово-промышленных групп. Своеобразный олигархический консенсус завершился «равноудалением» знаковых фигур из 1990-х. В первый срок своего президентства Владимир Владимирович принял пакет законов вполне либерального толка в экономической сфере. Были сделаны шаги по сохранению целостности Российской Федерации, включая проведение второй контртеррористической операции на Северном Кавказе. В стране было создано единое экономическое пространство, которое, следует отметить, принесло в первую очередь выгодно крупному бизнесу.

Второй срок (2004-2008 гг.) завершил укрепление вертикали власти. Одновременно состоялись первые шаги по модернизации Вооружённых сил РФ. Развалины Советского Союза обретали черты иного государства. Российская Федерация образца начала XXI века с каждым годом всё меньше напоминала гадкого утёнка из прошлого столетия. Не стоит перечислять новые и старые проблемы страны. Нравиться вам это или не нравится, Россия избежала распада по Югославскому сценарию или, как минимум, варианта в духе колониальной Индии.

Стали очевидны инструменты сложного консенсуса: «ручное управление» государственными процессами, равноудаление олигархов, укрепление бюрократической верхушки, увеличение зависимости региональных властей от федерального центра, отказ от политической активности народных масс, отсутствие прямой оппозиции в законодательной и исполнительной власти. Всё изложенное не было ни «злой», ни «доброй» волей гаранта Конституции — это было политической целесообразностью исторического момента. Более того, узкий круг из пары сотен богатейших людей страны, ставших прямо или косвенно, тем составом, который определяет или влияет на политику с помощью поддержки общественных лидеров, договорённости с бюрократией, также был заинтересованы в таком положении дел.

Очевидно, что держатели огромных состояний не были удалены из коридоров власти окончательно и бесповоротно. Также очевидно, что расбалансировка государства как системы негативно влияла на оперативное управление приватизированным советским наследием. Соответственно, олигархическая верхушка была даже в большей степени выгодополучателем строительства новой России, чем рядовые граждане. Суверенность внешней политики и реанимация российских Армии и Военно-Морского флота позволили активно проводить экспансию на внешние рынки, а также не потерять свои активы внутри страны под нажимом извне. Структурирование государства дало возможность оптимизировать издержки, связанные с политическими рисками.

Устойчивое экономическое положение в сравнении с последним десятилетием XX века позволило развивать не только добывающие отрасли, но и переработку и производство. Пусть не в том масштабе, как хотелось бы, но тем не менее.

Период бюрократического реванша лучше всего характеризуют слова немецкого марксиста Герберта Маркузе: «Это не плохой образ жизни — он гораздо лучше прежнего, — но именно поэтому он препятствует качественным переменам».

Однако не одно общество не может находиться бесконечно долго в благополучной статике. Социальная среда — не спорадические явления, это — процессы, которые имеют свойство влиять как положительно, так и отрицательно на государственное устройство. Противоречивое состояние отношений главенствующей бюрократии и тех 10 процентов, которые владеют 83% богатств Российской Федерации естественно начало входить в зону турбулентности.
Уже к окончанию президентского срока Дмитрия Медведева и премьерства Владимира Путина в России к крупным капиталистам образца 1990-х добавились государственные чиновники, чьи доходы и властные полномочия были вполне сопоставимы с финансовыми и политическими возможностями олигархов.

Руководители федеральных ведомств и госкорпораций фактически осуществили мечту советских бюрократов: получив широкие полномочия на управление государственной собственностью, они достаточно успешно монетизировали управленческие функции. В конце концов пять, три или даже «какой-нибудь» миллион рублей в качестве зарплаты за месяц — это доходы вполне сопоставимые с денежными потоками героев залоговых аукционов. Преобразившиеся в социально-ответственных бизнесменов олигархи первой волны, относительно мирно зажили с новыми олигархами-чиновниками. Политический философ Славой Жижек охарактеризовал такое устройство одной хлёсткой фразой. «Страшное сочетание капитализма с очень сильным государством, которое его регулирует». Фактически это был апогей бюрократического реванша и, одновременно, его завершение в прогрессивном виде.

Во-первых, произошёл определённый водораздел крупного бизнеса, его «капитанов», чиновников, инкорпорированных в те или иные группы, и обслуживающих их творческие и интеллектуальные страты. С одной стороны сформировался круг, ориентированный на западные финансовые институты, то есть на спекулятивный капитал. С другой стороны, оформилась страта промышленных капиталистов, имеющих противоположенные стратегии и цели развития. Естественно, что противоречия между этими группами уже в период экономического кризиса 2008 года только усилились. Условно это можно назвать «демаркационной линией Глазьева». Авторитетный экономист, академик С. Ю. Глазьев неоднократно предупреждал о порочной практике деятельности международных финансовых спекулянтов в России.

Во-вторых, произошёл ряд ожидаемых «непредвиденных» событий. Снижение темпов роста мировой экономики, перенос центров экономической активности в Восточную Азию на глобальном уровне. Непосредственным ударом для России стал украинский кризис 2014 года, который сильно повлиял на внутреннюю и внешнюю политику Москвы. Постепенно сложившаяся модель российской экономики исчерпала свои возможности. С 2013 года постепенно начали снижаться реально располагаемые доходы населения в среднем на 1,2 процента в год вплоть до 2017 г. Соответственно через пару лет после выборов 2012 года Владимир Путин столкнулся с несколько иным набором проблем, а позитивный заряд бюрократического реванша постепенно сводился к минимуму.

Владимир Путин и «государство Путина»

Олигархическая реакция 2018-2020 гг.

Сложившийся ранее консенсус затрещал по всем швам. С одной стороны понимание гражданами России направления социального движения после президентских выборов 2018 года было несколько утеряно. С другой, сросшиеся бюрократия и олигархия явно были довольны структурой существующего государства. В свою очередь стали очевидны шаги по консервации режима. Прежде всего, речь идёт о распределении доходов для наиболее богатых россиян, аффилированных с ними бюрократии и обслуги. Мировые рынки и структура экономики не могли что-либо добавить в финансовые потоки. Желания радикально менять экономическую сферу не было ни у чиновничества, ни у олигархической верхушки, но стремление извлекать прибыль из стагнирующей системы не куда не делось.

Результат такого мировоззрения вполне очевиден: повышение пенсионного возраста, бюрократического прессинга и налогового бремени. Брошенная вскользь фраза: «Народ - это новая нефть» показала, что безболезненное сосуществование народа и не-народа (не будем лишний раз злоупотреблять термином элиты) может закончиться в ближайшей перспективе. Причём всё описанное не стало злой волей отдельного могущественного закулисья. Речь идёт о закономерной трансформации экономического базиса в сложившемся политическом режиме. Пожалуй, это главный результат олигархической реакции, случившийся после избрания Владимира Путина на шестилетний срок.
На сегодняшний день власть действующего Президента РФ по-прежнему опирается на поддержку народа, не всего, с оговорками, но Владимира Путина видят руководителем страны большинство граждан. Нынешнего главу государства поддерживает значительная часть российской элиты, из инстинкта самосохранения, из страха перед неизвестным, но поддерживает. Эта поддержка скорее инерционная, Владимир Владимирович не обладает безусловным «мандатом Неба», но остаётся центром влияния в России. На инсайдерском уровне, все особы «приближенные к императору» отдают себе отчёт, что делёж власти в условиях тотальной нестабильности может привести если не к исчезновению с политической карты, то к пирровой победе. Даже те, кто видит себя на первых ролях в государстве, вынужденно проявляют осмотрительность.

Владимир Путин и «государство Путина»

Другой мир...

Как уже говорилось, на роль личности в истории существуют различные точки зрения. Так, на вопрос, почему социалистическая революция победила в России и не смогла этого сделать в Австрии, Венгрии, Германии или Польше, Лев Троцкий отвечал просто: «Потому что в России был Владимир Ленин, а в этих странах, нет». Конечно, создатель СССР и президент постсоветской России — совершенно разные люди в различные исторические эпохи. Но и со знаком «плюс», и со знаком «минус» Российская Федерация жила как «государство Путина».

Теперь же упомянутая форма управления подошла к своему логическому завершению, и винить в этом одного человека в общем-то нелепо. Сложившийся в 1990-е годы постсоветский режим развивался по вполне классической траектории. От «дикого» рынка к залоговым аукционам, от элементарных рыночных отношений в духе Адама Смита до сложных промышленно-финансовых конгломератов. И, наконец, от крупных предприятий до олигополий, включённых в сферы владения различных олигархических группировок.

За весь долгий срок Владимир Владимирович проявил себя как человек готовый работать с разными моделями управления и людьми, находить компромиссы и проявлять жёсткость, стратегически мыслить. Не во всех случаях, не всё время, но кто бы смог всегда? Действующий президент был и является ключевой фигурой в игре со многими неизвестными. Ключевой, но не единственной, главной, но далеко не во всём главенствующей. Разразившаяся пандемия COVID-19 просто подчеркнула этот факт, показала зависимость и общества, и отдельных лиц от глобальных тектонических сдвигов и в определённой степени ускорила движение в будущее.

Период, который я условно назвал олигархической реакцией, не продлиться более двух-трёх лет. Фактически он и знаменует окончание путинской управленческой модели. На «престол» в скором времени начнут выстраиваться следующий претенденты, однако реализация тех или иных возможностей потребует формирования нового консенсуса. Возможно, участником его будет и Владимир Путин, уже в ином статусе. Но обсуждая «путинский режим» стоит задуматься о том, какой бы была Россия без Владимира Путина и, что ещё важнее, какой она станет без «государства Путина». В этой связи уместно задаться вопросом, что нас ожидает в перспективе трёх-пяти лет: религиозный и консервативный ренессанс, олигархический фашизм, радикальная федерализация, новый социалистический проект или иные сценарии?

В любом случае поэтизация и возвеличивание лидеров, равно как и взваливание на них ответственности за беды, их стигматизация — это признак незрелости человека, социальной группы или народа. Да и целью статьи не является задача ругать или хвалить лидера государства. Что бы мы ни говорили о Владимире Путине, он уже стал историческим персонажем. А вот мы как нация посткоммунистической России, стали? Возможно, пришло время задуматься о своей роли в стране, о видении стратегии, о необходимой активности и рядовым гражданам России. Не сокрушительно-деструктивной, но созидательной. Как в области бизнеса, так и в государственной безопасности, равно и в сфере культуры и в мобилизационной готовности, в правах человека и обязанностях граждан, в социальном взаимодействии и социальной ответственности, в понимания чужого опыта и своего исторического величия. Мы же слишком много отдали государству, а потом как обиженные дети ругаем его за то, что оно использует свои полномочия не так, как это необходимо, не так, как мы считаем нужным.

Для того чтобы избежать разрушения нашего же будущего, стоит остановиться с всепоглощающей полемикой относительно «государства Путина». Оно уже состоялось и фактически завершается вне зависимости от срока нахождения на президентском посту В. В. Путина. В условиях смены экономических циклов и политической турбулентности стоит задуматься о поиске новой целесообразности для будущей страны. Причём вести его необходимо не дожидаясь очередного «хорошего» царя или надеясь на «новое государство Путина». Это основная задача для российской нации.

Победить кривое будущее
Дмитрий Шелест

Часть I

Рассуждая о будущем мы нередко теряемся в настоящем, так же часто как и в прошлом. Проблема одновременно и проста, и сложна: вопрос заключается в согласовании трактовки основополагающих понятий и определений. «По-умному» говоря, в конвенциальности.

В качестве примера упомяну войну Капетингов и Плантагенетов. Не каждый вспомнит, что другое название этого затяжного конфликта – Столетняя война, хотя для современников более значимым было упоминание династий, а не длительности. Столетней она стала в XIX веке. Опять же поколения наблюдателей и участников не слишком задумывались о названиях.

Другая история – трактовка социальных феноменов. Демократия, рынок, свобода, наука, личность как и многие схожие вещи – обёртки под которыми не то что государства или нации, а отдельные социальные группы старательно пакуют свои смыслы, нередко отказывая другим в подобном праве.

Уместно вспомнить британского антрополога Джека Гуди, который в «Присвоение истории» очень хорошо обрисовал евроцентричный (прежде всего западноцентричный) взгляд на историю как субстрат для современного невежества и надменности «развитых стран». А уж трактовка современным Западом относительно недавнего прошлого – Второй мировой войны – поражает своей безапелляционностью и тупостью.

Что же касается настоящего, то отрицательная эволюция конвенциональности налицо. Демократия рассыпалась от правления Демпартии в США в духе Культурной революции до индийских «покупаемых» выборов. При этом всё это определяется как «свободное волеизъявление». Одновременно, иранская политическая система считается однозначно авторитарной, а выборы в Верховное народное собрание КНДР разве что не называют «голосованием в аду». Впрочем, по последнему пункту стоит ожидать дальнейших «исследований».

🔽🔽🔽

🔼🔼🔼

Победить кривое будущее
Дмитрий Шелест

Часть II

Оценка свободы личности, творчества, прав человека, традиционных ценностей, равно как и либеральных взглядов в общественном сознании распадаются на множество осколков. Это скорее напоминает разбившейся кривое зеркало троллей из сказки «Снежная королева», нежели чем хоть немного разумный взгляд на социальные явления.

О каком построении будущего можно говорить с такими лекалами?!

Всё дело в том, что искажения в оценке базовых структур построения общества, а демократия относится к подобным вещам, ведут к деформации таких «мелочей» как свобода, личность и пр.

Напомню высказывание историка XIX века, шотландца Джорджа Финлея: «Парадокс заключается в том, что тираны, стоявшими над любыми законами, в конечном итоге способствовали укреплению полиса и его институтов, что повышало роль демоса, то есть народа в целом, укрепляя его политическое самосознание, и в результате в некоторых случаях это приводило к власти народа, "демократии"».

То есть речь идёт о том, что демократия – это одна из форм построения и существования любого человеческого общества наравне с другими. Включая и правление тирана (в античном, безэмоциональном восприятие). И, например, демократизм внутреннего круга Ким Чен Ира был равнозначен диктаторским замашкам Барака Обамы. Проблема здесь несколько шире, чем определение pro et contra для северокорейского или североамериканского режимов.

На мой взгляд, мерилом будущего устройства должно быть состояние того самого демоса. Не определения по формальным признакам движения к демократии или тирании, не старательное вычленение из общества тех или иных меньшинств (с противопоставлением всем), не предписание свободы для каждого в отдельности и уж тем более не доведение человека до атомизации, которая стирает индивидуальность.

Только рассматривая государства и цивилизацию в холистичной перспективе мы можем говорить о гуманистическое развитие. А это – иной подход в сравнении с тем, что описано выше, безальтернативное движение человечества в будущее. Иного пути в долгосрочной перспективе не существует. Для того, чтобы строить грядущее взгляд строителей помимо проектности, должны руководствоваться принципом Гиппократа: «не навреди больному». Для современного больного мира это главное.

~
(видение Будды)

Царедворцев толпа,
пышнотелые жёны
всё поблекло слегка
и плывёт напряжённо,
словно шёлк по реке
из рук прачки ленивой
в направленье Нигде…
И в пространстве игривом
жизни бьётся полог,
а за ним ярким светом
то, что тщетно стерёг,
и чего в общем нету —
Универсум пустой
и закон безразличный,
он сансары рукой
правит единолично.
В этой жуткой тиши
лишь любовь остаётся
как рассвет для души,
как надежда на Солнце.

(Д. Шелест, из сборника «Индийские тетради», М.: Водолей, 2024 – 56 с.; рис. автора)